Евгений Львович Войскунский Химера
Круглов стоит у окна, затянутого прозрачной синевой летнего вечера. Смотрит на площадку с одинокой белой автомашиной, на замысловатую эмблему посреди площадки — будто два скрипичных ключа сцепились над черным многогранником пьедестала, — на темную полоску леса. Еще он видит свое смутное отражение в стекле: лицо сильное, с крутым лбом, с явным выражением усталости.
«Надо что-то делать. Надо что-то делать, — думает он. — Времени совсем уже мало, а я будто оцепенел… Черт знает что…»
Звонок телефона. Круглов делает шаг к столу, но останавливается. Звонки сыплются долго, тревожно, он не снимает трубку.
«Галя… Ищет меня… Мне кажется, она о чем-то догадывается… Она же телепатка… как ее мать… Галочка, милая, прости… Я не должен был, я не должен был… Но слаб человек…»
Кто-то входит в комнату, вспыхивает электричество. Круглов, жмурясь от яркого света, отворачивается от окна.
— Ой, Георгий Петрович, а я думала, вы ушли, — говорит пожилая уборщица, вошедшая с ведром и шваброй. — Все уже ушли, один Виктор Андреич у себя в кабинете. Я убрать хочу.
— Убирайте, тетя Шура.
Круглов садится за стол, быстро пишет на листе бумаги: «Виктор Андреевич! Я должен сообщить Вам, что…» — рука комкает лист, бросает в корзину для мусора. На другой лист бумаги ложатся нервные строки: «Галя! Я очень виноват пред тобой, но не могу иначе. Не ищи меня, потому что…» И этот лист скомкан, выброшен.
Тетя Шура ходит по лаборатории, оставляя за шваброй длинные влажные полосы на линолеуме. Привычно передвигается среди шкафов, панелей приборов, пучков разноцветных кабелей.
Георгий Петрович вынимает бумаги, компьютерные распечатки из ящиков своего стола, бегло просматривает, часть бросает обратно, некоторые сует в портфель. Роется в старых записных книжках.
Опять телефон. Ускоряются нервные движения рук, листающих записную книжку.
— Георгий Петрович, чего трубку не берете? — говорит уборщица.
— Потому что не надо… Кончился рабочий день. Все кончилось.
«Куда запропастился адрес? Помню только, он живет где-то у Черного моря, кажется, в Крыму. Уехал туда после окончания мединститута, и Нина уехала вскоре… Черемисин. Миша Черемисин, мой единственный родственник. Лет двадцать прошло, я и не узнаю его… Черт, никогда ничего не найдешь…»
Он выходит из подъезда, украшенного солидной медной доской с накладными буквами «Институт молекулярной биологии». Как раз в этот момент трогаются белые «Жигули». Машина огибает институтскую эмблему и подъезжает к Круглову. Из окошка смотрит заведующий лабораторией Волков-Змиевский, приветливый толстощекий человек:
— Вы в город, Георгий Петрович? Садитесь, подвезу.
Машина едет вдоль штакетников, за которыми дремлют в вечерней тишине стандартные домики научного городка. Осторожно прижимается к обочине, пропуская стайку велосипедистов, девочек и мальчиков-подростков, — они катят, звонко перекликаясь и смеясь.
— Боюсь велосипедистов, — говорит Волков-Змиевский. — Какие-то они все бесшабашные.
Круглов, сидя рядом с ним, задумчиво смотрит на дорогу. Пустынное шоссе летит сквозь хвойный лес, слабо отсвечивая дальний свет фар, кажущийся ненужным: еще не стемнело. Вечер томительно долог.
— Музыка не помешает?
— Нет. Пожалуйста.
Волков-Змиевский крутит рукоятку радиоприемника. Обрывки новостей, громыхание рок-ансамбля, пестрая разноголосица эфира — и вдруг очаровательно-лукавый женский голос: «Нет, нет, нет, нет, нет, нет, я вас любить не ста-ану, коварных ваших глаз не верю я обма-ану».
— «Не верю я обману», — тихонько подпевает Волков-Змиевский. — Чудо, как хорошо поет Бэла Руденко. — Он взглядывает на молчаливого спутника. — Что-нибудь случилось, Георгий Петрович? Очень вы мрачны последнее время.
— Виктор Андреевич, — не сразу отвечает тот. — Надо закрыть мою тему.
— То есть как? — Волков-Змиевский посерьезнел. — Не понимаю вас.
— Чего тут не понимать. Надо закрыть.
— Ваша тема не может быть закрыта. Тем более что получены обнадеживающие результаты в исследовании внутриклеточной сигнализации.
— Видите ли… Остается без ответа один вопрос… простой, в сущности, вопросик: зачем?
— Что — зачем?
Круглов глядит на поселок, через который идет машина. На площадке перед домом-пятиэтажкой гуляет свадьба: наяривает гармонист, танцуют девушки и парни, плывет невеста, вся в белом, в объятиях черноусого жениха, и разгоряченная выпивкой тетка с башнеобразной прической кружится, хлопая в ладоши и взвизгивая: йих, йих!
— В общем, прошу вас, Виктор Андреевич, закрыть мою тему. Заявление об увольнении я подам вам завтра.
При въезде в город Круглов просит остановить машину у первого телефона-автомата. Прощается с озадаченным Волковым-Змиевским, выходит. Набирает номер.
— Костя? Добрый вечер.
— Добрый вечер, отец, — отвечает Константин Рогачев, спортивный мужчина лет тридцати семи. — Хорошо, что ты позвонил. А то я не могу до тебя… Что? Ну ты забыл, отец: мы с Ритой уезжаем в Алжир.
У него в комнате, и верно, следы сборов: раскрыты чемоданы, на тахте и креслах раскидана одежда. Магнитофон извергает бодрящую музыку. Из второй комнаты входит Рита, эффектная загорелая блондинка, в сопровождении колли в роскошной рыже-белой шубе.
— Костя! — обращается к мужу Рита. — Не занимай телефон, сейчас должны звонить Мурзаковы.
— Да, в Алжир, — продолжает Константин Рогачев. — Я говорил тебе. А? Буду работать в аппарате экономического советника… На три года… Что?.. Ну как это — зачем? Интересная работа, хорошие условия… Спасибо, отец. Ну, желаю тебе… Что? Адрес Миши Черемисина?
— Костя, кончай разговор!
— Где-то был записан, — говорит Костя в трубку, — но понимаешь, сейчас я вряд ли… у нас тут сборы полным ходом… Что?.. Н-ну, хорошо, — он недовольно морщит лоб, — попробую поискать.
Он кладет трубку рядом с аппаратом, открывает секретер, встроенный в стенку.
— Костя, — сердится жена, — ты с ума сошел! Мурзаковы должны звонить, они же должны забрать Енисея!
— А что я могу поделать? — Костя роется в бумагах, записных книжках. — Отцу срочно понадобилось…
— То годами не звонит, а то вдруг ему понадобилось что-то, так вынь да положь!
— Тише, тише! — Костя кивает на трубку.
— Еле уговорили Мурзаковых взять собаку, а когда их ждешь, он занимает на час телефон! Ты что, не знаешь их? Психанут и не приедут!
— Подсократись, Рита, — роняет Костя, продолжая листать записные книжки.
А она раздраженно сбрасывает с кресла одежду, кричит:
— Бесчувственный чурбан! Если Мурзаковы не приедут за Енисеем, я никуда не поеду! И уйду от тебя, так и знай!
Енисей лежит у ее ног, узкую умную морду повернув к Константину и глядя как будто укоризненно.
Наконец Костя нашел нужную запись. Говорит в трубку:
— Отец, слушаешь? Вот Мишин адрес, записывай: Карабурун, улица Сокровищ моря, двенадцать. Да, Сокровищ моря. Номера квартиры нет. А? Да нет, никто не кричит. Это… магнитофон у нас играет…
Карабурун был некогда построен на месте древнегреческого поселения на скалистом берегу Понта Эвксинского. Это живописный курортный городок, в котором белые дома под черепичной кровлей, рассыпанные по склонам зеленых холмов, славно соседствуют со старинными — кажется, генуэзскими — сторожевыми башнями.
Улица Сокровищ моря — на самой верхотуре. Тут стоят домики, сложенные из ракушечника, и дом № 12 ничем не отличается от соседних: у него такая же широкая веранда, оплетенная вьюнком, такой же небольшой сад (непонятно, как прижились деревья и кусты на каменном склоне горы) и такая же, конечно, торчит над черепицей телевизионная антенна.
Отсюда, сверху, видна вся бухта, огромная синяя ширь, сливающаяся с небом. Сейчас вечереет, западная часть горизонта — в пламени и золоте.
А в саду дома № 12 сгущаются сумерки. Михаил Черемисин, серьезный человек лет сорока, в очках, только что кончил поливать деревья, уложил шланг. Поднимается на веранду, зажигает свет. Говорит загорелому мальчику лет тринадцати в трусах и сандалиях на босу ногу:
— Лето проходит, а ты ни одной книжки не прочитал. Днем пропадаешь на пляже, вечером от телевизора не оторвать. Я недоволен тобой, Игорь.
— Я прочитал! — возражает мальчик.
— Что ты прочитал?
— Ну я не помню название. Фантастика! Там на другой планете происходит…
На веранду из кухни выходит Ася, жена Черемисина, с подносом в руках, накрывает на стол.
— На другой планете, — морщится Черемисин. — Если и читаешь, так непременно чушь, ни уму, ни сердцу.
— Петя Карпенко мастерит в кружке, в Доме пионеров, что-то по радиотехнике, — говорит Ася. — Сын Шурочки Грекиной шахматист. А ты сидишь у этого сапожника и слушаешь его глупые байки.
— Ничего не глупые! — сердится Игорь. — Филипп умный! Что вы от меня хотите? Ну, я неспособный! Никаких талантов не имею, так что теперь — утопиться?!
Тут у садовой калитки раздается стук чугунной колотушки.
— Доктор Черемисин! — слышен голос почтальонши. — Вам телеграмма.
Игорь бежит к калитке. Возвращается с телеграммой. Черемисин, подняв на лоб очки, вдумчиво читает. А Игорь прошмыгнул в комнату, оттуда доносится бодрый голос футбольного комментатора.
— К нам завтра приедет Георгий Круглов.
— Круглов? — Ася поднимает удивленно брови. — Это брат твоей мамы?
— Да. Мой дядя.
— Я думала, он давно умер. Он же старше мамы?
— Да. Ему, наверное, за семьдесят.
Тут гаснет свет. И такая сразу чернота, какая бывает только на юге, где темнеет стремительно быстро.
— Игорь! — Голос Черемисина. — Принеси лампочку из кладовки.
— Какую лампочку? — слышится недовольный голос мальчика.
— Стоваттку. Тут перегорела. Быстренько!
Голос Аси:
— Тоже еще. Никогда не писал, не интересовался тобой. Я и не видела ни разу этого Круглова…
Игорь приносит лампочку. Черемисин, встав на стул, заменяет перегоревшую. Вспыхивает свет.
— Когда прибывает «Шаляпин», Ася?
— В двенадцать с минутами. Миша, что нужно этому старику? Чего это он вдруг вспомнил о тебе?
— Не знаю. Придется завтра пойти на морвокзал встретить его.
— Да уж придется. Игорь, мой руки! И садись ужинать.
В клиническом санатории «Долголетие» утро начинается с пятиминутки в кабинете главврача. Потом врачи расходятся по своим отделениям, по корпусам, окруженным ухоженными цветниками.
Доктор Черемисин начинает обход своего отделения. Его сопровождает миловидная медсестра.
В мужской палате он выслушивает пожилого толстяка.
— Вы ходите по терренкуру, Алексей Степанович?
— Хожу, — пожимает тот заплывшими плечами.
— Алексей Степанович главным образом играет в домино, — деловито сообщает медсестра.
— У, ябеда, — добродушно ворчит толстяк. — А что, нельзя поиграть?
— Вам надо больше ходить, — говорит Черемисин. — Не меньше пяти километров, мы ведь договорились, правда?
— С вашей диеты не очень-то походишь… Да и я по ровному привык, а в этом чертовом Карабуруне все вверх-вниз…
— Надо ходить, — невозмутимо повторяет Черемисин. — Ходьба, движение — это жизнь.
В следующей палате он измеряет давление даме, скрывающей свой возраст.
— Как вы чувствуете себя? Головокружений нет?
— А почему у меня должны быть головокружения? — настораживается дама.
— Это бывает в первые дни, когда идет адаптация. Люся, — обращается Черемисин к сестре, — направление на ЭКГ.
А дама говорит с доверительной улыбкой:
— Доктор, могу ли я попросить вас?.. Я слышала, вы умеете подтягивать кожу лица…
— Мы, с вашего позволения, прежде всего займемся сердечно-сосудистой системой. — Он смотрит на часы.
— Да, конечно, но я бы очень, очень была благодарна, доктор, если бы вы…
В каюте теплохода «Федор Шаляпин» жизнерадостный пассажир средних лет готовится к высадке — затягивает ремни на чемодане, берет теннисную ракетку в чехле.
— Пора, сосед, — говорит он. — Подходим к Карабуруну.
Георгий Петрович Круглов лежит на койке, свесив ноги.
Глаза у него закрыты. Разговаривать не хочется, он только промычал в ответ: «У-гм».
— Ну что ж, пожелаю всего хорошего, — говорит сосед, раскрывая дверь. — Встретимся в Халцедоновой на пляже, а? Или вы будете отдыхать в самом Карабуруне?
— Еще не знаю.
Наконец-то этот говорун исчез. Круглов не спеша поднимается, смотрит в иллюминатор. Там, за голубой бухтой видна полоска берега.
«Давно я не видел моря, — думает Круглов. — Это плохо… плохо, что большинство людей живут вдали от моря. А жизнь-то, собственно, вышла из моря… океан был первой колыбелью… И какая, между прочим, нужна была храбрость живым существам… как их там, кистеперым рыбам, что ли… какая понадобилась отчаянная храбрость, чтобы впервые выползти на безжизненный берег… Почему им не сиделось у себя в теплой воде? Зачем было лезть навстречу ветрам, холодам, невзгодам сухопутной жизни? Какой инстинкт гнал их в неизвестность?..»
Георгий Круглов надевает белое полотняное кепи, берет чемодан и выходит на главную палубу. Тут пестрая толпа пассажиров. Теплоход приближается к гористому берегу.
Среди зелени белеют дома Карабуруна и уже видно аттракционное колесо над деревьями парка, и наплывает стеклянный куб морского вокзала.
Из толпы выныривает сосед по каюте.
— Красивые места, верно? Вот там, — он указывает ракеткой вправо от Карабуруна, — Халцедоновая бухта. Видите, открылась?
Из-за скалистого мыса выдвигаются белые, голубые, оранжевые корпуса пансионатов.
Круглов кивает: «Вижу».
— Сейчас на электричку — и прямо в Халцедонку, — говорит сосед. — А там — пляж, море, теннис, девочки. Жизнь!
«Жизнь, — думает Круглов. — А что такое жизнь? Поиск гарантированного пропитания? Пансионат у матушки Природы?»
На причальной стенке среди встречающих — доктор Черемисин. Худощавый, в белых брюках и белой рубашке с закатанными рукавами, с непременным галстуком, он стоит неподалеку от трапа и оглядывает сходящих на причал пассажиров «Шаляпина». Он не знает, как выглядит неожиданно объявившийся дядюшка, которого видел когда-то в детстве, но, зная, сколько ему лет, выискивает в потоке пассажиров пожилых людей.
А пожилых что-то не видно. Все больше молодые и люди среднего возраста. Поток редеет, превращается в тоненький ручеек, и вот трап опустел. Черемисин окликает человека в белой форменной фуражке, который попыхивает трубкой, облокотясь на фальшборт «Шаляпина»:
— Послушайте! Все сошли? Может, кто-нибудь спит в каюте?
— Мы всех разбудили, — с достоинством отвечает моряк.
Черемисин в недоумении. Но, пожалуй, и некоторое облегчение испытывает от того, что дядюшка не приехал. Он повертывается, чтобы пойти прочь, и видит стоящего рядом человека. Высокий мужчина лет сорока пяти смотрит из-под козырька кепи спокойно и чуточку насмешливо.
— И вы никого не дождались? — спрашивает Черемисин.
— По-видимому, дождался, — отвечает незнакомец. — Вас зовут Михаил Черемисин, и вы встречаете своего дядю, не так ли?
— Верно. Только мы разминулись.
— Не разминулись. — Круглов усмехается. — Здравствуй, племянничек. Я-то сразу увидел, как ты похож на свою мать.
— Позвольте… Вы Георгий Петрович? Но ведь вам, по-моему…
— Ты прав, я действительно старый. Но, как видишь, сохранился. Что ж, пойдем?
— Да, — спохватывается Черемисин, смущенный неожиданной моложавостью дяди. — Дайте ваш чемодан.
— Не надо. Я сам.
Они проходят в двери морского вокзала, над которыми гостеприимно написано: «Добро пожаловать в Карабурун!» На привокзальной площади Черемисин останавливается, говорит огорченно:
— Ну конечно, все такси расхватали.
Круглов смотрит на пальмы, на платаны, на тенистую набережную, плавно закругляющуюся, повторяющую изгиб бухты.
— Красиво тут, — одобрительно говорит он. — Ничего, Михаил, пойдем пешком. Проводи меня до ближайшей гостиницы.
— Георгий Петрович, зачем вам гостиница? Да и туда невозможно попасть: обе гостиницы забиты на все лето. Поживите у нас сколько захотите.
— Я не стесню твою семью?
— Нисколько. Но пешком к нам трудно: все время в гору.
— В гору так в гору, — говорит Круглов, — даже интересно.
По крутой дороге они идут вверх, переходят горбатый мостик над бурливой речушкой. Справа, в просветах орешника, синеет море, залитое солнцем, а слева в темной зелени садов прячутся желтые, белые домики.
Черемисин с любопытством посматривает на дядюшку: идет ровным шагом, без одышки, а чемодан, кажется, нелегкий.
Им навстречу спускается процессия. Под пение флейты, под рокот гитар идут юноши и девушки в венках из цветов.
— Что это? — Круглов отходит к обочине дороги. — Не в честь ли моего приезда?
— Нет, — серьезно отвечает Черемисин. — Это в честь выпуска бальнеологического техникума. Сегодня будет большое гулянье.
Круглов снимает кепи, вытирает пот со лба.
И снова вверх, вверх — теперь по крупным ступеням, вырубленным в скале. И вот она наконец — улица Сокровищ моря.
— Это твой дом? — спрашивает Круглов, когда Черемисин распахивает перед ним садовую калитку. — Ты прекрасно живешь, Михаил. — Прежде чем войти, он оглядывается и замирает при виде огромного моря, слитого на горизонте с голубизной неба. — Да, прекрасно, — повторяет он.
Они входят в небольшую комнату с открытым окном, в которое заглядывают ветки акации. Круглов ставит чемодан в угол.