— Надейся на лучшее, но готовься к худшему. Так, кажется, говорил Соломон.
— По-моему, он говорил несколько иначе: «Дабы злой умысел не застал тебя врасплох, всегда держи под рукой отточенную секиру». Ну всё, будем прощаться.
— До завтра. Если почуешь хоть намёк на опасность, немедленно радируй.
Утро ознаменовалось тем, что Парамоновна сунула ещё не до конца проснувшемуся Цимбаларю листок тетрадной бумаги, сложенный треугольником.
— Вот, под дверью нашла, — сообщила она. — Наверное, какая-нибудь сударушка послание подбросила.
— Нынешние сударушки посланий не пишут, а норовят сразу в постель шмыгнуть, — буркнул Цимбаларь, осторожно разворачивая треугольник (яда или, скажем, взрывного устройства он, разумеется, не опасался, но не хотел оставлять на бумаге лишних следов).
Текст, напечатанный на допотопной пишущей машинке, о чём свидетельствовали неотчётливые, кривые буквы странной конфигурации, состоял всего из трёх строчек. «Ребята, вы заигрались. Сами себе могилу роете. Не надо так больше рисковать, если, конечно, хотите остаться в живых».
Обратный адрес и подпись отсутствовали, но Цимбаларь и не надеялся найти их. Насколько он мог судить, сам текст был составлен грамотно, без орфографических и синтаксических ошибок. Если бумага и имела прежде какой-то специфический запах вроде дорогих духов, ладана или сыра «Рокфор», то на морозе он успел выветриться.
— Парамоновна! — позвал Цимбаларь. — Ты в молодости письма на фронт писала?
— А как же, — ответила старуха. — И батюшке, и брательникам, и племяшам. Чай, одна в доме грамотная была.
— Ты их треугольником складывала?
— Конечно. Конвертов в ту пору неоткуда было взять.
— Посмотри, правильно ли сложено это письмо? Только руками зря не лапай.
— Какое там! — сказала она, едва только глянув на бумажный треугольник. — Так ребятня самолётики складывает. Баловство одно.
Позавтракав парным молоком с ржаным хлебом, Цимбаларь покинул избу и словно в ледяную купель окунулся — в чёрную ледяную купель. От холода заняло дух. Ноздри слипались, на ресницах намерзал иней.
Время даже по деревенским меркам было раннее, но Вальку Дерунову, пока что поселившуюся у родственников, он дома не застал. Оказалось, что она уже успела посетить сыроварню, где от лица местных жителей добилась повышения цен на сдаваемое молоко, и урезонила на ферме подвыпившего сторожа. Похоже, что со старостой Чарусе повезло.
Обменявшись с участковым крепким мужским рукопожатием, Валька сказала:
— Кто старое помянет, тому глаз вон. Верно? Можешь теперь полагаться на меня, как на каменную стену. А надо будет. — она игриво подмигнула, — и на мягкую подстилку сгожусь. Вместе мы здесь порядок наведём.
— Буду весьма рад сотрудничать со столь энергичной и обворожительной особой, — Цимбаларь ответил любезностью на любезность. — Как раз и вопросик к тебе имеется. Сколько пишущих машинок в деревне?
— Три штуки. В конторе, в сыроварне, в клубе.
— Меня интересует очень старая, механического типа, со сбитыми литерами.
— Это в конторе. Ей, наверное, уже лет пятьдесят, если не больше. «Рейнметалл» называется. Уж и не помню, когда на ней в последний раз печатали.
— А как бы на неё взглянуть?
— Ничего нет проще, — Валька подхватила его под руку. — Пошли.
Взойдя на крыльцо конторы, не топленной, наверное, ещё с осени и потому, в отличие от соседних хат, глядевшей на улицу чистыми, незамёрзшими окнами, она не полезла за ключом в карман, как того следовало ожидать, а достала его из-за дверного наличника.
— Ключ всегда здесь хранится? — поинтересовался Цимбаларь.
— Сколько я помню — всегда. Кроме переходящего Красного знамени и почётных грамот, красть там нечего.
Забирая ключ, Цимбаларь со всей доступной ему вежливостью сказал:
— Спасибо за содействие. Ты мне, в общем-то, больше не нужна. Сам как-нибудь разберусь.
Пройдя тёмные сени и толчком отворив вторую дверь, он включил свет. За последние годы в бывшей колхозной конторе мало что изменилось. На стене — портрет Калинина, похожего на добренького бога Саваофа, забывшего нацепить свой нимб. В углу — свёрнутое знамя, под воздействием пыли превратившееся из красного в бурое. На столе — пишущая машинка, при виде которой возникали те же самые ассоциации, что и при знакомстве с фонографом Эдисона. На подоконнике три пустых стакана, ржавая консервная банка, полная окурков, и россыпи мышиного помёта.
Заложив в каретку заранее заготовленный лист бумаги, Цимбаларь настучал несколько случайно пришедших на память слов. Их графика имела те же самые отличительные признаки, что и текст подмётного письма.
Затем он по рации связался с Людочкой.
— Доброе утро. Ты уже встала?
— Ещё только собираюсь, — сонным голосом ответила девушка.
— Тогда извини за беспокойство. Дело, понимаешь ли, неотложное. Ночью мне сунули под дверь анонимное письмо.
— С угрозами?
— Нет, скорее с вежливым предупреждением. Похоже, что его автор находится в курсе некоторых наших проблем. Короче, с этим человеком не мешало бы познакомиться поближе. Пишущую машинку, на которой напечатано письмо, я уже нашёл. Она находится в бывшей колхозной конторе. Подойди сюда, если, конечно, не западло. Только не забудь захватить следственный чемоданчик.
— Через четверть часа буду, — ответила Людочка, расторопности которой мог бы позавидовать любой оперативник-мужчина.
— На улице старайся обходить людей стороной и ни с кем не заговаривай.
— Неужели мне и поздороваться нельзя?
— Здоровайся. Но с расстояния, оставляющего свободу для маневра.
— То есть возможность задать стрекача, — уточнила девушка. — Вот уж в деревне посмеются, если я стану удирать от первого встречного.
Обработав клавиши пишущей машинки графитовым порошком, Людочка сказала:
— Скорее всего, печатали в перчатках, что при такой температуре и не удивительно. Шерстяных ворсинок на клавишах не осталось, следовательно, перчатки были кожаные. На внешней стороне письма обнаружены отпечатки пальцев двух разных людей. Можно предположить, что они принадлежат тебе и старухе, нашедшей письмо... Текст вызывает определённый интерес. По своему недолгому учительскому опыту я знаю, как мало в Чарусе людей, способных излагать свои мысли так грамотно и связно. Тем более что обращение с пишущей машинкой требует некоторых навыков. Таким образом, найти автора будет в общем-то несложно... Другое дело, стоит ли этим заниматься. Ведь человек, написавший письмо, хотел нам добра.
— Тогда пусть он будет хотя бы последователен. Сказавший «а», должен сказать и «бэ».
— Возможно, он чего-то опасается. До нашего появления жизнь в Чарусе шла по своей накатанной колее, более или менее устраивавшей всех. Мы внесли в этот патриархальный быт раскол, а в перспективе можем вообще разрушить его. Автор желает сохранить статус-кво, но не хочет навлекать на нас беду.
— Он многое знает, вот в чём дело, — ответил Цимбаларь. — Зачем же упускать такого информатора?
Людочка, продолжая вертеть злополучное письмо в руках, сказала:
— Этот листок не из школьной тетради. Видишь, на линии сгиба нет следов от скрепок. И качество бумаги получше. Скорее всего, он взят из общей тетради большого формата, так называемой «амбарной книги». Не думаю, что в Чарусе их слишком много...
Теперь Цимбаларь нашёл Вальку Дерунову уже за околицей, где она наблюдала, как тракторист расчищает подходы к реке, из которой сельчане брали воду.
— Зачем же ходить по узенькой тропочке, цепляясь друг за друга коромыслами, если можно сделать нормальную дорогу, — пояснила она. — Я покойному свёкру сто раз об этом говорила... А на следующий год проложим водопровод от артезианской скважины, которая питает сыроварню.
— Благодарная общественность со временем поставит тебе памятник, — сказал Цимбаларь. — Возможно, даже конный. А я вот что хочу спросить. В вашем магазине продавали общие тетради большого формата, сделанные из хорошей глянцевой бумаги?
— Была летом пачка. Двенадцать штук. Одну я для учёта товаров использовала. А остальные по безналичному расчёту приобрёл клуб.
Уже рассвело, когда Цимбаларь, полюбовавшись увесистым замком, украшавшим двери клуба, направился к дому Зинки Почечуевой.
Утренний пейзаж был умопомрачительно прекрасен и за редким исключением состоял только из трёх красок — лазоревой, алой и белой. От всего, что было заметно теплее окружающей среды — от людей, от животных, из печных труб, — к небу восходил прозрачный сиреневый пар. Тень от церковной звонницы тянулась чуть ли не через всю деревню.
Именно в такие часы людей посещают мысли о том, что их жизнь, в общем-то, совсем не такая дрянь, как это казалось вчера вечером.
Навстречу Цимбаларю из-за поворота выехал возчик, возвращавшийся с сыроварни. Дорога здесь была такая узкая, что два человека ещё могли разминуться, а человек и сани — вряд ли.
Сплюнув с досады, Цимбаларь зашёл по колено в снег и сделал вознице энергичный жест рукой — проезжай, мол, поскорее. В этот момент он совершенно не думал об опасности, да и невозможно было бояться чего-то, видя простодушные и приветливые лица местных жителей.
К реальности Цимбаларя вернуло злобное ржание. Возница как бы специально горячил своего коня — молодого нехолощёного жеребца, — и без того обладавшего буйным нравом. На узкой дороге такое баловство грозило бедой.
— Эй, борода, поосторожней там! — крикнул Цимбаларь, но сани, стремительно набирая скорость и теряя пустые бидоны, неслись прямо на него.
Деваться было просто некуда. Соревноваться в скорости с жеребцом он не мог, а слева и справа возвышались снежные валы — не только крутые, но и сыпучие. Сани правой стороной уже взрывали снег, и соответствующая оглобля метила Цимбаларю прямо в грудь. Он ясно видел налитые кровью лошадиные глаза, клочья жёлтой пены, повисшие на удилах, и клубы пара, вырывавшиеся из чёрных ноздрей. Похоже было, что возчик сознательно правит на участкового, вжавшегося спиной в снежную стену.
Всё теперь решали доли секунды, что в его жизни случалось не так уж и редко. Человек уступает крупным травоядным в силе и скорости, но способен потягаться с ними в хладнокровии и проворстве, чем, собственно говоря, и занимаются участники боя быков.
Когда до конца оглобли, грозившей вот-вот превратиться в разящее копьё, осталось всего ничего, Цимбаларь метнулся на другую сторону снежной теснины.
Его зацепило левой оглоблей, но касательно, сбило с ног и поволокло по дороге. Возчик крыл Цимбаларя матом и стегал вожжами.
Валенки он потерял почти сразу. Очень мешал тяжёлый полушубок, а особенно — портупея, зацепившаяся за какой-то шпенёк. Тем не менее, совершив поистине титаническое усилие, Цимбаларь перевалился в сани.
— Пошёл прочь, сатана! — Возчик попытался сбросить незваного попутчика, но сани, заехав на снежный вал, перевернулись, увлекая за собой и коня.
Возчик, Цимбаларь, пара последних бидонов и охапка сена, служившая подстилкой, вывалились на дорогу. Конь, путаясь в постромках, встал и потащил лежавшие на боку сани дальше. Вывернутая оглобля торчала вверх, будто бы ствол зенитного орудия.
Это был как раз тот случай, когда первым делом следует убедиться в целостности своих костей. Всё тело Цимбаларя ныло, словно после доброй потасовки, но ноги, слава богу, держали, а руки слушались.
Зато возчик, наоборот, подниматься не спешил. Поборов желание закатить ему крепкую оплеуху, Цимбаларь внимательно наблюдал, как человеческое лицо, поначалу бессмысленное, точно лошадиная морда, постепенно приобретает осознанное выражение: сперва полнейшее недоумение, потом растерянность и напоследок — страх перед неминуемой карой.
Сбегав за валенками, столь же незаменимыми здесь, как и шляпа в тропиках, Цимбаларь вкрадчивым тоном поинтересовался:
— Ты зачем, гад, меня убить хотел? Кто тебя надоумил? Отвечай, пока хрюкало не начистили!
— А чего ты по дороге шляешься! — огрызнулся возчик. — Понаехали и шляются...
— Прикажешь по заборам бегать? Ах ты, мурло сиволапое! — Цимбаларь замахнулся, но больше для вида.
Возчик — широколицый бородатый мужик, судя по всему, отличавшийся прежде самым покладистым нравом, — забормотал что-то в своё оправдание.
— Конь понёс... Не совладал я с ним... Первый раз со мной такое...
— Врёшь! Видел я, как ты коня нахлеёстывал да на меня поворачивал. С чего бы это? Может, ты почувствовал ко мне внезапную неосознанную ненависть? — Схватив возчика за грудки, Цимбаларь приблизил его лицо к своему. — Признавайся!
— Ага... Нет... Прости меня... Морду набей, но прости. У меня детки малые. Не сироти их... Одурел я. Помутнение нашло. Глаза багровым туманом заволокло.
— Багровым туманом, говоришь? — Цимбаларь ещё раз встряхнул возчика. — И сколько всего людей ты убил в состоянии помутнения? Ну?
— Побойся бога! Я пальцем никого не тронул. Курицу боюсь зарубить.
Цимбаларь рывком поставил возчика на ноги — тот сразу захромал — и потащил к жеребцу, остановившемуся метрах в пятидесяти от этого места. При приближении людей он вздрогнул всей своей просторной, лоснящейся шкурой и испуганно фыркнул, словно ожидая взбучки.
Возчик уже схватил было деревянную стойку, отвалившуюся от саней, но Цимбаларь перехватил его руку.
— Не трожь скотину! Она тут ни сном ни духом не виновата. А с тобой на опорном пункте разбираться будем...
Глава 16 ОКО дьявола
Людочка и Кондаков явились на опорный пункт по первому зову Цимбаларя, но добиться от возчика чего-нибудь путного не удалось даже совместными усилиями.
Хуже того, мало-помалу его показания становились всё более путаными и невнятными. События, связанные с так называемым помутнением, улетучивались из памяти ещё быстрее, чем страх перед неотвратимым возмездием. Напоследок он вообще стал доказывать, что ехал практически шагом, а оборзевший участковый сам бросился коню под копыта.
Вдобавок ко всему возле опорного пункта собрались родственники возчика, настроенные весьма агрессивно. В конце концов его пришлось отпустить к малым деткам, на деле оказавшимися плечистыми парнями призывного возраста.
Когда оперативники остались одни, Кондаков резюмировал:
— Дело тёмное. Молодой конь и в самом деле мог понести. Прямых доказательств вины возчика у нас нет. Но в список потенциальных убийц его следует занести под первым номером.
— Кто говорил: от шести до десяти месяцев? — Цимбаларь покосился на Людочку. — А меня через пять недель едва не прикончили.
— Три роковых видения подряд взбудоражили всю Чарусу, — сказала девушка. — Но если мы не допустим новых видений, страсти понемногу улягутся.
Постепенно у них завязался чисто профессиональный разговор, малопонятный непосвящённым. Короче, до Зинки Почечуевой Цимбаларь добрался только к полудню.
— Что это за шум утром случился? — поинтересовалась она, валяясь на диване с книжкой в руках. — Кони ржали, люди причитали, участковый орал во всё горло...
— Могла бы ради такого случая и на улицу выйти. — сказал Цимбаларь.
— Я голову только что вымыла, — сказала Зинка, откладывая в сторону книгу. — Разве нормальный человек сунется на улицу с мокрой головой?
— Не пойму я последнее время, кто у вас здесь нормальный, а кто нет, — Цимбаларь для вящей убедительности тяжко вздохнул.
— Спрашивай у меня, — Зинка с важным видом надула щёки. — Кого хошь тебе охарактеризую.
— А сама ты как? — участливо осведомился Цимбаларь. — На головку не жалуешься?
— С тех пор как применяю шампунь «Тимоти», — никогда!
— Завидую, — Цимбаларь пригорюнился. — Совсем замучился. Днём видения, ночью кошмары.
— Спать одному вредно для психики, — со знанием дела заметила Зинка.
— Наверное... Слушай, а ведь ты мне сегодня приснилась! — Цимбаларь с радостным видом хлопнул себя по лбу. — Будто бы приходила в гости, но чего-то застеснялась, сунула под дверь письмо и убежала... Твоё? — Он издали показал бумажный треугольник.
— Предпочитаю объясняться лично, — ответила Зинка. — Переписка не мой стиль.
— Странно... — Цимбаларь напустил на себя глубокомысленный вид. — Многие признаки указывают на то, что это твоя работа... Письмо составлено без единой ошибки, что, согласись, для Чарусы большая редкость. Текст напечатан на пишущей машинке, которой здесь умеют пользоваться очень немногие. Причём, дабы не навлечь на себя подозрение, ты воспользовалась чужой машинкой. Содержание письма выказывает явную симпатию к вашему покорному слуге и его друзьям. А главное, такая бумага имеется лишь в твоём распоряжении. Листок вырван из общей тетради большого формата, которые ваш клуб приобрёл в магазине по безналичному расчёту... И не надо поджимать губки! Я хочу поблагодарить тебя за это письмо. Но информации в нём недостаточно. Откровенно ответь на мои вопросы, и я буду твоим вечным должником. Договорились?
По мере того как Цимбаларь говорил, лицо Зинки теряло своё дурашливое выражение. Она не только губки поджала, но и бровки насупила.
— Вот, значит, зачем ты пришёл... За откровенностью. Жилы из меня тянуть собираешься. Ладно, откровенно отвечаю на твой вопрос. Никаких писем я не писала. Ни тебе, ни кому-нибудь другому. Общие тетради ещё в прошлом году разошлись по группам художественной самодеятельности. Согласно инструкции Управления культуры, в них составляются планы работ и ведётся учёт посещаемости. Пару тетрадей я подарила знакомым, но сейчас не могу вспомнить, кому именно. Если хочешь уличить меня, предъяви более весомые улики. Я девушка грамотная и в криминалистике кое-что понимаю, — она помахала книгой, называвшейся «Задачи уголовного судопроизводства».
— Да пойми же, я не собираюсь тебя уличать! — Цимбаларю пришлось вложить в эти слова максимум убедительности. — Я пришёл к тебе за помощью.