— Это что! Сейчас лактация коров на нижнем пределе. А летом просто рабочих рук не хватает.
— Мой предшественник старший лейтенант Черенков к вам не захаживал? — как бы между прочим осведомился Цимбаларь.
— Крайне редко. Не любил он сыр. Впрочем, кроме меня, его в Чарусе никто не любит. Предпочитают пироги да ватрушки.
— Это от переизбытка, — сказал Цимбаларь. — Мой предок Цепеш, имевший прекрасные винные погреба, предпочитал токайскому и мускату обыкновенную человеческую кровь. Разве это не парадокс?
— Ну да, ну да... — теперь уже мастер подозрительно косился на собеседника.
Воспользовавшись его замешательством, Цимбаларь напрямую спросил:
— Что вы можете сказать об убийстве Черенкова?
— Только то, что я его не совершал. — Мастер сразу заторопился. — Извините, но сейчас мне надо закладывать в молоко сычужий фермент. Очень ответственная операция.
— А я собирался задать вам ещё несколько вопросов, — с расстановкой произнёс Цимбаларь. — Ну да ладно, ещё встретимся...
Покинув сыроварню, Цимбаларь некоторое время постоял в нерешительности, соображая, куда бы ему сейчас лучше всего отправиться. До открытия магазина оставался ещё целый час, клуб, где кроме всего прочего располагалась ещё и библиотека, работал крайне нерегулярно, а о времени первой церковной службы он вообще не имел никакого представления.
Цимбаларь уже начал было склоняться к идее посещения коровника, сторож которого первым обнаружил труп Черенкова, но неизвестно откуда взявшийся долговязый мужчина, чью грудь прикрывали от холода только татуировки, лихо отсалютовал ему левой рукой.
— Здравия желаю, гражданин начальник! Что стоите, как витязь на распутье? В наших краях не только нос, но и мужскую достопримечательность отморозить недолго. Дозвольте проводить вас в отапливаемое помещение. — Упреждая неизбежный вопрос участкового, он тем же молодецким тоном добавил: — А я тот самый Борька Ширяев, про которого вам дед Ложкин рассказывал.
— Почему же Борька? — сухо осведомился Цимбаларь. — Вам ведь, наверное, уже за сорок перевалило.
— Берите выше! В прошлом месяце шестой десяток разменял. Только меня в деревне все так зовут. Даже родные дети... Борька да Борька... Вот я и привык. Тем более по Сеньке и шапка! Вы ведь меня Борисом Лукьяновичем звать не станете, верно?
— Не стану, — подтвердил Цимбаларь. — Впредь я буду называть вас господином Ширяевым. Но с «гражданином начальником» вы тоже завязывайте. Это отрыжка прошлого.
— Слушаюсь! — Он приставил ладонь к своему затасканному малахаю, и только сейчас Цимбаларь заметил, что правый рукав его шубейки пустует.
— С рукой что случилось? — поинтересовался он.
— Только не думайте, что за кражу отрубили, — Ширяев улыбнулся всем своим щербатым ртом. — На зоне в пилораму попал. Вот она мою клешню до самого плеча и укоротила. Зато благодаря этому досрочно освободился.
— Срок большой был?
— Десять лет. По моей статье предельный.
— А какая статья?
— Сто третья.
— Убийство без отягчающих обстоятельств? — уточнил Цимбаларь, уже позабывший старый уголовный кодекс.
— Так точно. Родного брата зарезал, — ничуть не смущаясь, пояснил Ширяев.
— По пьянке небось?
— В том-то и дело, что на трезвую голову... Помню, сидим мы однажды всей семьёй за столом, ужинаем. А ко мне вдруг навязчивая мысль прицепилась. Убей брата, да и точка! Я её гоню, а она опять в голову лезет. Терпел я до тех пор, пока меня не затрясло. В глазах темень. Чувствую, ещё чуть-чуть — и сам подохну! Схватил нож, которым маманя хлеб резала, и прямо брату в сердце! Потом опомнился, хотел на себя руки наложить, но родня не позволила. Сам во всём властям признался. Сначала меня в дурдоме держали. На психа проверяли. Через полгода признали вменяемым и впаяли срок. С тех пор ношу на себе каиново клеймо.
— Неужто вам брата не жалко?
— Жалко, конечно... Но с другой стороны, если бы я его тогда не прикончил, то сам, наверное, помер бы...
— Похоже на приступ паранойи, — Цимбаларь смерил собеседника испытующим взглядом. — Недаром говорят, что здесь такие эксцессы не редкость.
— Да не может быть! — запротестовал Ширяев. — У нас шизиков нет.
— Рассказывай! — Цимбаларь и сам не заметил, как перешёл на «ты». — Даже газеты писали, что в Чарусе случались случаи массового психоза, сопровождаемые галлюцинациями.
— Так то совсем другое дело! У нас люди верующие, вот им царство небесное и грезится. Это божья благодать, а не галлюцинация. Знак свыше!
— Ты сам эти знаки получал? — Цимбаларь сознательно перешёл на чужой лексикон.
— Случалось, — нехотя признался Ширяев.
— Подробности изложить можешь? Что тебе грезилось — ангелы в облаках или черти в аду?
— Подробности? — Ширяев задумался. — Нет, не могу... Не невольте... Есть святые вещи, о которых лясы точить непозволительно. Да и смутно всё... Это как сон. Пока спишь — душа ликует. А проснёшься — и вспомнить нечего.
— Жаль, — Цимбаларь бросил на собеседника взгляд, который ранил сильнее, чем злое слово. — Я думал, мы подружимся...
— Конечно, подружимся! — заверил его Ширяев. — Я, гражданин начальник... тьфу... товарищ майор, человек безотказный. Разузнать что, сбегать куда или помочь чем — это запросто. В любой час дня и ночи.
— А почему нараспашку ходишь? — Цимбаларь попытался запахнуть его верхнюю одежду. — Так ведь и простудиться недолго.
— Да ни за что! Я в таких местах побывал, против которых наша Чаруса солнечным Крымом покажется. Закалился, как булатная сталь... Тем более цыганка нагадала мне смерть от огня, а не от простуды.
— Тогда ты долго проживёшь, если, конечно, в постель с сигаретой ложиться не будешь, — изрёк Цимбаларь. — А теперь скажи, церковь уже открылась?
— Батюшка там, — сообщил Ширяев. — К крестинам готовится. Но службы сегодня не будет. В воскресенье приходите.
— Службу я, скорее всего, пропущу. У меня вопросы не к богу, а к священнику. Для начала хотелось бы познакомиться с ним поближе.
— За милую душу! — обрадовался Ширяев. — А хотите, на себе отвезу, — в подтверждение своих слов он по-лошадиному заржал. — Я одно время в зоне на трелёвке работал. Там, где лесовозы вязли, мы шестиметровые баланы на руках таскали.
Уже рассвело, и в синем морозном воздухе над избами стояли столбы розового дыма, как бы соединявшие небо и землю. Вековые ели, со всех сторон подступавшие к деревне, сверкали от инея. Низкое солнце было маленьким и красным, словно шляпка только что откованного гвоздя.
Повнимательней приглядевшись к Ширяеву, Цимбаларь подивился ширине его плеч и поджарости стана. Такой богатырь, даже действуя одной рукой, мог запросто проткнуть любого человека вилами. Интересно, где он был той ночью?
Однако традиционных вопросов о причинах смерти прежнего участкового Цимбаларь Ширяеву задавать не стал. На это ещё будет время.
От других здешних строений церковь отличалась разве что размерами да некоторыми архитектурными изысками. Стены её были срублены из кондового красного леса, четырёхскатная крыша покрыта осиновой дранкой, а металлом блестела только чешуйчатая маковка и восьмиконечный крест, венчавший её. Впрочем, как и сыроварня, церковное здание стремилось больше вширь, чем ввысь. К пространству, оберегающему людей от стужи, северные зодчие всегда относились экономно.
Поднявшись на крыльцо, Ширяев ломиться в дверь не стал, а вежливо постучался. Изнутри раздался глухой голос:
— Кого господь дарует?
— Люди добрые к тебе, отец Никита, — вкрадчивым голосом сообщил Ширяев. — Раб божий Борис и государственный муж, присланный к нам править порядок.
— Ну так заходите, не стойте на морозе, — ответил священник. — Только дверь широко не открывайте. Крестильню выстудите.
Ширяев уже хотел было войти в церковь, но Цимбаларь придержал его.
— Пойди погуляй пока, — сказал он. — Я с батюшкой без свидетелей хочу поговорить.
— Будет исполнено! Считайте, что меня уже нет, — упругой походкой таёжного охотника (или ночного разбойника) Ширяев сбежал с крыльца.
Отец Никита оказался ещё нестарым мужчиной с небольшой рыжей бородкой, высоким лбом и цепким взглядом. Деревенские старушки, не пропускавшие ни одной службы, наверное, души в нём не чаяли.
Голос, первоначально показавшийся Цимбаларю глухим (виной тому, наверное, была толстая дверь), на самом деле оказался звучным и проникновенным. Одет батюшка был в повседневную тёмную рясу, единственным украшением которой служил тяжёлый бронзовый крест, спускавшийся чуть ли не до пояса.
Сославшись на срочные дела, он попросил немного подождать и скрылся в боковой комнатушке, расположенной под лестницей, ведущей на звонницу.
В церкви было холодно, хотя и не так, как на улице. Являясь человеком, от религии бесконечно далёким, Цимбаларь тем не менее мог отличить алтарь от аналоя, а клирос от хоров. Кроме того, он знал, что массивная шестнадцатирожковая люстра, свешивавшаяся с потолка, называется паникадилом.
Повсюду горели свечи, а в воздухе стоял сладковатый и печальный запах ладана. Не сумев побороть любопытство, Цимбаларь приблизился к высокому, пятирядному иконостасу, откуда на него с укором, печалью и сочувствием взирали почерневшие от времени лики святых. С превеликим трудом можно было узнать сидящего на троне Иисуса, скорбящую Богоматерь, крылатого Иоанна Крестителя.
Внезапно сзади раздался голос батюшки:
— Любуетесь?
Цимбаларь, не терпевший, когда к нему приближаются со спины, ненароком вздрогнул, но воли чувствам не дал и смиренно произнёс:
— Иконы-то у вас все старинные. Наверное, немалых денег стоят?
— Я бы не сказал, — ответил батюшка. — Есть, конечно, парочка древних, предположительно афонского письма, но я их держу отдельно. Не ровён час кто-нибудь позарится. Зимой и весной к нам не доберёшься, но летом туристы наведываются. Кто знает, что у них на душе?
— Да, такого прибора ещё не изобрели, чтобы в человеческих душах читать, — согласился Цимбаларь. — Это уже скорее по вашей части.
— Душа человеческая подвластна только Создателю. — мягко возразил батюшка. — Мы же, по мере своих сил, только облегчаем её пребывание в земной юдоли.
Заметив, что Цимбаларь ёжится от холода, он добавил:
— Пройдёмте в крестильню. Там температура вполне сносная.
Действительно, в находившейся под лестницей комнатке был настоящий рай — и всё благодаря электроплитке, на которой сейчас грелось ведро с водой. Тут же стояла и наполовину полная купель, в которой плавал лёд.
— Не застудите младенца? — поинтересовался Цимбаларь.
— Не беспокойтесь. За пятнадцать лет моего служения такого ещё не случалось... Вообще в Чарусе на удивление низкая детская смертность. Несмотря на почти полное отсутствие медицинской помощи. С чего бы это?
Дабы польстить батюшке, Цимбаларь ответил:
— Наверное, доходят ваши молитвы до бога.
— Не в этом дело. Когда церковь стояла закрытой, было то же самое. Сходите летом на здешнее кладбище. Не найдёте ни одной детской могилки.
— Зато людей в цветущем возрасте там хоть отбавляй, — заметил Цимбаларь.
— Значит, таково было их земное предназначение.
— В тридцать лет умереть на вилах? — с сомнением произнёс Цимбаларь. — Или в двадцать пять отравиться таблетками?
— На всё воля божья. — Похоже, у священнослужителей это была такая же дежурная фраза, как «предъявите документы» — у милиционеров.
— Считаете, что в Чарусе бал правят божьи силы? — осведомился Цимбаларь.
— А вы, кажется, придерживаетесь другого мнения?
— Я придерживаюсь фактов. Двадцать необъяснимых смертей за десять лет — это кое-что значит.
— За всю историю христианства абсолютно объяснимой можно считать только одну смерть, — спокойно произнёс батюшка. — Смерть нашего Спасителя... Вы крещёный?
— Да, — кивнул Цимбаларь, — но верующим себя назвать не могу.
— Ничего страшного. Приходите на воскресную службу, и вполне возможно, что благодать божья снизойдёт на вас.
— Будем надеяться... Но говорят, что на ваших прихожан снисходят также и психозы.
— Религиозный экстаз нельзя считать психозом... Хотя кое в чём вы, конечно, правы. Кликуш и чокнутых здесь хватает. Проклятие многовекового идолопоклонства довлеет над Чарусой. Я уже не говорю о семидесятилетнем произволе богомерзкой власти. когда храм был превращён в конюшню, а священник повешен на звоннице... На протяжении долгого времени тут селились беглые преступники, каторжники, дезертиры, изгои. Этой публике было далеко до душевного здоровья. То же самое можно сказать и об их потомках. Когда кем-нибудь из прихожан окончательно овладевают бесы, я вынужден прибегать к обряду отчитки или, используя терминологию католиков, к экзорцизму. На это у меня есть особое позволение митрополита, а оно даётся далеко не каждому.
— И часто вам приходится производить... отчитку? — на незнакомом слове Цимбаларь запнулся.
— Гораздо чаще, чем мне хотелось бы.
— Вы можете назвать имена людей, над которыми свершался этот обряд?
— Не могу. Это тайна церкви. Такая же, как и тайна исповеди.
— Я собираюсь навести здесь порядок. Неужели вы не хотите мне помочь?
— Наоборот, я приветствую ваши намерения. Но церковь у нас, слава богу, отделена от государства. Вы действуйте своими средствами, а я буду действовать своими. Нам даже не обязательно согласовывать свои усилия. Апостол Фома учил, что к общей цели можно идти разными путями.
Наступило молчание, которое нарушил, казалось бы. совершенно неуместный вопрос Цимбаларя:
— Почему бы вам не поставить здесь печку?
— В божьем храме может гореть только одно пламя, пламя свечи, — ответил батюшка. — А единственный дым, дозволенный в этих стенах, дым кадильниц. Что касается печи, то это исконный атрибут дьявола. Истинным христианам мороз не страшен. Впрочем, как и другие жизненные тяготы. Верить — значит терпеть. Пример тому подаёт сын божий... Простите, но через четверть часа начинается таинство крещения. А перед этим мне нужно помолиться.
Распрощались они довольно сухо, и батюшка даже не попытался наложить на Цимбаларя благословение.
Клуб был по-прежнему закрыт, и за время отсутствия Цимбаларя на его занесённом снегом крыльце не появилось ни единого следа. Похоже, культура не пользовалась в Чарусе особым спросом.
Цимбаларю не оставалось ничего другого, как направить свои стопы к магазину, под который была приспособлена обыкновенная изба, по слухам, конфискованная за растрату у прежней продавщицы.
Территория, прилегающая к торговой точке, была тщательно расчищена, что уже говорило о многом. Дьявольских атрибутов тут не боялись, и печка, сделанная не по русскому, а по голландскому образцу, гудела вовсю.
Продавщица (она же заведующая) Валентина Николаевна Дерунова, прозванная в народе Валькой Гранатой (все эти сведения Цимбаларь выяснил у прохожих), по местным меркам одевалась с форсом. Правда, гривуазный вид современной бизнес-леди несколько портили огромные валенки, в которые были заправлены ярко-голубые брюки.
Истинный возраст Вальки определить было почти невозможно, но искушённый наблюдатель сразу понимал, что в житейских бурях она закалилась ничуть не меньше, чем Борька Ширяев — в суровых лагерных буднях.
Выставленный на полках ассортимент был не так уж и богат, но и не особо беден. Конечно, свою роль играла и специфика сельского магазина. Микроволновая печь располагалась здесь рядом с серпами, а махровый купальный халат соседствовал с хомутом.
Продовольственные товары в основном были представлены консервами, крупами, мукой, сахаром, подсолнечным маслом и бочковой сельдью. Имелись также и экзотические продукты — жвачка, чипсы, попкорн, клешни лобстера, сушёные бананы, кофе в зёрнах, кокосовая стружка. Ещё до прибытия в Чарусу кто-то из водителей рассказывал Цимбаларю, что староверы-схимники, выходившие из своих скитов раз в десять-пятнадцать лет, завидев такое изобилие, предрекали скорый конец света.
Выбор спиртного заслуживал уважения, но, судя по тому, что бутылки покрывал изрядный слой пыли, спрос на него, в отличие от других городов и весей России, отсутствовал.
— Слушаю вас, — томным голосом произнесла Валька Граната. — Коньяк, водка, портвейн?
— На службе не употребляю, — отрезал Цимбаларь, приглядываясь к ценникам (хотя участковым он был чисто номинальным, однако милицейская закваска заставляла его совать нос во все щели).
— А за счёт заведения? — Валька демонстративно закурила длинную тонкую сигарету, дым которой был ароматнее, чем все церковные благовония.
— Тем более... Гражданочка, убедительно прошу вас на рабочем месте не курить. — В понимании Цимбаларя продавщица не представляла для следствия никакого интереса, и он не собирался сближаться с ней. — В противном случае придётся составить административный протокол.
— Составляй, — нагло ухмыльнулась Валька. — Только кто его подпишет? Свидетелей-то, кроме запечных тараканов, у тебя нет.
Пропустив эту дерзость мимо ушей, Цимбаларь поинтересовался:
— Скажите, пожалуйста, откуда берутся такие цены? Никогда ещё не видел, чтобы кило сахара стоило сорок рублей, а бутылка подсолнечного масла — восемьдесят.
— Северная наценка, — хладнокровно ответила Валька.
— Кто же её, разрешите узнать, устанавливает? — До поры до времени он старался соблюдать предельную корректность.
— Я сама, — Валька выпустила в Цимбаларя струю сигаретного дыма.
— По какому праву?
— По праву рыночной экономики. Ты разве не слыхал, что товар стоит столько, сколько за него согласны заплатить? Магазин здесь один — деваться некуда. Захочешь чайком с сахаром побаловаться — раскошелишься.
— Понятно, — кивнул Цимбаларь. — Когда у вас больше всего покупателей?
— Вечером, часиков после шести, — не стесняясь присутствия чужого человека, Валька почесала задницу.