Здорово были сработаны «роза местников» и «график срединных ошибок операторов», особенно график. Сам по себе он сложности не представлял, но тут требовались ювелирная точность и адское терпение, чтобы по каждой тренировке скрупулезно фиксировать качество операторской работы, малейшие огрехи в выдаче координатных данных. Тимур справился с этим и, пожалуй, имел полное право на залихватскую подпись внизу, у обреза листа.
Прощальный разговор у них явно не получился, и виноват в этом был он, Просеков: все никак не мог отделаться от того раздражения, которое родилось у него рано утром, еще до подъема. Тимур, чувствуя это, слушал равнодушно и глядел в окно. Он наверняка пропустил мимо ушей весь просековский инструктаж, потому что уже в конце вдруг спросил ни к селу ни к городу:
— А с почты сюда звонить можно? Соединят?
— С какой почты?
— Ну из аула. Я ведь вернусь с грузом. Мне люди будут нужны.
— Позвонишь, пришлем, — сказал Просеков.
— С почты?
— Хотя бы с почты. А можно из аулсовета. Оттуда ближе.
— Нет, — сказал Габидулин. — Я в аулсовет не пойду. Туда как зайдешь, председатель вином угощает. Невозможно отказаться. А вы потом ругаете.
— Ну позвони с почты.
Габидулину можно было идти, но он все чего-то медлил. Сидя верхом на стуле, нагнулся и стал неторопливо завязывать вещмешок, потом вздохнул, сощурился:
— У второго движка, по-моему, поршневые кольца подносились. Немного дымит, масло пробивает. Вы это учтите, Андрей Федорович.
— Учтем, — кивнул Просеков и подумал, что есть возможность с ходу приобщить к ремонтной практике рядового Кузнецова.
— А по первому каналу помехозащита одно время не тянула. Случались срывы. Так я всю схему прозвонил, лампы сменил и несколько сопротивлений. Пришлось перерассчитать некоторые параметры. Теперь вроде все в номинале.
— Ясно, — Просеков несколько смягчился. Значит, кое-что Габидулин за его отсутствие все-таки сделал. Вообще-то он прекрасно понимал, какая трудная задача была возложена на Тимура. Боевое дежурство, боеготовность техники, ответственность — как ни говори, для младшего лейтенанта, недавно надевшего офицерские погоны, многовато.
А Габидулин вот, оказывается, думал не только о себе. И ремонт блока, и эти графики — наверняка еще не все, сделанное им за истекший месяц.
Выходит, не знал он до конца Габидулина, не знал… И если признаться честно, не очень-то в него верил. В будущее, в офицерскую его перспективу. Был убежден, что его «потолок» — хороший, трудолюбивый младший техник, начальник смены. Именно поэтому в разговоре с командиром полка Просеков не решился предложить кандидатуру Габидулина на свое теперешнее место. Не промолчал, а именно не решился.
Нехорошо получилось. Конечно, дело это поправимое, но почему только сейчас он по-настоящему «открыл» для себя Габидулина? Почему скромность, немногословие и застенчивость его принимал за инертность и душевную вялость?
Чудак-человек, этот Тимур… Витийствуя в ночном споре, ругая Просекова, он, конечно же, в первую очередь казнил себя, свою собственную мягкость, свое личное, а не просековское, «самоуничижение».
И все-таки что-то мешало каждому из них быть чистосердечным до конца.
— Смотри, Тимур, — Просеков вышел проводить Габидулина на крыльцо. — Не забудь о заявке насчет лыж. В этом году горнолыжная подготовка включена в учебную программу. Если что, иди прямо к командиру полка.
— Сделаю, Андрей Федорович.
— Ну вот… А насчет всяких там личных дел, о которых мы говорили поздней ночью, это оставь. Не нужно никого искать. Понимаешь?
Тимур молча разглядывал свои начищенные сапоги.
— Не понимаю.
— Потом поймешь. В автобус сядешь, время будет — подумаешь. И все поймешь.
— Все равно не пойму, — упрямо мотнул годовой Габидулин, закидывая за спину вещмешок.
* * *Сержант Розмарица был превосходным оператором, подлинным асом своего дела. С высокой точностью, идеальной дискретностью выдавал он данные сразу по множеству целей, скороговоркой считывал координаты по каждому светлячку, вспыхнувшему под золотистой метелкой радиальной развертки.
Уже второй год над койкой сержанта Розмарицы висел треугольный вымпел «Лучший оператор». Этим все было сказано.
Тем не менее Просеков не считал Остапия Розмарину идеальным сержантом, потому что он ведь был не только специалистом, но и младшим командиром. А тут у него не все и не всегда получалось гладко.
Просеков не удивился, когда увидел в окно возбужденного Розмарину, за которым, заносчиво вздернув голову, вышагивал рядовой Кузнецов. «Начинается педагогическая поэма… Глава первая», — невесело подумал Просеков, усаживаясь за стол.
Сержант в распахнутую дверь пропустил Кузнецова, потом вошел сам, сделав два четких строевых шага.
— Товарищ старший лейтенант! Разрешите доложить обстоятельства по поводу неправильных настроений рядового Кузнецова, высказанных им в личной беседе, которая была на грани пререканий.
Розмарица опустил руку и демонстративно отвернулся от Кузнецова, раздувая крылья изящного носа. Видно, разговор у них состоялся на басах.
— Так… — Просеков с неудовольствием передернул плечами. — Уточним. Так что же все-таки было, Розмарица: неверные взгляды или пререкания? Как вы квалифицируете?
— Пререкания на почве нездоровых настроений. Если говорить совершенно точно, — отчеканил сержант.
«Уж куда точнее…» — подумал Просеков и сделал жест в сторону Кузнецова:
— Выйди, Кузнецов. И обожди в коридоре.
Когда за солдатом захлопнулась дверь, Розмарица сел на стул, тщательно причесал волнистые волосы, искоса поглядывая в темное стекло канцелярского шкафа.
— Что произошло? — спросил Просеков.
— Извините, товарищ командир. Можно? — Розмарица возмущенно выдохнул и налил воды из графина. — Этот новобранец Кузнецов вывел меня из терпения. Меня поражает его…
— Хм… Понятно, — кашлянув, перебил Просеков. — Должность ему не нравится?
— Эге! — сказал Розмарица. — Если бы только это! Он же ни в грош не ставит свой солдатский долг. Вот как Кузнецов в буквальном смысле выразился: «Не хочу быть деревянной бабой, которой забивают столбы». Это так о своей специальности шофера-электромеханика. Представляете?
Просеков встал, повернулся к окну и с минуту наблюдал за орлом, парившим над ущельем. Конечно, Розмарица был прав в своем негодовании, но ведь и Кузнецов ничего предосудительного не сделал, если разобраться. А разобраться-то надо было самому Розмарице, прежде чем идти сюда.
Вернувшись к столу, Просеков аккуратно разгладил лежащий перед ним график операторских тренировок, несколько раз затянулся сигаретой. Он, конечно, заметил, как оживился при этом Розмарица, даже приподнялся и переставил поближе свой стул.
— Хороший график, — сказал Просеков. — Это ведь вы его вдвоем с Габидулиным разработали?
— Так точно, — с готовностью подтвердил сержант. — Он вам говорил об этом?
— Нет, не говорил. Из графика ясно, — усмехнулся Просеков. — Видите, у всех операторов зафиксированы ошибки, а у старшего оператора Розмарицы идеальная кривая. Почти без отклонений… А ведь так не бывает, Розмарица, если говорить честно?
— Видите ли… — От Просекова не ускользнуло некоторое смущение Розмарицы. — Там были буквально микроотклонения. Несущественные. Мы их игнорировали и проставили номинал.
— И напрасно.
Сквозь сержантский загар медленно проступал румянец. Розмарица нервно хрустнул тонкими пальцами и сказал:
— Вы меня извините, товарищ старший лейтенант… Но я не совсем понимаю. В смысле, так сказать, логики. Ведь я пришел доложить по поводу рядового Кузнецова…
— А это все связано, сержант. Очень даже связано. За график вам большое спасибо. Но вот насчет несущественных деталей вы неправы. Отмахиваться от них нельзя. А особенно, если эти детали, «мелочи» касаются человека. Их надо учитывать и только потом делать выводы. И еще знаете, какой мой вам совет? Не возмущайтесь и не сердитесь на подчиненных. Командир просто не имеет на это права.
— А если человек не хочет понимать?
— Значит, вы ему не так разъясняете. До него не доходит. Поищите что-нибудь более доходчивое. Вы меня поняли?
— Понял.
— Вот и отлично. А насчет Кузнецова выводы делать рано: вы его сначала узнайте как следует. Будьте построже, но и поразговорчивее. Приглядитесь к нему внимательнее. Можете идти, а он пусть зайдет ко мне.
Вид у Кузнецова был независимым. Еще бы: он ведь только что увидел расстроенного Розмарицу.
— Станьте как положено! — нахмурился Просеков. — Вот что я скажу, Кузнецов. Одно из главных качеств человека — чувство благодарности. Это принцип человеческих отношений: за добро — добром. Однако встречаются и такие люди, которые на хорошее отвечают какой-нибудь пакостью.
— А если человек не хочет понимать?
— Значит, вы ему не так разъясняете. До него не доходит. Поищите что-нибудь более доходчивое. Вы меня поняли?
— Понял.
— Вот и отлично. А насчет Кузнецова выводы делать рано: вы его сначала узнайте как следует. Будьте построже, но и поразговорчивее. Приглядитесь к нему внимательнее. Можете идти, а он пусть зайдет ко мне.
Вид у Кузнецова был независимым. Еще бы: он ведь только что увидел расстроенного Розмарицу.
— Станьте как положено! — нахмурился Просеков. — Вот что я скажу, Кузнецов. Одно из главных качеств человека — чувство благодарности. Это принцип человеческих отношений: за добро — добром. Однако встречаются и такие люди, которые на хорошее отвечают какой-нибудь пакостью.
— Вы это обо мне? — Кузнецов вскинул голову.
— Нет, — сказал Просеков. — Я безотносительно. Кстати, Кузнецов, я убежден, что делал для тебя только хорошее.
— Конечно, — Кузнецов пожал плечами. — Я и не отрицаю.
— Так в чем же дело?
— Я думал, меня поставят на боевую машину и я буду дело делать. А что получается? Машина стоит на колодках, мотор законсервирован, а я вроде деревянного манекена в витрине. Вот, дескать, пожалуйста: за баранкой шофер-электромеханик Кузнецов. А что я могу? Даже посигналить нельзя — аккумулятор снят.
«Что ему скажешь… — раздумывал Просеков, глядя на Кузнецова. — Ругать его? Так ведь не за что. Кроме того, ему действительно в штабе сказали: назначаем на боевую машину…»
Может быть, попытаться разъяснить? Рассказать о том, каких нечеловеческих усилий стоила доставка сюда, на «верхотуру», этой машины, неподвижной сейчас, но зато питающей электроэнергией все системы локатора? Что хозяйство электромеханика — это сердце радиотехнического комплекса и что именно он своей работой обеспечивает… А, да многое можно наговорить!
Только Кузнецов все равно ведь не поймет, не дойдут до него эти слова. Тут, несомненно, нужно было нечто совсем другое — ведь Просеков сам только что говорил об этом сержанту Розмарице.
— Других должностей у меня нет, Кузнецов.
Солдат переступил с ноги на ногу:
— Вы ж поймите меня, товарищ старший лейтенант… Целый год потратил на досаафовские курсы, хотел служить, чтоб при серьезном деле. А выходит… Мне теперь даже Ленке стыдно будет написать про такую свою работу.
— А о служебных делах, между прочим, писать в письмах нельзя.
— Да нет, я имею в виду не военную тайну. Я насчет главного. Ну, которое сержант Розмарица называет «моральной удовлетворенностью».
— Об этом ты еще напишешь. Можешь не сомневаться.
* * *Сигнал «первой готовности» прозвучал как раз в тот момент, когда повар ефрейтор Мелекесов взялся за поварешку — «разводящего», чтобы разлить по тарелкам борщ.
Нарастая и отталкиваясь от каменной тверди, прерывистые звуки рвались в небо и уже оттуда, с высоты, обрушивались на крутые, поросшие кустарником склоны, многократным эхом перекатывались в гранитных лабиринтах ущелий.
Еще не смолкла сирена, а уже вздрогнули, качнулись антенны, распахнув на юг свои решетчатые чаши-руки. Металлически непохожим донесли динамики голос Просекова:
— Внимание, поиск! В рабочем секторе…
Оглядев панели и блоки — все в порядке, станция вошла в режим, — Просеков склонился над оранжевым полем командирского ВИКО[1] и после первых же оборотов развертки почувствовал тревогу; обстановка складывалась серьезной. Он еще не успел уловить всех деталей, но эти слабые всплески далеких эхо-сигналов, вкрапленных по самому обрезу экрана, говорили о том, что предстоит не учебная тренировка, а проводка реальных целей, и объявленная готовность прямо связана с возможным нарушением государственной воздушной границы.
Сейчас пока это были обычные «рыбы» — несколько чужих самолетов, идущих над сопредельной территорией. «Рыбами» никого не удивишь, они могут часами «утюжить» воздух, но, как правило, на большее, на возможный риск не идут. Однако на этот раз что-то в действиях «рыб» внушало опасение.
Регулировкой яркости, фокусировкой он старался добиться максимальной рельефности всплесков, однако пока мало что удавалось сделать: цели едва теплились, сразу же меркли вслед за спицей развертки.
— Силовая! Уберите пульсацию напряжения! Добейтесь полной стабильности, — подал команду Просеков, помедлил и тем же тоном приказа добавил в микрофон: — Рядовому Кузнецову прибыть в аппаратную!
Обернувшись к операторам, спросил:
— Обстановка?
— «Рыбы», товарищ командир, — доложил сержант Розмарица. — Тройка, идут параллельным курсом. Строй необычный: впереди пара и замыкающий сзади.
— Нумеровать и выдать на оповещение!
— Есть!
Сейчас же посыпалась скороговорка: «Ноль первая: азимут, дальность… ноль вторая…»
Именно — необычный строй. Деталь, которую заметил Розмарица, она-то и беспокоила Просекова. Какой тактический замысел скрывается за этим? Странно и другое. Самолеты шли на небольшой высоте, слишком рискованной для полетов над горным районом. Уже сейчас их отметки еле видны на фоне отражений вершин и хребтов. А когда через несколько минут они войдут в зону, где горы еще выше, тогда эхо-сигналы наверняка сольются с разлитой на экранах сероватой рябью «местников»… Зачем скоростным военным самолетам понадобилось идти на такой опасной высоте в непосредственной близости от границы?
Сзади загремели ступеньки металлической лестницы, затопали по кабине тяжелые шаги.
— Товарищ старший лейтенант! Рядовой Кузнецов прибыл по вашему приказанию!
Операторы удивленно обернулись, сержант Розмарица выразительно вскинул кулак: тише! И показал пальцем в сторону Просекова: вон там командир, ему и докладывай.
Ошалело тараща глаза, спотыкаясь в оранжевой полутьме, Кузнецов осторожно пробрался к ВИКО.
— Садись, Кузнецов, — негромко сказал Просеков. — И смотри сюда. Наблюдай и слушай.
С каждым оборотом развертки три светлячка медленно приближались к району, который на обыкновенных географических картах выглядит бело-коричневым пятном. Очевидно, сначала в зону войдут два самолета, летящие слаженной боевой парой, а еще через минуту — третий.
— Усилить внимание по третьей цели! Не допустить провала в проводке!
Сержант Розмарица удивленно полуобернулся.
— Повторяю: цель номер три — основная! — голос Просекова в телефонах стал высоким, скребущим. — Приготовиться к работе в условиях интенсивных помех.
Оторвавшись на мгновение от экрана, он взглянул на топокарту. Направил луч подсветки в самый центр переплетенья хребтов: да, так оно и есть. Две долины, два узких коридора, по которым можно, прижимаясь почти вплотную к белопенным речушкам, проникнуть на нашу территорию с воздуха.
— Активные помехи! — крикнул Розмарица.
Весь рабочий сектор экрана был забит их пульсирующей вьюгой. Расплылись недавно еще четкие очертания «местников», бесследно исчезли искорки эхо-сигналов.
Экраны были слепы — результат действия двух ведущих самолетов, поставщиков радиопомех. Просеков верно определил их назначение. А третий сейчас наверняка идет над границей, может быть, даже нарушил ее.
— Отстроиться от помех!
С помощью осциллографа Просеков определил канал, по которому шли помехи, сделал несколько переключений — отлично сработал блок, модернизированный Габидулиным! — и пляшущие полосы на экранах постепенно бледнеют, размываются.
— Есть цель! — обрадованно докладывает Розмарица. — «Ноль вторая»: азимут, дальность… «Ноль первая»…
— Третья! — крикнул Просеков. — Где «ноль третья»?
Ни малейшего следа, ни намека на ее существование. Зато отчетливо видны отметки первых двух самолетов, которые барражировали над своей территорией, набирая высоту.
Операторы, отстраиваясь от помех, до рези в глазах вглядывались в пепельные экраны. Просеков хронометрировал время. Он понимал, что самое решающее — впереди. На КП ждут его доклада, ждут координаты «ноль третьей», чтобы выдать команду на перехват. Он решал сейчас задачу не только за себя, но и за пилота «ноль третьей».
— Изменить рабочий угол антенны! Поиск на отрицательных углах обзора. Квадраты семнадцать и двадцать три!
Просеков чувствовал, как немеют, колючим холодком наливаются пальцы: если он не сумел разгадать замысел воздушного нарушителя, это равносильно проигрышу.
А вдруг и в самом деле «ноль третья» избрала иной маршрут, ушла, например, вдоль границы, прикрываясь хребтом, чтобы где-то дальше нырнуть на нашу территорию?
Он же умышленно сузил зону поиска…
Просеков на мгновение представил себе картину: в сумрачном ущелье, будоража грохотом мотора каменные россыпи, ловко лавирует над изгибами реки камуфлированный пятнистый самолет… Летчик уверен: еще несколько минут — и впереди откроется широкая долина, за которой заканчивается пограничная зона. Пилот отлично знал это — с ним провели не один розыгрыш предполагаемого полета.