— А теперь рассказывайте, — сказал он и устроился напротив Кати на полу. Она почувствовала, как тепло растекается по телу.
Сидящий на полу лобастый бизнесмен показался ей не таким уж невыносимым, как час назад. Что-то в нем, безусловно, изменилось.
И Катя, сама не зная зачем, стала ему все рассказывать.
И про свою чумную любовь к Витьке Пашкину. И про сестру Дашу. И про любимого отца, инженера-химика, который всю жизнь проработал на оборонном заводе, а когда после перепрофилирования этого завода было решено химические отходы захоронить здесь же, поблизости, не выдержал и запил. И пьет до сих пор. А на химическом кладбище пацаны устроили футбольное поле. Только птицы это место облетают стороной. И про Юнина Катя рассказала, про его непонятную любовь к ней. И про то, как родила ребенка и никому об этом не сказала. Даже сестре. И про то, как первый раз увидела своего мальчика и как узнала про его болезнь. И как ходила по фирмам и просила денег. Про все. Потом Катя словно провалилась куда-то. Последнее, что она запомнила из того дня, это мягкое невесомое одеяло возле лица, появившееся непонятно откуда. И мужская рука, поправляющая это одеяло.
Проснулась, когда на улице было уже светло. Гостиную заливал ровный белый свет. Катя несколько мгновений соображала, где, собственно, находится. Когда все вспомнила — освободилась от мягкого пухового одеяла и огляделась. Никаких признаков присутствия хозяина. В квартире царила тишина. Первое, что попалось в поле ее зрения, это сумка, которую накануне Шатров отобрал у нее возле банка.
Катя подошла и расстегнула молнию. Деньги лежали аккуратными пачками в прозрачном целлофановом пакете. В другом отделении она нашла свой паспорт, страховой полис и кошелек с последней сотней. Боясь поверить в новый поворот дела, Катя отправилась на поиски хозяина. Заглянула в соседнюю комнату — смятая пустая постель. Еще одна комната оказалась детской. Веселенький ситцевый дизайн. Идеальный порядок. Длинная полка с мягкими игрушками, книжный шкаф с большими яркими книгами. На столе — компьютер. И эта комната, как и гостиная, выглядела нежилой, несмотря на обилие деталей. Комната сиротливо смотрела на Катю, и она поспешила выйти оттуда. Направляясь в кухню, Катя уже знала наверняка, что в квартире она одна. На столе, возле плетеной корзиночки с хлебом, записка. Мелким неровным почерком:
«Катя! Надеюсь, вы не забудете позавтракать. Уходя, просто захлопните дверь. Желаю удачи вам и вашему сыну.
М. Шатров».
Катя несколько раз перечитала записку, все еще не веря своим глазам.
Он поверил ей! Он сам дает ей эти деньги!
Катя метнулась в гостиную, схватила сумку, затем в прихожую, сдернула с вешалки дубленку. Подумав, вернулась в гостиную, сложила почти невесомое одеяло, отнесла в спальню.
Она долго искала свои сапоги, прежде чем догадалась заглянуть в ванную. Оба сапога, вымытые, стояли на батарее, а чуть пониже, отдельно, сохли стельки из сапог. Вид собственной обуви привел ее в состояние шока. Она долго стояла в ванной, крутя в руках стельки.
Тот факт, что посторонний человек, мужчина, позаботился о ее обуви, как, наверное, он заботился о сапожках своей дочери, «добил» Катю. Не то, что он оставил ее, придурочную, в своей квартире одну, не то, что он подарил ей двадцать тысяч долларов. Нет.
То, что он вымыл и высушил ее сапоги.
Катя сунула ноги в свои сапоги как в хрустальные туфельки.
Ноги приятно окутало сухое тепло. Она шла на автобусную остановку и улыбалась. Улыбалась первый раз в этом году.
Глава 13
Своего Шурика она увидела издалека — он возил по дорожке пустые саночки. У Кати сжалось сердце. Она хотела бы осыпать его подарками, привезти ему что-нибудь особенное. Нельзя. В первый же день ее появления в центре это условие обговаривалось с заведующей. Поэтому Катя привезла сыну совсем скромный новогодний подарок — мягкого медвежонка и теплые (сама связала) носочки.
Увидев ее у ворот, Шурик остановился, как запнулся. Он словно взвешивал на весах своей детской души значимость ее появления. Он сердцем чувствовал, что эта тетя для него особенная и он, Шурик, в отличие от остальных детей, чем-то связан с ней. Но чем — малыш не понимал. Поэтому он неспешно, как бы раздумывая и присматриваясь, поковылял навстречу Кате. Когда он подошел, она быстро села на корточки и торопливо, жадно, поцеловала его в обе румяные щеки. И украдкой сунула ему в варежку шоколадку. Большой пакет сладостей она отдала воспитательнице. Не успела Катя расспросить воспитательницу о состоянии здоровья сына, как ее позвали к заведующей.
Женщина прошла по знакомому коридору и толкнула белую дверь.
Заведующая сидела за своим широким внушительным столом. Слегка кивнула Кате, продолжая что-то писать в блокноте.
— Проходите. Садитесь.
Катя услышала в тоне нарочитую официальность, но не придала поначалу этому значения. Она расстегнула дубленку и села напротив заведующей на стул.
— Нам с вами, Катерина Ивановна, предстоит серьезный разговор, — сказала заведующая, не поднимая глаз. Она смотрела на карандаш, что вертела в пальцах. Катя насторожилась. Чтобы напугать ее сейчас, нужно совсем немного, и тон заведующей сделал свое дело.
Сегодня Ирина Львовна была совсем другая. Она не поднялась со своего места навстречу Кате, как бывало раньше, не улыбнулась пусть фальшивой, но все же — улыбкой… Что-то явно изменилось.
Катя запаниковала.
— Что ж вы, любезная, нас за нос-то водите? — изрекла наконец заведующая и бегло взглянула на Катю.
— В каком смысле? — не поняла Катя.
— В прямом. Рассказываете нам сказки про наследство в Америке. Мы вам верим. А потом оказывается, что все это — плод вашей безудержной фантазии, а? Нехорошо.
Кате кровь бросилась в голову.
— Какое отношение мое наследство в Америке имеет к тому, что… к моему сыну?
Катя размотала душивший ее шарф и вцепилась в него пальцами.
— Неужели вы думаете, милочка, что мы так мало интересуемся будущей судьбой своих воспитанников? Мы не можем допустить, чтобы ребенок попал в руки… не совсем порядочного человека.
— Но я не считаю себя непорядочной. И никто не считает.
— Ну… у нас, к сожалению, другие сведения. Как, например, получилось, что вы оставили ребенка в роддоме?
— Я вам уже рассказывала! — ужаснулась Катя. Внимательную, радушную Ирину Львовну словно подменили! Кате стало жарко.
— Рассказать можно все, что угодно. А как было на самом деле — мы не знаем. Вероятно, вы вспомнили о мальчике в связи с тем, что не можете больше иметь детей.
Катя не скрывала своего удивления, и Ирина Львовна удовлетворенно улыбнулась.
— Да, милочка, не удивляйтесь. Мы провели большую работу касательно вас. И пришли к выводу, что преждевременно доверять больного ребенка такой мамаше. А вдруг через полгода вам в голову придут еще какие-нибудь фантазии? Мы не можем рисковать.
— Но как же так? — Кате не хватало воздуха, она теряла голос. Он вдруг утратил свою силу, стал сиплым, срывающимся. — Ведь Шурику нужна операция! Я достала денег!
— Операция — разговор особый. Если вы внесете деньги на его лечение, сумму мы примем. Но уж полетит с мальчиком в Америку наш сопровождающий.
— Вы не можете, вы не можете… — Катя сипела, не слышала сама себя.
— Мы все можем, — спокойно возразила Ирина Львовна. — Закон на нашей стороне. А вот вы как раз не имеете ни моральных, ни юридических прав на этого ребенка. Вы что, собираетесь после операции привести Сашу к себе в общежитие? Студенты колледжа — прекрасное соседство для больного ребенка!
— У моих родителей трехкомнатная квартира, — пересохшими губами прошуршала Катя. — Я приведу его туда.
— И подарите мальчику дедушку-алкоголика? — закончила за нее заведующая. — Как ни крути, ничего не получается, Катерина Ивановна.
Катя с силой скомкала шарф в руках.
— Вы хотите сказать, что я и потом, после операции… Что я никогда не смогу забрать Шурика?!
Ирина Львовна пожала плечами.
— Этого я предсказать не могу. Обращайтесь в вышестоящие инстанции. Возможно, там решат по-другому, в чем я лично сильно сомневаюсь. Боюсь, вам придется побегать. Усыновляют же наших детей только иностранцы. Это я вам уже говорила.
Виталик Кириллов с завидным энтузиазмом выгуливал иностранного гостя.
— Мо-ло-ко, — старательно читал Виталька очередную вывеску и останавливался, выжидательно взирая на Филиппа.
— Мо-ло-ко, — послушно повторял Филипп. — Правильно?
Виталька, довольный, кивал. Он был необычайно горд своей миссией. Он ежедневно водил гостя излюбленным маршрутом, и прогулки обоим доставляли удовольствие.
— Универмаг. — « Виталька показал на двухэтажное кирпичное здание с высокими окнами.
— Что есть универмаг? — остановился Филипп и серьезно посмотрел на мальчика. Виталька развел руками, беспомощно улыбаясь, покрутил головой, и вдруг в глазах его вспыхнула искра.
— Что есть универмаг? — остановился Филипп и серьезно посмотрел на мальчика. Виталька развел руками, беспомощно улыбаясь, покрутил головой, и вдруг в глазах его вспыхнула искра.
— Пойдем!
Они вошли в шумное нутро универмага и остановились на пятачке меж стеклянных витрин.
— Супермаркет! — объявил Филипп, хитро поглядывая на мальчика.
— Универмаг! — уловив хитрую нотку в голосе Филиппа, поправил Виталька. Он сообразил, что его вызывают на игру, и с готовностью вступил в нее. — Универмаг! Универмаг! — повторял он, с восторгом глядя на своего спутника. — Универмаг!
— Супермаркет, — небрежно возразил Филипп, игнорируя Виталькино нетерпение и делая вид, что рассматривает витрину. — Супермаркет.
Так они продвигались от витрины к витрине, повторяя каждый свое. Филипп был рад, что мальчик привел его в магазин. Вчера Рэй привез ему деньги, и он хотел чем-нибудь порадовать своих русских друзей. Он показывал на какую-нибудь вещь, и мальчик называл ее. Филипп искоса поглядывал, пытаясь поймать блеск заинтересованности в детских глазах. Но Виталька оставался равнодушен к вещам.
Книга? Машина? Электронная игрушка? Виталька старательно все называл, но не проявлял особого интереса.
Они выбрали для Ани сумочку на длинном ремне и положили внутрь шоколадку. «Анька обрадуется», — пообещал Виталька. Даше купили фартук, украшенный вышивкой. Двинулись дальше. Филипп намеревался уже перейти на второй этаж, когда заметил, как смотрит Виталька на витрину спортивного отдела. Мальчик открыл рот и забыл про Филиппа. Здесь имелись ролики всех видов, хоккейные клюшки, каски, боксерские перчатки, длинный ряд сверкающих велосипедов, мячи, а также все для плавания под водой. Филипп не задавал вопросов, а только предельно внимательно наблюдал. Что же так приковало внимание этого необычного ребенка? Он прекрасно видел, как трудно живется Даше и ее детям, какой ценой платится в этой семье за каждую маленькую радость. Может, ребенок хочет велосипед? Нет, велосипеды стоят себе разноцветной блестящей шеренгой, подходи, смотри, трогай. Если бы Витальку заинтересовал велосипед, он со свойственной ему прямотой не сумел бы скрыть этого.
Нет, он смотрит мимо. Мимо маски для подводного плавания, удочек, роликов… Мячи? Там, на полке, яркой привлекательной россыпью пестрели мячи: из оранжевой пупырчатой резины — баскетбольные, кожаные, упругие до звона — футбольные. Еще там лежали продолговатые для регби, волейбольные и мелкие, шершавые — теннисные. Филипп подошел поближе.
— Что тебе нравится? — спросил он и положил руку на Виталькино плечо.
Тот вздрогнул, будто очнулся от сна, глубоко вздохнул.
— Мяч. — Это прозвучало до странности виновато. И Филипп вдруг ощутил всем своим существом, что вбирает в себя это коротенькое слово в устах Витальки: мяч.
И запах новой, не тронутой ничьими руками кожи, и немного шершавое ощущение упругих боков в ладонях, и теплый ветер в лицо, и простор пустого двора… Хруст сухого листка под ногой и пружинистая надежность теплой родной земли. И обида, что ты не такой, как все, и тебя не берут в игру. А ты хочешь… Ты так хочешь бегать по теплой пыли и трогать, трогать ногами этот послушный кожаный колобок и катить его к заветным воротам!
— Мяч, пожалуйста, — обратился Филипп к продавщице. Та лениво отделилась от стены и поплыла к покупателю.
— Какой? — с ноткой презрения, не взглянув даже на Филиппа, поинтересовалась она. Витальку она, кажется, и вовсе не заметила.
Поведение продавщицы настолько шокировало Филиппа, что он не ответил ей. Почему продавец так враждебно относится к покупателю? На чем основано его презрение? Эта девица, судя по всему, уверена, что делает им великое одолжение! Что такое?
Увы, Филипп Смит был не в силах постичь Россию, как ни силился…
— Тащи мячи к тем двум придуркам, — сквозь зубы процедила продавщица своей напарнице. Последняя с неохотой оторвала зад от вертящегося стула и двинулась к полке с мячами. Через пару минут перед Виталькой выстроилась батарея мячей.
Мальчика залихорадило. Он вытягивал губы, передергивал плечами, тер ладонью ухо и то и дело оглядывался на Филиппа.
— Возьми, — сказал Филипп. Ему показалось, что это слово наиболее подходит в этой ситуации. Мальчика не пришлось упрашивать — он без промедления выхватил из общей шеренги мячей коричневый футбольный, прижал его к животу, тут же обернулся, и сожаление судорогой пробежало по его лицу: в шеренге остался еще один футбольный. Белый с серым. Кожаные квадратики серого и белого цветов были тесно прижаты друг к другу и переплетались в рисунке.
— Ну, какой берете? — заметив колебание покупателей, поинтересовалась продавщица. Все с тем же оттенком презрения в голосе и несомненной уверенностью в собственном превосходстве.
— Два! — объявил Филипп и выхватил из шеренги мячей тот, который стоил Витальке такого колоссального сомнения.
Виталька, вконец обалдевший от свалившегося на него счастья, попискивая что-то нечленораздельное, прижал к груди оба мяча.
Филипп расплатился, заглянул в глаза вальяжной продавщице и тихо сказал по-английски:
— Ты, наверное, надеешься на удачу, крошка? Можешь не рассчитывать, она таких не любит.
Развернулся и пошел к выходу, оставив за спиной двух ошарашенных продавщиц.
— Ты чего-нибудь поняла? — наконец проснулась первая.
— Да клеился. На свидание приглашал. Про любовь там что-то…
— Эх, блин! — На лице вальяжной продавщицы возникло столько эмоций, что, положи их на весы, они запросто перевесят все те жалкие подобия вежливости, которые выражало это лицо за все время работы в магазине.
В это самое время Даша и Аня Кирилловы собирались делать вареники. В кастрюльке варилась картошка, на сковороде жарился лук, белой горкой высился в тарелке творог. Даша просеивала муку. Непослушная прядь выбилась из прически и падала на щеку, щекоча и мешаясь. Даша — руки в муке — без конца сдувала эту прядь, посмеиваясь над собой. Аня взбивала яйцо в чашке и тоже похохатывала. Просто так. Просто было весело готовить с матерью вареники и знать, что этот противный дядя Петя не будет сидеть с ними за столом. С тех пор как у них квартирует американец, многое в их жизни изменилось.
Во-первых, сдуло ветром дядю Петю. Петюню, которого Аня терпеть не могла. Во-вторых, подружки из класса теперь так и норовят заскочить к Ане на часок — поглазеть на иностранца. Аня вполне могла бы зазнаться и пускать к себе не всех, а выборочно. Но она не такая. Пусть приходят.
В-третьих, Виталька теперь почти не донимает ее. Аню. У него появился новый друг в лице Филиппа. Это первый человек, который не относится к брату как к больному, а общается с ним так легко и естественно, что просто удивительно. Виталька уже выучил множество английских слов и легко говорит самые распространенные предложения.
Аня вылила яйца в творог и принялась перемешивать. Она не могла понять, почему именно сегодня все так приятно делается. Никогда прежде она не испытывала тяги к домашним делам. А первое время, когда у них поселился американец? Это был сущий кошмар! Мать то и дело заставляла наводить порядок: чистить раковину в ванной, убираться на письменном столе и в шкафу, по сто раз в день вытирать пыль. Мать и сама была в постоянном напряжении оттого, что у них такой гость, и их с Виталькой загоняла. Впрочем, Виталька не в счет. Он как раз убираться любит. Ему только доверь — так и будет целый день что-нибудь чистить. Просто у мамы не всегда хватает фантазии — чем его занять. А вот Филипп брата сразу раскусил. И когда они с матерью уходили по делам — мать в свою аптеку, Аня в школу, — а Филипп с Виталькой оставались одни, то эти двое успевали переделать кучу дел. Мать сначала протестовала, а потом поняла, что бесполезно. Филипп научил Витальку печь булочки с корицей и яблочный пирог. Они передвинули мебель в большой комнате, и там сразу стало просторнее.
Напряжение от присутствия в доме чужого человека быстро ушло. Филипп стал вроде родственника, приехавшего издалека. Наверное, поэтому настолько желанны эти совместные ужины. Одна заноза торчала в этой внезапно свалившейся на семью Кирилловых идиллии — Виталькина училка Эльвира. Узнав, что у них гостит американец, та бессовестно зачастила, стала назначать Витальке дополнительные занятия, чего раньше было от нее не дождаться. В общем, всячески лезла на глаза. А Виталька, наоборот, резко охладел к Эльвире с появлением Филиппа. Не лез к ней со своей любовью, не хватал сумку, не прятал ключи… И теперь она не торопилась уйти, как раньше, а, наоборот, кончив урок, норовила остаться пить чай. Аня сама не знала, почему злится на Эльвиру. Злилась, и все. Ей казалось, что американец теперь как бы только их. Только они: Аня, мать и Виталька — имеют право на его дружбу. И больше — никто.