— Да пойми же, я не собираюсь тебя уличать! — Цимбаларю пришлось вложить в эти слова максимум убедительности. — Я пришёл к тебе за помощью.
— Кое-кто вам уже помогал, — огрызнулась Зинка. — И Ложкин, и Ширяев.
— Ты боишься за себя?
— И да, и нет.
— А яснее можно?
— Что ты мне в душу лезешь? Училку свою допрашивай! Она присягу принимала и должна перед тобой по стойке «смирно» стоять. Я пока ещё человек вольный. Могу слово сказать, а могу и к чёртовой бабушке послать.
— Хочешь, чтобы я стал перед тобой на колени? — Цимбаларь сделал вид, что собирается выполнить своё намерение.
— Не надо, я уже три дня пол не мыла.
— Что за беда! По мне сегодня сани ездили и жеребец топтался. Между прочим, в сотне шагов от твоего дома. Чудом жив остался. Ты прекрасно знаешь, что все мы находимся в опасности. В смертельной опасности! Хочешь, чтобы меня убили, как Черенкова?
— А я, откровенно говоря, желала ему только смерти! — выкрикнула Зинка. — Он обманул меня! Бросил ради какой-то малохольной мымры. Хотя и клялся в любви.
— Надеюсь, на тебе его крови нет?
— Ещё спрашиваешь! Кишка у меня тонка, да и божьи заповеди не позволяют.
— А не догадываешься, кто это мог сделать?
— Да кто угодно! Случайный прохожий. Сторож на ферме. Пьяная доярка. Его разлюбезная мымра, которая тоже находилась во власти видений. Недаром ведь руки на себя наложила. Совесть, наверное, замучила... Впрочем, ты и сам знаешь, как это у нас делается.
— К сожалению, знаю, — кивнул Цимбаларь. — Испытал на собственной шкуре... А Черенков знал?
— Ясный пень! Парень он был дотошный и честолюбивый. Вот и задался целью раскрыть тайну Чарусы. Не знаю, как далеко он продвинулся в этом направлении, но кое-какие соображения имел. За что, наверное, и поплатился. Любопытной Варваре на базаре башку оторвали.
— Расскажи мне всё, что тебе известно со слов Черенкова, — попросил Цимбаларь. — И я на эту тему больше не заикнусь. Впредь буду приходить только с шампанским и гитарой.
— Тебе разве откажешь, — похоже было, что Зинка наконец-то сдалась. — Ну что же, слушай...
— Сразу скажу, что, несмотря на свою костоломную должность, Митька Черенков имел пристрастие к научным знаниям, — начала она. — Все серьёзные книжки в нашей библиотеке перечитал. Мистикой интересовался. Старух о довоенной жизни расспрашивал. Какие-то справки в областном архиве наводил. Короче, был парнем подкованным... И вот какое объяснение он дал здешним делишкам. Давным-давно, когда на планете Земля ещё не было жизни, во Вселенной уже шла борьба между двумя непримиримыми силами. Мы о них практически ничего не знаем и можем называть как душе заблагорассудится. Добро и зло. Правое и левое. Чётное и нечётное. Положительное и отрицательное. Свет и тьма... Сам Митька чаще всего именовал эти враждующие начала ангелом и дьяволом.
— А почему не богом и дьяволом? — перебил её Цимбаларь.
— Он считал, что дьявол не ровня богу, который как бы стоит над схваткой. Враг дьявола — именно ангел-воитель. Но повторяю, эти термины чисто условные и применяются лишь для простоты. Тебя же называют милиционером, хотя к вооружённому народному ополчению ваша контора никакого отношения не имеет... Короче, ожесточённая вселенская борьба не привела к победе одной из сторон, чего, впрочем, в ближайшем будущем и не предвидится. Такая канитель тянется тысячи, а то и миллионы лет. Со слов Митьки я поняла: не исключено, что именно эта борьба и является источником существования Вселенной, как вода и огонь являются источником получения паровой энергии. Но это уже из другой оперы...
— Ты давай про ангела и дьявола, — напомнил Цимбаларь.
— И дьявол и ангел, фигурально говоря, превратившиеся в пыль, рухнули на мёртвую, бесплодную планету. Бессмертные частицы их естества и дали начало земной жизни. Когда в конце концов появились люди, в них было намешано и от того, и от другого. Хотя встречались стопроцентные сатаноиды и сущие ангелочки. К примерам обращаться не будем. Борьба, начатая на небесах, продолжилась на отдельно взятой планете. Более того, она шла в каждом из нас. Цель у противников была одна — возродить себя в прежнем виде. Кто сделает это раньше — тот и завладеет Вселенной. Созидательным материалом для самовосстановления служило всё живое. Не только люди, но и бездушные твари, вплоть до бактерий и вирусов... Так уж случилось, что с давних времён в Чарусе возник зачаток дьявольского ока.
— Почему не ангельского? — опять перебил её Цимбаларь.
— Так звучит более впечатляюще, к тому же ангельская сущность как-то не вяжется с постоянными убийствами... Ты сам убедился, что это око способно пронизывать всё вокруг. Ему доступны и далёкие времена, и дальние дали, и, наверное, многое иное. Где-то вызревают и другие органы, которым рано или поздно суждено соединиться в единое целое. Людям даже невозможно представить, как могут выглядеть эти дьявольские зачатки. Митька говорил, что подобное знание несёт гибель... Но это всё, так сказать, преамбула. Сейчас я перехожу к вещам более конкретным... Несколько раз один из непримиримых противников уже почти одерживал верх. Опять же, конкретности ради, назовём его дьяволом. О делах ангельских Митька судить не брался. Например, в начале двадцатого века дьявол был силён, как никогда прежде. Вспомни, вся земля тогда пылала в огне войн и революций. В небе летали стрекозы смерти. По земле ползла железная саранча. Глоток отравленного воздуха убивал быстрее, чем острый меч. Брат поднялся на брата, а сын на отца. Целые народы переходили на сторону дьявола. Божьи заповеди были осмеяны и отринуты. Но и ангел защищался из последних сил...
— Подожди, — Цимбаларь был вынужден остановить явно увлёкшуюся Зинку. — Как может защищаться существо, которого, в общем-то, и не существует?
— Тут у Митьки была своя собственная теория, и, наверное, даже не одна... На определённом историческом этапе оружием для ангела и дьявола, которые продолжали пребывать во прахе, служили эпидемические заболевания. Чума, холера и всё такое прочее... В тысяча девятьсот восемнадцатом году ангел наслал на своего уже торжествующего врага инфлюэнцу, выкосившую самых ярых приверженцев дьявола и отнявшую большую часть его возрождающейся силы. Что касается Чарусы, то по разным причинам эта болезнь обошла её стороной. По крайней мере упоминаний о ней нет ни в одном документе той поры. Дьявольское око продолжало существовать, во многом подчиняя себе жизнь всей деревни. Каждый, кто представлял для него опасность, был обречён. Впрочем, так поступает любой живой организм, уничтожающий вредоносные бактерии.
— Следовательно, Борька Ширяев и все пока ещё неизвестные убийцы являются чем-то вроде лейкоцитов? — уточнил Цимбаларь, на сей раз решивший воздержаться от полемики.
— Это придумала не я, а Митька. Хотя многие его слова оказались пророческими.
— Ты сама являешься частицей дьявольского ока?
— Похоже на то. Но я не самая важная из них. Так, с боку припёка...
— Ты смогла бы уничтожить вредоносную бактерию в человеческом облике?
— Наверное, смогла бы, — ухмыльнулась Зинка. — Но в душу мне запала только ваша училка. Не люблю заносчивых баб, особенно блондинок. Передай ей, чтобы обходила меня стороной.
— Вернёмся к этому гипотетическому оку, — сказал Цимбаларь, которому в бытность сотрудником особого отдела приходилось выслушивать истории и похитрее. — Ты призналась, что являешься его частицей, хотя и не особо важной. А важные частицы можешь назвать?
— Боюсь, что это просто невозможно. Большинство сельчан, наверное, и не догадываются о своём истинном предназначении. Ковыляет по улице какой-нибудь согбенный старик, а на самом деле он главный компонент зрачка или зрительного нерва.
— Если есть зрительный нерв, где-то должен быть и мозг.
— Не принимай эту историю всерьёз. Совсем не факт, что она хоть в чём-то соответствует действительности. Достаточно того, что она многое объясняет. Если мне не изменяет память, во времена раннего средневековья мореходы и астрономы пользовались абсолютно неверной геоцентрической теорией строения мира. Но она верой и правдой служила им много веков. — Вдруг Зинка, словно спохватившись, попросила: — Покажи мне письмо. Авось я догадаюсь, кто его автор.
Пробежав глазами текст и посмотрев через листок на свет, она констатировала:
— Бумага действительно наша... Печатали на «Рейнметалле», который стоит в бывшей колхозной конторе. Туда любой желающий может зайти... Но определённо могу сказать лишь одно: человек, написавший это, не просто частичка дьявольского ока, в отличие от других он — частичка сознательная. А потому ещё более опасная, чем какой-нибудь неосознанно действующий вахлак.
— Хочешь сказать, что он способен на преднамеренное, детально разработанное убийство?
— Люблю догадливых мужиков... Хотя по жизни ты совсем другой, — с томным взором добавила Зинка.
— Люблю догадливых мужиков... Хотя по жизни ты совсем другой, — с томным взором добавила Зинка.
— Черенкова мог убить именно такой человек?
— В общем-то да.
— Спасибо за ценную информацию, — Цимбаларь решил, что задерживаться сверх необходимого не стоит. — Если вспомнишь ещё что-нибудь важное, немедленно сообщи мне.
На прощание Зинка сказала:
— Главное, не допускайте новых видений. Иначе вся деревня скопом накинется на вас. Не позволяйте людям собираться толпой. Никаких гуляний на Масленицу. Попроси священника, чтобы он отменил воскресные службы... Опасность для вас действительно существует, но ангелы, дьяволы и прочая мистика — это чистая условность. С тем же успехом наша деревенька может называться Оком Шивы или Задницей Перуна. Не надо концентрировать на этом внимание.
Цимбаларь был уже за калиткой, когда она, даже не накинув платок, вновь выглянула из сеней.
— Я вспомнила, кому ещё давала общие тетради. Одну в церковь, учитывать пожертвования. Другую в мехмастерскую, вести журнал по технике безопасности. И третью в сыроварню, неизвестно для чего.
Хотя обеденное время уже миновало, от Зинки Почечуевой Цимбаларь направился к Парамоновне. Тягу к пище отшибает жара, но отнюдь не холод.
Старуха затеяла большую стирку, однако дорогого гостя голодным не оставила. Пока в печи разогревался вчерашний борщ, до этого представлявший глыбу бордового льда, она быстро напекла пшеничных блинов, которые предполагалось употреблять как со сметаной, так и с яичницей-глазуньей.
На кухне было очень парно. Вода грелась в большом котле, вмурованном прямо в русскую печь и предназначавшемся в основном для нужд самогоноварения. Единственным приспособлением, хоть как-то облегчавшим труд прачки, являлась допотопная гофрированная доска, а вместо новомодного стирального порошка употреблялось проверенное веками хозяйственное мыло.
— Сегодня меня возчик конём сшиб, — сообщил Цимбаларь, макая горячий блин в плошку со сметаной. — Причём нарочно. Но я ему, конечно, выдал по первое число. Долго будет меня помнить.
— А что за возчик? — поинтересовалась старуха, собираясь зачерпнуть очередное ведро кипятка.
— Я его фамилию как-то и не спрашивал, — ответил Цимбаларь самым беспечным тоном. — Бородатый такой, и вся рожа, как этот блин, лоснится. Под дурачка косил.
— Конь у него гнедой?
— Вроде того.
— Жеребец?
— Ага... Ещё та зверюга!
Наступило молчание, казалось бы не обусловленное никакими конкретными факторами. Парамоновна в напряжённой позе застыла возле печки. Но и Цимбаларь, сегодня уже получивший хороший урок, держался настороже. Даже беседуя с в общем-то безобидной Зинкой, он заранее продумал тактику обороны.
Когда Парамоновна наконец-то повернулась, вид её был страшен, и это обстоятельство особенно усугубляло ведро с кипятком, прыгавшее в руках.
— Да ведь ты моего любимого племяша Саньку Васякина обидел, — негромко сказала она, поднимая на Цимбаларя глаза, достойные невесты Вия. — Как же ты посмел, рвань поганая? Он же с самого детства бешеной собакой напуганный. Я тебя сейчас как курёнка сварю.
Широко, по-мужски размахнувшись, старуха плеснула кипятком в Цимбаларя. Губительная влага ещё только начала свой полёт, когда участковый перевернул массивный обеденный стол и юркнул под его прикрытие с проворством, достойным мышкующего хорька.
Теперь на кухне вообще ничего не было видно. Сквозь горячий туман доносились звуки, свидетельствующие о том, что сумасшедшая старуха ухватом вытаскивает из печи горшок с борщом, успевшим к тому времени дойти до готовности. Это оружие, на пятую часть состоявшее из клокочущего жира, было пострашнее простого кипятка.
Применять к старухе приёмы самообороны — означало осрамиться на всю жизнь. Стрелять — тем более. Пришлось воспользоваться подручными средствами, причём полагаясь больше на слух, чем на зрение.
И хотя две первые табуретки пролетели мимо цели, третья — судя по заячьему вскрику ошпаренной старухи — обезоружила её, а последняя сбила с ног. Но ликовать было рано. Поверженный враг заслуживал не только снисхождения, но и немедленной помощи.
Понимая, что лучшее лекарство сейчас — это свежий воздух, Цимбаларь выволок Парамоновну во двор, где и повторил с ней трюк, однажды уже проделанный Ваней возле опорного пункта, то есть хорошенько окунул в снег.
Спустя минуту старуха опомнилась и повела вокруг выпученными глазами, в которых быстро угасал огонь недавнего безумия. В её седых волосах застряли свекольные дольки, а к морщинистой щеке прилип кусочек разварившейся моркови.
— Где это я? — недоумённо пробормотала она. — Что случилось?.. Никак борщ обронила?
— Ты его, Парамоновна, на меня хотела обронить, — сказал Цимбаларь, почему-то не питавший к старухе никаких отрицательных чувств. — А перед этим ещё и ведром кипятка угостила. Спасибо тебе за гостеприимство, спасибо и за хлеб-соль. Не забудь руки барсучьим жиром смазать, а то кожа слезет. И не смей приближаться ко мне ближе, чем на пятьдесят шагов.
Оказалось, что в этот день на орехи досталось всем оперативникам, исключая лишь Ваню Коршуна. Роковой отсвет, брошенный багряными призраками, выделял их среди жителей Чарусы столь же явственно, как перья выделяют птиц среди пресмыкающихся.
Первой жертвой покушения стал Кондаков, прекрасно сознававший, что его может ожидать в ближайшем будущем, и успевший загодя подготовиться к самым неожиданным сюрпризам.
Теперь он сажал пациентов не подле себя, как раньше, а поодаль, у самых дверей, тем самым исключая возможность внезапного нападения. Что касается пальпации, выслушивания и других диагностических мероприятий, то их Кондаков проводил лишь в крайнем случае, предварительно оценив потенциал вероятного противника.
Режуще-колющие предметы, включая авторучку, исчезли с привычных мест, а всё самое необходимое наш фельдшер держал в своих карманах. То же самое касалось и стеклянных изделий, зачастую ещё более опасных, чем остро отточенная сталь.
Впрочем, контингент, явившийся сегодня на приём, не вызывал особых опасений. И действительно, с кормящей матерью, на груди которой высыпали малиновые пятна крапивницы, со стариком, измученным паховой грыжей, и с подростком, отморозившим уши, никаких проблем не возникло. Кондаков издали разглядывал их болячки, ненавязчиво шутил, назначал лечение и выдавал те немногие лекарства, которые имелись в распоряжении деревенского фельдшера.
Затем подошла очередь тракториста, собиравшегося снять с руки так называемый «циркулярный» гипс, то есть не простую лангетку, а добротное трубообразное сооружение весом чуть ли не в четверть пуда. Сам тракторист был добродушным детиной, казалось бы, изготовленным в одном комплекте со своим могучим и неприхотливым «ЧТЗ».
Сначала Кондаков попытался схитрить и попросил тракториста поносить гипс ещё с недельку, естественно, за счёт работодателей. Однако он наотрез отказался, ссылаясь на то обстоятельство, что по вине гипсовой повязки лишён возможности выполнять свои супружеские обязательства.
— А зачем для этого нужны руки? — удивился Кондаков. — Ты ведь вроде не извращенец какой-нибудь.
— У моей бабы брюхо, как тесто в квашне, — пояснил тракторист. — При ходьбе мало что до колен не достаёт. Прежде чем до причинного места добраться, его нужно руками наверх спихнуть. А одной рукой я не справляюсь.
— Поставь её на четвереньки. Очень даже удобная поза, — посоветовал Кондаков, мучительно пытаясь вспомнить, так ли это на самом деле.
— Поставил бы, да у неё одна нога больная, не гнётся, — сказал тракторист.
— Ну и проблемы у тебя, братец, — посочувствовал Кондаков, ни на миг не утративший бдительности. — Ладно, постараюсь твоему горю помочь. Иди в соседнюю комнату и ложись на кушетку.
Для страховки он привязал здоровую руку тракториста к штырю, торчавшему из стены, и только после этого начал снимать гипс, пользуясь не огромными хирургическими ножницами, как это повелось ещё со времён великого Пирогова, а лёгким молоточком, применявшимся обычно в невропатологии, и обыкновенной деревянной линейкой. Сейчас на повестке дня стояла отнюдь не эффективность работы, а личная безопасность. И верный трактор, и неудовлетворённая жена могли подождать. Больше ждали!
Как бы то ни было, но в конце концов Кондаков со своей работой справился. Из-под белого гипса на белый свет появилась рука, сломанная ещё в те времена, когда сюда могли добраться медицинские работники из района. Пальцы её были беспомощно скрючены, а кожу покрывали странные пятна, похожие на следы проказы. Даже на первый взгляд она выглядела более тонкой (вернее, менее толстой), чем здоровая. Такой рукой даже бабий живот трогать было ещё рано.
Кондаков стал велеречиво объяснять, какие растирания, компрессы и упражнения следует применять, дабы искалеченная конечность вновь приобрела былую ловкость и силу (а в том, что оные прежде присутствовали, сомневаться не приходилось).