А ведь он, Петрушка, только притворялся, что слушает Розу. Он играл сам, конечно, сам! Разве кто-нибудь другой сумел бы так кувыркаться и плясать в Розиных неопытных еще руках? Разве кто-нибудь другой сумел бы так смешно раскланиваться и так отчаянно верещать?
Недаром зрители стучали ногами и хлопали, когда кончалось его представление, и кричали: "Петрушку! Петрушку!"
И вдруг все это кончилось. Он перестал быть артистом. Он больше не играл, не представлял, он не выскакивал на ширму под звон и грохот музыки, он не видел больше радостных, смеющихся ребячьих лиц, он не слышал таких сладостных для него аплодисментов.
Он лежал в темном и тесном шкафу, задыхаясь от нафталина и скуки, лежал долго - годами. Не с кем было даже поговорить, некому было пожаловаться. Рядом лежали старые Розины башмаки. Они тоже лежали без дела, но они только отдыхали и спали. "Уж и набегались мы на своем веку - все косточки ломит!" - кряхтели они, когда Роза перевертывала их, разыскивая что-то в стенном шкафу.
А Петрушке она сказала, один только раз сказала - ведь она была не очень разговорчива, эта Роза: "Подожди, Петрушка, не до тебя. Мне очень некогда".
Да, ей было очень некогда: она кончала семилетку, она поступала в техникум, она училась, делала доклады, сдавала экзамены...
Ну зачем, зачем ей подарили Петрушку, когда она расставалась с Домом пионеров, подарили в благодарность "За отличную работу в театральном кружке". Так было написано на красивой, с золотой каемкой грамоте, которую старший вожатый вручил Розе на прощание. И вместе с грамотой вручил его, Петрушку, заслуженного актера этой сцены.
Но ведь он не хотел уходить из театра! И ведь Роза так безжалостно забывала о нем! Забывала неделями, месяцами, годами...
Ему даже начинало казаться порой, что он стареет, что жизнь кончилась. Он много спал, дремал целыми днями. На носу его лежали шерстяные носки, на спине - старые калоши. Правда, они были завернуты и он тоже, но все-таки...
И вдруг о нем вспомнили! Роза вытащила его на свет, встряхнула и своим забытым, но милым - да, конечно же, милым! - голосом сказала:
- Встряхнись, Петрушка, начинается новая жизнь!
И она началась. Немножко странная жизнь, непонятная, не похожая на прежнюю, но все же очень интересная.
Сначала его чистили, приводили в порядок, переодевали.
"Ого, сейчас выпустят на сцену!" - думал Петрушка.
Но на сцену его не выпустили.
Потом его куда-то несли в кожаном чемоданчике вместе с книжками и бутербродами.
"Ого, несут в театр!" - думал Петрушка.
Но его принесли не в театр, а в какую-то другую квартиру, вынули из чемоданчика и передали какой-то незнакомой девочке. Может быть, его новой хозяйке за сценой?
Но новая хозяйка, тихо сказав: "Спасибо, Роза, большое вам спасибо", сейчас же снова уложила его в чемодан, на этот раз в большой, полный разных вещей - к счастью, уже не таких скучных, как в стенном шкафу.
Тут были книжки - довольно интересные, с яркими переплетами, на которых были нарисованы разные картинки; тут были и другие книжки - в скучных, серых переплетах без картинок; были тетрадки и ящичек с постукивавшими карандашами; была круглая красивая коробка, от которой очень вкусно пахло шоколадными конфетами; было коричневое платье и мягкий темный передник... Но всего не разглядишь.
И вдруг большой чемодан подняли, понесли и кто-то Розиным голосом сказал: "До свиданья, Саша! Напиши обязательно".
Большой чемодан куда-то несли, везли, потом втащили в какой-то еще новый дом. Этот дом был, вероятно, очень тесен и полон народу, потому что о Сашин чемодан все время стукались какие-то другие вещи и было очень шумно.
А потом чемодан вдруг сильно качнулся, и дом, в котором он находился, сдвинулся с места! И поехал-поехал - все быстрей и быстрей, постукивая и поскрипывая на ходу... Или это показалось Петрушке?
Нет, не показалось, потому что чей-то мужской басовитый голос сказал почти над самым его ухом:
- Ну, поехали! В дальние края.
Глава шестая
ДОРОЖНЫЕ ВСТРЕЧИ
Почти весь день Саша стояла у окна в коридоре вагона. Она не отрываясь смотрела на крутогорье, бежавшее у самых путей, на холодноватую дымку леса на горизонте.
Уже проехали больше половины пути, и незнакомый край стучался в окна еловыми лапами высоких раскидистых елей, врывался непривычным немного говором на станциях.
Когда Саша входила в купе, тетка, читавшая газету или разговаривавшая с соседями, неизменно предлагала ей то поесть, то заняться чем-нибудь.
Иногда Саша присаживалась на край скамьи и слушала, о чем шел разговор.
Соседей в купе было двое. Почти половину скамьи занимал высокий, грузный, с басовитым голосом инженер; его звали Леонид Леонидович. Он много и громко разговаривал, и скоро все узнали, что он работал в Сомске, в том самом управлении, которое ведало новым строительством. Конечно, Леонид Леонидович бывал на строительстве, в том поселке, где помещалась контора и куда ехала Сашина тетка, и рассказывал о тамошних, как он выразился, "условиях" работы: о начальстве, весьма придирчивом, но справедливом; об условиях жилищных (неплохо, вполне можно жить); о питании (столовая есть, кормят недурно)...
Все эти "условия" в его речи выглядели скучно и неодушевленно, как условия задачи в Сашином учебнике, в котором действовали какие-то почти бестелесные колхозники и продавцы магазинов.
Второй попутчик был гораздо молчаливее и значительно моложе басовитого инженера. Второго попутчика звали Светланой Коваленко. Инженер-гидролог Светлана Коваленко в этом году окончила институт и тоже ехала на новое строительство под Сомском.
Это была небольшая, почти кругленькая, очень крепкая девушка, с очень загорелым ("на практике", как она пояснила) лицом, с немного раскосыми и тоже небольшими карими глазами, с русой косой, аккуратно пришпиленной на затылке. Она была одета чистенько, но очень скромно; аккуратно и вовремя ела, постелив на столике белую салфеточку; сдержанно улыбалась громоздким шуткам инженера и все больше помалкивала.
- Вот вы, Светлана Игнатьевна, молодой специалист, - басил инженер, вы все видите в розовом свете, а мы, практики, понимаем всю важность бытовых условий. Не правда ли, Клавдия Григорьевна?
Тетка соглашалась, кивая головой, и пробовала вставить слово, но инженер продолжал гудеть.
А Светлана молча улыбалась Саше.
К концу второго дня они незаметно подружились. Светлана предложила Саше прочитанный уже ею номер "Юности", а потом они вместе решали кроссворд из Сашиного "Пионера".
Когда сломался карандаш и Светлана захотела отточить его, Саша сказала:
- У меня в пенале есть хороший ножик, мне ребята подарили перед отъездом. И знаете, что мне еще подарили?
Она поглядела на Светлану, так удивленно подняв брови над своими светлыми, ясными глазами, что Светлана подумала: "Какая милая девочка! И совсем не похожа на свою тетю".
Саша открыла чемодан и, передав Светлане ножик, потянула за руку Петрушку, лежавшего под горкой мягких вещей. И до чего же быстро он выскочил из-под них!
Саша посмотрела на его лукавое лицо, которое не успела хорошенько разглядеть перед отъездом, расправила примятый колпачок и надела Петрушку на руку, как показывала Роза.
Это, видно, была нехитрая наука, потому что при первом же робком движении Сашиной руки лукавая голова покивала ей, а маленькие руки сделали быстрое движение, как будто хотели поздороваться.
- Вот ты какой! - удивленно и немного недоверчиво сказала Саша.
Она сказала это очень тихо, почти про себя, но Петрушка услышал! Он ткнулся носом в ее щеку и потерся головой об ее ухо.
- Какой смешной! - сказала Светлана. - Правда, Саша?
- Правда, - сказала Саша, серьезно, без улыбки глядя в лукавые Петрушкины глаза. - Очень хороший.
Глава седьмая
НА НОВОМ МЕСТЕ
- Так вот что, Александра, давай условимся: ты уже девочка большая и можешь быть вполне самостоятельной. Я, как ты понимаешь, целые дни буду проводить на работе, и нянчиться с тобой тут совершенно некому. Через два месяца тебе идти в школу, а пока что готовься к занятиям и хозяйничай. Обедать будешь в столовой, - вот тебе деньги: на неделю. А вот на хлеб тоже на неделю: будешь покупать в продуктовом магазине. Надеюсь, ты уже освоилась с местностью?
Так говорила Саше Клавдия Григорьевна в первый же день после их приезда. Саша молча слушала ее, перебирая, по привычке, бахрому скатерти.
- Да, и отучись, пожалуйста, от этой дурной привычки!.. Кстати, почему ты накрыла стол скатертью? Это совершенно ни к чему. У нас есть отличная клеенка - ее только нужно ежедневно протирать чистой влажной тряпкой.
Вероятно, все, что говорила тетка, было справедливо. Мама тоже, бывало, журила Сашу за дурную привычку - перебирать бахрому скатерти и заплетать из нее косички. У них дома тоже была блестящая, чистая клеенка, на которой они обедали, когда оставались одни. Ведь Саша была очень рассеянна и не раз проливала чай или кофе, торопясь передать матери чашку.
Но после обеда они всегда покрывали стол веселой, яркой скатертью, которую мама сама вышила, и в комнате сразу делалось красивей и уютней. А потом они садились на диван...
- О чем ты так задумалась, Александра? Я тебя спрашиваю, Саша...
В голосе тетки Саша неожиданно услышала мягкую ноту. Она с робкой надеждой взглянула на Клавдию Григорьевну, и ей показалось, что та смотрит на нее с каким-то новым, почти участливым выражением. И Саше захотелось подойти к ней, прижаться.
Ведь это была ее тетя, папина сестра, самый близкий сейчас для нее человек.
Но Клавдия Григорьевна уже укладывала свой портфель.
- Я ухожу, - сказала она спокойно. - Пока нет второго ключа, посиди дома.
- Я хотела к Светлане Игнатьевне, - робко сказала Саша.
Клавдия Григорьевна недовольно поморщилась:
- Ну, какая это тебе подруга, подумай сама! И ведь она не гулять сюда приехала, а работать. Не надоедай ей, пожалуйста, и не навязывайся со своим знакомством. Каждый человек, даже ребенок, должен всегда соблюдать чувство собственного достоинства.
И Клавдия Григорьевна удалилась, оставив Сашу взаперти, - совершенно одну в новом и чужом для нее доме.
Саша подошла к окну, посмотрела на широкую немощеную улицу поселка. Еще не все дома на этой улице были построены, и как раз напротив их окон стояли недавно сложенные стены нового дома. Сейчас там никто не работал вероятно, потому, что было воскресенье, и оттого недостроенный дом да и все вокруг него показалось Саше очень грустным. Соседей по квартире, у которых, как знала Саша, был маленький ребенок, дома не было - они уехали на несколько дней в город.
Она была одна, совсем одна.
Саша воткнула в штепсель вилку репродуктора. Передавали "легкую музыку", как ее называли обычно в программе, - какую-то сценку из оперетты, и два голоса, мужской и женский, пели, перебивая и заглушая друг друга, что-то очень бурное - нельзя было разобрать почти ни одного слова.
Но эта бурная музыка показалась Саше бестолковой и даже грустной. Она выключила репродуктор и молча посидела у стола, с которого Клавдия Григорьевна сняла, уходя, нарядную скатерть, - посидела просто так, без дела, подперев руками голову.
Вероятно, тетка не похвалила бы ее за такое занятие. Саша подумала об этом с невольным смущением и решила разобрать свои вещи.
Вчера она вынула из чемодана лишь самое необходимое - ночную рубашку, полотенце, мыло.
Она подняла крышку и вынула стопку книг. Надо их сейчас же расставить на полке, иначе Клавдия Григорьевна опять скажет про беспорядок... Но по руке, достававшей последнюю книгу, мягко скользнула шелковая кисточка яркого колпачка...
- Петрушка. Миленький, - шепотом сказала Саша и стала на колени около чемодана.
Дома никого не было, ее никто не слышал, и она могла теперь говорить какие угодно ласковые слова этой так полюбившейся ей в дороге кукле. Ведь сейчас никто не назовет их сентиментальными и наивными "в устах такой большой девочки".
- Петрушка, хороший мой, - повторила она.
И ясно, очень ясно услышала ответ:
- Са-ша!..
Глава восьмая
У ПЕТРУШКИ ПОЯВЛЯЕТСЯ НОВЫЙ ПРИЯТЕЛЬ
Вы слыхали когда-нибудь таких ораторов, которым нечего сказать, а они все-таки говорят?
Например, на классном собрании. Слыхали, да?
К таким ораторам принадлежал и петух Крикун.
Уверяю вас, что ему действительно нечего было сказать, когда он среди дня взлетал на забор и начинал свою речь, обращенную к курам и другим обитателям маленького двора.
В этот день Крикун начал свою речь так:
- С точки зрения! Здоровой критики!..
Он посмотрел вокруг своими круглыми глазами - что бы ему такое сегодня покритиковать? - и начал с первого, что попалось в его петушиное поле зрения:
- Я критикую ку-ур!..
Куры сейчас же сбежались, кудахча и сбивая с ног друг друга. Они восхищались петухом и готовы были часами слушать его. Но так как петуху совершенно нечего было сказать, кроме того, что он уже сказал, то он повторил полюбившуюся ему фразу еще раз пять, и куры снова разбрелись по двору.
Но был один слушатель, который никуда не ушел, а продолжал внимательно слушать Крикуна и даже подбадривал его криками, вертелся, плясал от восторга и наконец звонко захлопал. Петух к таким овациям, по правде говоря, не привык и, косясь на благодарного слушателя круглым глазом, так оглушительно крикнул "кукареку", что даже сам удивился.
И слушатель был поражен таким великолепным концом речи. Он всплеснул руками и вывалился бы от восторга из окна, в которое высовывалась его радостно улыбавшаяся физиономия, если бы Саша не удержала его за подол рубашонки.
- Какой ты еще глупенький, Петрушка! - сказала она. - Ну чем тебе понравился этот болтун? Только кричит без толку и крыльями хлопает.
Но Петрушка не мог на этот раз согласиться с Сашей. Солнце так ярко светило в этот день, и так ослепительно сверкали петушиные зеленовато-синие перья!
Это было как в театре, но, пожалуй, еще лучше, потому что петух бродил по ярко-зеленой траве и вокруг так одуряюще-заманчиво пахло медом и мятой!
Петрушка ужасно завидовал петуху и искренне им восхищался.
- Хорошо, если он тебе так нравится, я познакомлю вас, - сказала Саша. - Ведь тебе тоже скучно здесь, я знаю.
И она высыпала за окно горсточку хлебных крошек.
Крикун сейчас же склонил набок голову и важно подошел к окну. Он склюнул одну крошку и, став в нестерпимо прекрасную позу, оглушительно захлопал крыльями и снова закричал, призывая кур к этому неожиданному угощению.
Петрушка был просто ослеплен: он бесповоротно влюбился в этого горластого красавца.
В общем, знакомство состоялось, и Крикун, гордясь произведенным им впечатлением, по нескольку раз в день подходил к окну, на котором сидел немножко скучающий и в то же время очень всем заинтересованный Петрушка.
Петуху, конечно, совершенно нечего было сказать Петрушке. Он, по правде говоря, ничего не понимал в окружающем и на все жадные Петрушкины расспросы болтал такую чепуху, что Саша сразу высмеяла бы его.
Но Саше некогда было слушать разговоры новых приятелей - у нее теперь было много хлопот по дому. Ведь она была исполнительная и аккуратная девочка и к тому же побаивалась своей строгой и справедливой тети. Да и не могла она так хорошо понимать болтовню петуха, как ее понимал Петрушка.
- Здр-равствуй! - орал Крикун, подходя к окну (он здоровался с Петрушкой не меньше десяти раз на день).
- Драсьте, драсьте! - радовался Петрушка. - Где ты был? На улице? Там интересно? Что там делают?
- Ничего интересного! - важничал петух. - Таскают зачем-то палки, меня чуть не зашибли и еще обозвали!
- Как, как тебя обозвали? - волновался Петрушка.
Но Крикун не хотел повторять обидное слово. Рабочие, строившие дом, обозвали его дураком. Это была такая несправедливость! Ведь он-то был занят важным делом - искал за границей своего двора самые вкусные крошки, а эти глупцы таскали зачем-то бревна и чуть не сшибли его с ног.
Петрушка тоже негодовал - сочувствовал своему новому приятелю.
Ему хотелось заступиться за друга, хотелось отплатить обидчикам, но, главное, очень хотелось побывать в этом большом, шумном мире, начинавшемся за дворовой калиткой.
Саша все обещала Петрушке взять его с собой на улицу, но под самыми разными предлогами не выполняла своего обещания.
- Разве ты не видишь, Петрушка, у меня руки заняты. Я иду за молоком, - говорила она, размахивая бидоном и сумкой.
Или:
- Разве ты не видишь, Петрушка, я иду к Светлане Игнатьевне за книгами. Она такая хорошая и, пока не открылась клубная библиотека, дает мне свои книжки...
Петрушка обижался и сердился на Сашу и потом целыми часами не разговаривал с ней. Но молчать весь день было тоже очень скучно.
Приходилось довольствоваться обществом одного Крикуна, а он уже порядком надоел Петрушке.
Но вот однажды Саша сказала:
- Ну, довольно кукситься! Собирайся скорей, Петрушка. Мы с тобой сейчас пойдем... ой, ты даже не догадываешься, куда мы сейчас пойдем!
Глава девятая
ПРИКЛЮЧЕНИЕ В ЛОДКЕ
Лодка медленно плыла по реке, и Светлана внимательно смотрела вдаль, то и дело заглядывая в лежавшую на ее коленях карту.
Она была совсем еще молодым инженером-гидрологом, Светлана, - она получила это звание всего лишь два месяца назад. И хотя и раньше она бывала на практике и часами ездила по маленьким извилистым сибирским речкам, в сопровождении двух здоровых, беспрекословно подчинявшихся ей дядек, и брала пробы воды, и измеряла глубину и температуру воды, но то ведь была еще практика.
А это была ее первая настоящая работа - и на таком большом строительстве! Да, очень большом, хотя и начиналось оно в этом маленьком, немного похожем на деревушку поселке.
Только бы ей сейчас не ошибиться, как это случилось вчера, когда она работала вместе с Клавдией Григорьевной в конторе и спуталась при вычислениях. Клавдия Григорьевна так кисло поморщилась тогда! Но еще неприятнее было бы ошибиться перед самоуверенным Леонидом Леонидовичем, инженером из управления, тем самым, что ехал с ними в поезде.