— Я о другом горюю, — Цимбаларь скорчил скорбную гримасу. — Как в условиях полной изоляции прожить без магазина?
— А при чём здесь магазин? — Ложкин сделал непонимающий вид.
— А при том! — Всем своим поведением Цимбаларь давал понять, что разговор предстоит нешуточный. — Уж больно много ваша сноха себе позволяет. Самовольно взвинчивает цены, занимается обвесом, а когда работник правоохранительных органов, специально на это уполномоченный, делает ей замечание, посылает его по матушке. Более того, грозит расправой. Это как прикажете понимать?
— Сплоховала девка, что уж тут, — Ложкин потупился. — С кем не бывает... Но вы тоже хороши. Накинулись с места в карьер. У нас так не принято. Кроме Валентины Николаевны, на эту работу больше никто не соглашается. Торговля захудалая, зарплата копеечная, товар портится. Вот она и взяла моду цену набавлять. Чтоб самой в убытке не остаться.
— Какой это, интересно, товар у неё портится? — возмутился Цимбаларь. — Селёдка? Гуталин? Гречневая крупа? Хоть вы-то здесь тюльку не гоните! В действиях Деруновой прослеживается состав преступления. Допустим, я согласен закрыть глаза на её прежние художества, но только в том случае, если она свою порочную практику прекратит... А с товарооборотом я ей скоро помогу! Перекрою кислород всем местным самогонщикам, сразу появится спрос на водку.
— Эк вы круто берёте! — Ложкин с неодобрением покосился на него. — Такого себе даже майор Докука не позволял. Здесь самогон — вроде как второй хлеб. Без него не выжить. Чтобы с самогоноварением покончить, придётся каждого второго к стенке ставить.
— Закон не мною писан! — однажды ввязавшись в конфликт, Цимбаларь остановиться уже не мог. — И вы это, как представитель местной власти, должны понимать. Развели, понимаешь, либерализм... А снохе передайте, пусть сегодня же открывает магазин. Я потом проверю.
— Скажу, — со вздохом ответил Ложкин. — Только приболела она малость.
— Ничего, фельдшер приедет — вылечит.
Улицы и тропинки, расчищенные утром, уже снова засыпал снег. За редким исключением всё вокруг было белым — и воздух, и земля, и небо. Но сейчас эта чистая и пушистая белизна никого не радовала.
Ноги сами принесли Цимбаларя к избе Почечуевой, однако на дверях висел амбарный замок, а на дорожке виднелись полузасыпанные снегом следы.
Поневоле пришлось поворачивать к центру деревни, где ничего хорошего Цимбаларя не ждало. Только сейчас он начал понимать, какая собачья работа у участкового инспектора, особенно в сельской местности. Нет, надо быть с людьми попроще. Пусть даже после этого они и не потянутся к тебе, но хотя бы в спину плевать не будут.
И церковь, и магазин стояли закрытые, но над трубой клуба вился дымок. Возле крыльца махала лопатой Зинка, причём довольно ловко. Заметив Цимбаларя, она небрежно кивнула — заходи, мол.
В клубе кроме небольшого зрительного зала имелось несколько полупустых комнат непонятного назначения и библиотека, где на полках пылились книги, самая новая из которых была издана году этак в девяностом. На видном месте по-прежнему красовались сочинения классиков марксизма-ленинизма и мастеров социалистического реализма.
На столе, заложенная линейкой, лежала книга которую Цимбаларь накануне видел в руках у Зинки. Он не преминул полистать её. Это был учебник криминалистики, снабжённый весьма шокирующими иллюстрациями.
Вскоре появилась раскрасневшаяся Зинка, очень похожая сейчас на студентку, только что явившуюся с лыжной прогулки. С Цимбаларем она вела себя как старая знакомая и принципиально не замечала некоторой его отчуждённости. Про вчерашний брудершафт и последующую прогулку при свете северного сияния никто из них даже не заикнулся.
— Ты не обижайся, но мне нужно задать несколько конкретных вопросов, — сказал Цимбаларь.
— Раз нужно, задавай, — она пожала плечами.
— Насколько я понял, у тебя были довольно близкие отношения с Черенковым?
— Ты правильно понял, но давай, пожалуйста, обойдёмся без подробностей.
— Давай... Как ты относилась к некоему Виктору Чалому, ныне уже покойному?
— Никак не относилась. Гнать не гнала, но и никаких надежд не подавала. Тоже мне кавалер!
— Существует версия, что Черенкова убил Чалый. И представь себе, из-за ревности.
— Чушь собачья! — возразила Зинка. — Чалый был большим ребёнком. Глупым, обидчивым, мнительным. Подраться с пьяных глаз он ещё мог, но поднять руку на человека — никогда.
— Ты уверена? — Цимбаларь глянул на неё в упор. — Ведь он был охотником. То есть человеком, привычным к крови.
— Ну и что? Здесь все поголовно охотники. С младых ногтей зверя добывают. Но с жестокостью это никак не связано, можешь мне поверить.
— Тогда кто, по-твоему, убил Черенкова?
— Так я тебе сразу и сказала! Хочешь, чтобы меня завтра в проруби утопили?
— Это уже крайности... А сказать тебе придётся. Иначе как развеять беспочвенные подозрения в том, что ты прямо или косвенно благословила Чалого на этот безумный поступок?
— Ага, значит, я виновата! — глаза Зинки сузились. — И кому же в голову пришла такая светлая мысль? Тебе самому или известному наушнику деду Ложкину? Ну так вот, пусть у меня и нет никаких фактов, но в смерти Мити больше всех был заинтересован сам Ложкин! Ты только вчера схлестнулся с Валькой Гранатой, а Митя с ней каждый день воевал. Даже судом грозил... Да что Валька! Это только мелкий эпизод. Староста всю деревню своей паутиной опутал. Каждый ему чем-то обязан... К Мите от Ложкина и ходоки ходили, и подношения подносили, а когда ничего не вышло — решились на крайнюю меру... Ох, зря я проговорилась! Вылезет мне всё это боком.
— Но ведь ты сама сказала, что никаких фактов нет. Пока это лишь голословные обвинения.
— Факты у Жанки Решетниковой были, учительницы нашей. Она, между прочим, по Мите тоже сохла. Возможно, именно Жанка вызвала его той ночью к коровнику... Она Ложкина как отца родного слушалась. Чем это всё закончилось, ты знаешь... Вот смотри. — Зинка принялась лихорадочно листать учебник криминалистики. — Год назад Валька Граната брала эту книгу в библиотеке... Таблица «Симптоматика наиболее распространённых отравлений». Адреналин, алконит, амидопирин, аминазин, антабус, а вот и аспирин! «Психотропное, гемотоксическое действие... Головокружение, шум в ушах, нарушение зрения, кровотечения, отёки. Бред, ступорное состояние, кома... Смертельная доза — тридцать-сорок грамм». Так всё у Решетниковой и было, можешь мне поверить.
— На странице есть какие-либо отметки, сделанные рукой Деруновой или Ложкина?
— Вроде бы нет, — Зинка повернула книгу к свету.
— Тогда это не доказательство, — покачал головой Цимбаларь. — В противном случае всех читателей «Отелло» можно обвинить в подготовке убийства посредством удушения.
— Вот и доказывай сам! Только не вздумай ссылаться на меня.
— Ну хорошо. С этим повременим, — произнёс Цимбаларь самым миролюбивым тоном. — Есть ещё одна проблема, интересующая меня. Говорят, что временами с жителями Чарусы случается как бы массовый психоз. Что ты по этому поводу можешь сказать?
— Дождись первого престольного праздника и сам увидишь. Все нажрутся до чертиков и начнут куролесить. Хуже, чем самоеды в тундре.
— Я имею в виду массовые психозы, сопровождаемые галлюцинациями, — пояснил Цимбаларь. — Что-то похожее на древние экстатические ритуалы, практиковавшиеся в языческих культах. Понимаешь меня?
— Экстатические? — Зинка опять прищурилась, но уже как-то иначе. — Уж больно ты, майор, много умных слов знаешь.
— Я между прочим, среднюю школу в Москве заканчивал, а не в Бузулуке. — Цимбаларю пришлось перейти к обороне. — И не простую, а специальную. С гуманитарным уклоном.
— Ну-ну... — Похоже, что Зинка не очень-то поверила ему. — Но только по поводу психозов и галлюцинаций просветить тебя ничем не могу. Сплетнями не увлекаюсь.
— Извини, что разговор такой нервный получился, — Цимбаларь ободряюще улыбнулся ей. — Но ты меня тоже должна понять. Случись вдруг какая-нибудь заваруха — первым делом с участкового спросят.
— Ладно, — хмуро сказала она. — Заходи как-нибудь вечерком. Чайку попьём, поматеримся.
— Обязательно зайду, — пообещал он, пятясь к дверям.
Заведующая фермой, молодая пышнотелая баба, чья грудь мало в чём уступала аналогичному органу подведомственных ей бурёнок и пеструх, сообщила Цимбаларю, что сторож Колтунов, в ту трагическую ночь охранявший коровник, никакой вины за собой не признавал, однако, издёрганный на допросах, где его обвиняли чуть ли не в пособничестве убийцам, благополучно скончался сразу после завершения следствия. Учитывая его весьма преклонный возраст, это было, в общем-то, вполне объяснимо.
— Часто Черенков проверял ферму? — осведомился Цимбаларь.
— Честно сказать, даже не припомню другого такого случая, — ответила заведующая. — Да и что ему тут делать? Я сама вторую смену регулярно проверяю.
— Часто Черенков проверял ферму? — осведомился Цимбаларь.
— Честно сказать, даже не припомню другого такого случая, — ответила заведующая. — Да и что ему тут делать? Я сама вторую смену регулярно проверяю.
— Но в ту ночь не проверяли? — уточнил Цимбаларь.
— В ту ночь я с мужем была в гостях у старосты. Отмечали день рождения его сына. Сорок лет человеку стукнуло. Вот мы в честь этого и гульнули. Скажете, нельзя?
— Конечно, можно, — развёл руками Цимбаларь.
Это известие в общем-то не было для него новостью. Из материалов уголовного дела следовало, что староста Ложкин, его сноха и сын, работавший сварщиком в райцентре, но на тот момент гостивший дома, имеют стопроцентное алиби. Гулянка началась задолго до полуночи, когда, предположительно, погиб Черенков, и кончилась под утро, причём никто из вышеперечисленных граждан не отлучался из компании больше чем на десять минут.
Зато о квартирантке Жанне Решетниковой никаких упоминаний в деле не имелось. Однако нельзя было даже представить себе, что хрупкая, застенчивая девушка сумела заколоть вилами человека, к которому испытывала самые светлые чувства.
Магазин был по-прежнему закрыт. Это уже выглядело как вызов. Цимбаларь хотя и решил несколько унять своё служебное рвение, но уступать зарвавшейся торговке не собирался.
Он ещё окончательно не решил, как сейчас поступить, но откуда-то из-за угла, как всегда внезапно, вывернул Борька Ширяев.
— Привет, товарищ майор! — всеми доступными средствами он изобразил свою крайнюю радость. — Давно не виделись! Аж с самого утра... Это хорошо, что ты хапуг и стяжателей к ногтю взял. Простой народ целиком на твоей стороне. Согласен терпеть без чая и сахара аж до самой весны. Да и мыла со спичками нам не надо. Проживём как-нибудь. Вместо спичек огниво сгодится, а вместо мыла — зола со щёлоком. Главное, что ты Вальке хвост прищемил. Так ей, лахудре, и надо!
— Это как же понимать? — нахмурился Цимбаларь. — Ты за то, чтобы она и дальше беспредельничала?
— Нет, я за справедливость. Ради справедливости наши деды и прадеды когда-то всех деревенских мироедов на поток и разграбление пустили, а попа, по наущению комиссаров, повесили. Правда, сорок лет после этого без божьего благословления да и без собственного молока жили, но зато по справедливости. Нет, майор, я на твоей стороне. Надо будет Ложкина раскулачить — раскулачим за милую душу! Надо будет от бога отречься — отречёмся! Не впервой костры из икон разводить... Жечь и грабить для нашего брата любимейшее занятие.
— Да ты, похоже, издеваешься? — осерчал Цимбаларь.
— Нисколечко! Наоборот, радуюсь. Мне-то магазинный товар и даром не нужен. Чай я даже в виде чифиря не употребляю, а мылом тем более не пользуюсь. Какое мне, спрашивается, дело до того, что большую часть товара Валька в райцентре за свои деньги покупает, а потому и торгует им как своим собственным? Нам ведь от райпотребсоюза, кроме этих самых продуктов первой необходимости, хрен что положено. И это, скажу я, справедливо! На фиг трудовому народу обжираться... Ты ещё учти, что Ванька товар в долг аж до самого лета даёт. А ведь лицензии министерства финансов на кредитную деятельность не имеет. И вообще, лучше этот магазин трактором развалить. Не то детки меня задолбали: «Дай на жвачку! Дай на шоколадку!» Ну прямо разврат какой-то. Пусть жмых со смолой жуют, как мы в их возрасте. Пусть привыкают к справедливости, дышло ей в бок!
— Тебя Ложкин, что ли, послал? — напрямую спросил Цимбаларь. — Или сама Валька Дерунова?
— Никто меня, майор, не посылал, — Борька на минуту прекратил паясничать. — У меня своё понятие имеется. Валька, конечно, стерва, но без её торговли людям туго придётся. Самогон отрава, но мы им испокон веков болячки лечим и душу тешим. Тебя к нам как няньку к детям приставили. Вот и нянчи себе. Кричать кричи, но душить не смей. А уж тем более не выплёскивай ребёнка вместе с водой.
Подмигнув на прощание, Борька помчался куда-то, приплясывая на ходу, словно юродивый. Как нужно было расценивать его слова? Как крик души доморощенного правдолюбца или как первое предупреждение истинных хозяев Чарусы?
Во всяком случае, настроение Цимбаларя, и без того паршивое, ухудшилось ещё больше.
Как следствие, немедленно взыграл аппетит.
На сей раз Парамоновна подала к обеду щи из кислой капусты, жареную домашнюю колбасу с блинами и кулебяку с рыбой.
Щи, весьма аппетитные на вид, но сразу пробуждавшие воспоминания о скандальном происшествии с квашеной капустой, в глотку не лезли, однако обижать хлебосольную хозяйку отказом очень не хотелось.
Впрочем, он и первой ложки проглотить не успел, как с улицы постучали в окно и взволнованный бабий голос сообщил, что приехала новая учительница с ребёнком, а с ней фельдшер и какая-то городская фея.
Такой случай старуха Парамоновна, конечно же, упустить не могла. Пожелав гостю приятного аппетита, она быстренько собралась и выскочила из избы. Цимбаларь с облегчением отодвинул щи в сторону, съел колбасу, заворачивая каждый её кусок в отдельный блин, и тоже стал собираться.
По сценарию, разработанному Горемыкиным, к появлению новых действующих лиц он должен был отнестись весьма сдержанно, а уж тем более не выдавать своего знакомства с ними. Но и оставлять столь значительное событие без внимания тоже не рекомендовалось. Это уже был бы перебор.
Снегопад ещё продолжался, хотя без прежнего остервенения. На главной улице Чарусы собралась небольшая толпа. Одни рассматривали приезжих, другие — мощные американские снегоходы «Арктик кит», на которых, про слухам, эскимосы Аляски пасли свои оленьи стада.
Староста Ложкин уговаривал водителей снегоходов остаться на ночлег в деревне, но те, с виду похожие на отрицательных героев Джека Лондона, уже вновь заводили моторы, собираясь вернуться назад по собственному следу.
Кучка приезжих выглядела весьма живописно. Людочка оставалась модельной красоткой даже в овчинном тулупе до пят. Ваня, обмотанный шарфами к шалями, был похож на сказочного колобка. Кондаков напоминал героического челюскинца, только что сошедшего с гибнущего судна на льдину и ещё не осознавшего своего спасения. Немного в стороне держалась дамочка, облачённая в ярко-оранжевый комбинезон, наверное, специально предназначенный для прогулок на снегоходе.
Дождавшись, когда староста распределит гостей на постой (Кондаков отправлялся в здание фельдшерского пункта, Людочка с Ваней — к одной из товарок Парамоновны, а неизвестная дама к самому Ложкину), вперёд выступил Цимбаларь. Поздравив всех четверых с прибытием в деревню Чарусу, он предупредил, что в самое ближайшее время посетит каждого и проверит как жилищные условия, так и наличие документов. Дескать, порядок, он и в глухомани порядок.
— У тебя пистолет есть? — писклявым голоском осведомился Ваня.
— Конечно, — Цимбаларь похлопал по пустой кобуре.
— Пострелять дашь?
— Детям не полагается.
— Тогда я его у тебя украду, — под одобрительный смех толпы пообещал Ваня.
Чёрно-золотистые снегоходы, выбрасывая фонтаны сизого дыма, тронулись в нелёгкий обратный путь. Гостей стали разводить по квартирам. Борька Ширяев тащил за Кондаковым ящик с амбулаторным оборудованием.
Бабы вслух обсуждали фигуру Людочки и странный костюм незнакомки.
Посетив для блезиру механическую мастерскую и лесопилку (и та и другая простаивали из-за снегопада), Цимбаларь отправился домой, но по дороге завернул к Парамоновне и одолжил бутылку самогона — якобы для компрессов.
Едва за окном замерцали первые вспышки зорников (термин «северное сияние» был отвергнут им как крайне неудачный), Цимбаларь опорожнил бутылку, преследуя этим единственную цель — поскорее уснуть, дабы утром на законном основании навестить долгожданных друзей. Ему казалось, что с завтрашнего дня жизнь, в которой он уже успел здесь изрядно запутаться, пойдёт совсем иначе.
Разжигая печку, Парамоновна единым духом выложила все деревенские новости.
По её словам, учительница сбежала в Чарусу от преследований мужа-тирана, помешавшегося от ревности. Сынок у учительницы хотя с виду и здоровенький, но головой слегка чокнутый. Люди слышали, как он ругается матом. Школа откроется уже через пару дней, и сейчас Ложкин собирает по деревне детей подходящего возраста.
Фельдшер прибыл в Чарусу, чтобы выслужить большую пенсию, но вообще-то он мужчина душевный, в болезнях разбирается, а главное, вдовец. Принимать пациентов он начнёт только со следующего понедельника, но бабы уже записываются в очередь.
Барышня в оранжевых штанах по заданию иностранных учёных собирает народные песни и сказки. Денег у неё хоть пруд пруди. Мужикам, которые подносили чемоданы, она дала аж пятьсот рублей, а тем выжигам, что доставили всю эту компанию в Чарусу, отвалила вообще баснословную сумму.