— Нѣтъ, я знаю, сказала Анюта, — и даже пишу подъ диктантъ и книги читаю свободно.
— Вопервыхъ, не говори нѣтъ, а скажи, вы ошибаетесь, тетушка; вовторыхъ, не говори такъ громко и такъ рѣзко — поскромнѣе, да не вѣрь Лидіи. Она баловница, говоритъ, что ты хороша собой, по ней всѣ хороши; впрочемъ дѣло не въ красотѣ, а въ послушаніи и исполненіи долга.
Дворецкій Максимъ вошелъ съ салфеткой мастерски перевернутой черезъ руку и сказалъ тихо: — кушанье поставлено.
Варвара Петровна встала, за нею встала и Лидія; вошли два лакея, одинъ отворилъ обѣ половинки дверей настежь, а другой бережно покатилъ кресло въ которомъ лежала Александра Петровна. Лидія шла за ней и несла мѣховую мантилью, en cas cue, говорила она. Лакей шедшiй впереди отворялъ двери и опять затворялъ ихъ съ великою осторожностью, чтобы не стукнуть. Столъ накрытъ былъ тонкимъ, красивымъ бѣльемъ, на немъ красовался граненый хрусталь вывезенный изъ Богеміи покойнымъ генераломъ и двѣ фарфоровыя вазы съ цвѣтами.
— Слишкомъ сильно пахнетъ, сказала Александра Петровна, обращаясь къ сестрѣ, когда кресло ея подкатили къ хозяйскому мѣсту. Направо отъ нея помѣстилась Варвара Петровна, налѣво Лидія, а подлѣ Лидіи Анюта.
— Андрей, строго сказала Варвара Петровна одному изъ офиціантовъ, — сколько разъ я говорила чтобы пахучихъ цвѣтовъ не ставили въ вазы. Это вредно сестрицѣ. Максимъ, ты бы долженъ былъ объ этомъ позаботиться.
Вазы тотчасъ унесли. Блюда за обѣдомъ подавали изысканныя. Многія изъ нихъ Анюта видѣла въ первый разъ, но она ѣла весьма мало и еще меньше обращала вниманія на ѣду. Варвара Петровна зорко за ней слѣдила. Обѣдъ, во время котораго сестры говорили между собой мало, прошелъ очень скоро. Подали дессертъ — фрукты и варенье. Анюта взяла одну грушу, а отъ варенья отказалась.
— Покушай, это очень вкусно, это кіевское варенье, сказала Лидія.
— Кіевское, замѣтила Варвара Петровна съ усмѣшкой. — Cela lui est bien égal, лишь бы было сладкое.
— Благодарю васъ, я не люблю варенья.
— Не любишь варенья, какъ такъ, сказала Лидія. — Я думаю, тебѣ рѣдко доводилось его кушать.
— Мнѣ-то! воскликнула Анюта не безъ радости и съ затаеннымъ торжествомъ. — Да я наѣдалась его до тѣхъ поръ, что было даже противно. Маменька всякій день окармливала всѣхъ насъ вареньемъ.
— Кого ты зовешь маменькой? спросила Варвара Петровна.
— Маменька, — мать Маши.
— А кто такая Маша?
— Это Маша. Какъ сказать, не знаю. Да; жена папочки.
— А папочка я ужь знаю кто, сказала улыбаясь Варвара Петровна, — это твой дядя. Я нынче утромъ слышала, что ты его такъ называешь. Только ты должна его звать дядей. C'est si vulgaire, добавила она обращаясь къ сестрамъ.
— Mais naif, сказала Александра Петровна.
Встали изъ-за стола. Варвара Петровна подошла къ сестрѣ и поцѣловала ее, Лидія за нею и толкнула Анюту. Анюта юркнула опять, старательно продѣлывая свой уморительный книксенъ. Больная тетка притянула ее къ себѣ и поцѣловала.
— Я не могу смотрѣть равнодушно какъ она кланяется, сказала по-французски Варвара Петровна сестрамъ, идя за кресломъ Александры Петровны, — и смѣшно и жалко! И что на ней за платье? Это платье, взрослой дѣвушки, и она въ немъ какъ двѣ капли воды похожа на карлицу. И юбка длинная! C'est d’un ridicule! Я ужь послала за портнихой.
— Понемногу, помаленьку, ma soeur, сказала Александра Петровна, — pas trop de zèlе, mon coeur, и все придетъ въ порядокъ и будетъ прилично, какъ слѣдуетъ, какъ водится.
Анюта, пристыженная замѣчаніями тетки, шла за ними потупясь. Лицо ея пылало.
Когда Александру Петровну прикатили на ея обыкновенное мѣсто, Лидія поправила шаль на ея ногахъ и поставила около нея блюдечки съ вареньемъ и стаканъ воды и наконецъ сама сѣла на свое мѣсто. Александра Петровна подозвала Анюту и указала ей на низенькій стульчикъ, почти у ногъ своихъ.
— Садись, милая. А теперь, обратилась она къ Варварѣ Петровнѣ, — оставь меня поговорить свободно съ племянницей и не мѣшай намъ познакомиться, не докучай замѣчаніями ни мнѣ, ни ей.
Она ласково погладила по головѣ Анюту.
— Ну скажи мнѣ, тебѣ жаль было оставлять дядю?
— Папочку? ужасно жаль! И Машу, и маменьку, и всѣхъ, всѣхъ, даже Дарью-няню.
— А я тебѣ что говорила? сказала строго Варвара Петровна Анютѣ. — Я не хочу слышать этихъ пошлыхъ выраженій. Онъ твой дядя, а не отецъ, а матери у тебя нѣтъ.
— Ma soeur, сказала Александра Петровна укоризненно, — прошу тебя оставь насъ однѣхъ. Лучше поди погуляй, по своему обыкновенно, въ залѣ. Это тебѣ полезно для моціона и ты не разстроишь моихъ нервовъ своими замѣчаніями. Поди, поди!
Каждый день послѣ обѣда Варвара Петровна ходила по залѣ цѣлый часъ, по приказанію доктора, для здоровья. Она встала и отчасти недовольная ушла. Анюта осталась съ двумя тетками.
Когда чрезъ часъ Варвара Петровна вернулась въ гостиную, она застала Александру Петровну сидящею въ креслахъ, а Лидію съ рукодѣльемъ на колѣняхъ, и обѣ онѣ жадно слушали разсказы Анюты, а Анюта, забывшая все и всѣхъ, съ блиставшими глазами и пылающимъ лицомъ услаждала сама себя, разсказывая удивительныя свои похожденія, эпизоды изъ своей жизни у папочки.
— А обрывъ этотъ былъ у рѣки Угры, рѣка широкая и такая быстрая, говорила Анюта, — и въ ней все водовороты и каждый годъ утопленники. Папочка туда купаться насъ не пускалъ, а на обрывъ пускалъ. Онъ такой крутой да глубокій, и все песокъ, сыпучій песокъ. Мы прибѣжимъ туда бывало, и со всѣхъ ногъ бухъ внизъ.
— Какъ? воскликнула Александра Петровна съ ужасомъ.
— Туда, въ обрывъ! И всю пескомъ засыплетъ. Когда спрыгнешь ловко, то бывало на ногахъ скатишься внизъ, а неловко, такъ кубаремъ летишь до самаго берега, почти до самой воды.
— Богъ мой, какой ужасъ!
— Никакого ужаса нѣтъ, а весело, ухъ! какъ весело. Я была мастерица — всегда бывало скачусь стоя, а вотъ Агаша, она такая неповоротливая, она всегда кубаремъ, а мы хохочемъ.
— Кубаремъ, повторила Александра Петровна, — что такое кубаремъ.
— Вы не знаете? Какъ это объяснить. Ну упадетъ кто и катится внизъ съ боку на бокъ, съ боку на бокъ, таково шибко, шибко. Весело! Мы всегда смѣялись.
— Удивительно! и никто не убился?
— Да гдѣ же убиться. Сыпучій песокъ; а вотъ платья рвали, надо правду сказать; очень даже рвали, особенно я, и Маша сердилась. Сердилась, а все-таки чинила!
— Но зачѣмъ же она позволяла? спросила Лидія.
— У насъ такого заведенія не было чтобы не позволять; намъ все было можно, сказала Анюта съ торжествомъ, преувеличеніемъ и похвальбой.
— Сестрица, сказала Варвара Петровна, и въ ея голосѣ зазвучала нота, которой Анюта еще не слыхала, — нота нѣжности, — ты я вижу возбуждена. Берегись, прошу тебя: всякое волненіе тебѣ вредно, и эти преувеличенные разсказы о дѣтскихъ шалостяхъ ты не принимай къ сердцу.
— Нѣтъ, нѣтъ, это не однѣ шалости. Она такiя прелестныя вещи намъ разсказала. C'est un tableau de genre и идиллія. Я полагаю, она была очень, очень счастлива, и все семейство ея дяди, по ея разсказамъ, наслаждалось полнымъ счастіемъ.
— Я не думаю, сказала Варвара Петровна, — чтобы такое полное счастіе могло быть въ громадной семьѣ при большой бѣдности.
Анюта быстро взглянула на тетку.
— Какая, бѣдность, воскликнула она громко и съ жаромъ. — Мы совсѣмъ не бѣдны; у папочки собственный домъ и большой садъ, у маменьки тоже.
— Я вижу, что ты очень непослушная дѣвочка, сказала тихо и спокойно Варвара Петровна; — я тебѣ уже сказала, что неприлично и смѣшно называть людей именами имъ не принадлежащими. Долинскій тебѣ не отецъ, онъ дядя, и зови его дядей. Мать же твоей, твоей… тетки что ли, словомъ, мать мачихи твоихъ двоюродныхъ братьевъ и сестеръ тебѣ не родня. Въ сущности самъ твой дядя, — тебѣ дядя по умершей теткѣ, а вторая жена его и ея мать тебѣ ничего…
— Маша! Маменька! Ничего… онѣ…
— Молчи и слушай. Онѣ тебѣ ничего, то-есть не родня; ты маменькой звать ее не можешь уже и потому, что слово мать, — слово великое. Богъ лишилъ тебя матери и ты матерью никого звать не должна. Зови эту старушку по имени.
Анюта молчала;, лицо ея омрачилось.
— Какъ зовутъ старушку? спросила Варвара Петровна настойчиво.
— Ее всѣ зовутъ маменькой, отвѣтила такъ же настойчиво и коварно Анюта.
— Даже и прислуга, спросила смѣясь иронически Варвара Петровна, — зоветъ ее маменькой?
— Дарья-няня одна ея прислуга и когда говоритъ съ нами зоветъ ее тоже маменькой.
— Quelle collection de noms ridicules! сказала Варвара Петровна.
— Ma soeur, вмѣшалась въ споръ Александра Петровна, — какая бѣда въ томъ, что она зоветъ старушку маменькой?
— Quelle collection de noms ridicules! сказала Варвара Петровна.
— Ma soeur, вмѣшалась въ споръ Александра Петровна, — какая бѣда въ томъ, что она зоветъ старушку маменькой?
— Анна, сказала Варвара Петровна, — простись и иди спать.
Анюта присѣла. Всѣ тетки поцѣловали ее.
— Вы ее совсѣмъ избалуете, сказала Варвара Петровна сестрамъ, — дѣвочка невоспитанная, невоздержанная, неуклюжая, ни стать, ни сѣсть не умѣетъ, кланяется какъ Нѣмка-булочница, усвоила себѣ мѣщанскія привычки; ее надо передѣлать съ головы до пятокъ.
— А я тебѣ скажу, возразила Александра Петровна, — что она дѣвочка очень умная и не по лѣтамъ созрѣвшая. Въ ней мало ребяческаго, она много читала.
— Читала! что читала? спросила Варвара Петровна съ испугомъ.
— Скажу, что въ ея лѣта читать что она читала слишкомъ рано. Пушкина читала и Жуковскаго, графа Алексѣя Толстаго и даже какія-то трагедіи Кукольника, Карамзина читала. Она говоритъ, ей читалъ ея братъ гимназистъ и самъ дядя. Ее нельзя вести какъ малое дитя; съ ней надо обращаться иначе.
— И какъ забавно, съ какимъ жаромъ, прибавила Лидія, — рассказывала она намъ какъ они всѣ уходили въ лѣса и поля, какъ катались на лодкѣ и прыгали съ крутаго берега внизъ… Преуморительная, оригинальная дѣвочка.
— Объ обрывѣ я ужь слышала и застала окончаніе этого разсказа, сказала Варвара Петровна; — я вижу, что она вела дикую, деревенскую жизнь, въ распущенной на волю семьѣ бѣднаго чиновника.
— Несомнѣнно, сказала Александра Петровна, что семья простая, бѣдная, и чѣмъ переходъ рѣзче, тѣмъ болѣе надо смягчить его. Помягче, помягче и потише!
— Подумаешь, я злая, жестокая или самовольная женщина, сказала Варвара Петровна, — и что дѣвочка изъ богатства попала въ бѣдность; тутъ все напротивъ. Изъ избы она попала во дворецъ — надо же ее выучить вести себя прилично.
— Конечно, но въ твоемъ характерѣ есть сильная деспотическая струнка, сказала Александра Петровна.
— Благодарю тебя, возразила печально и обидѣвшись Варвара Петровна; — кажется я каждый день доказываю противное. Я свои занятія, удовольствія, привычки приладила къ тому какъ тебѣ лучше. Я о себѣ никогда не думаю, а всегда и только о тебѣ.
— Ахъ, ma soeur, какъ будто я не знаю, что ты живешь для меня… и я…
И Александра Петровна прослезилась и приложила батистовый платокъ къ глазамъ.
Сестры испуганно переглянулись.
— Сестрица, поспѣшно заговорила Лидія, — вы вѣрно забыли, что звали вчера Долинскаго обѣдать.
Лидія весьма часто говорила сестрамъ вы и никогда не выходила изъ ихъ воли. Слово одной изъ нихъ было для нея закономъ.
— Забыла, совсѣмъ забыла, сказала Варвара Петровна.
— Сестрица, что приказать къ обѣду?
— Прикажи сама; никто изъ насъ не сумѣетъ такъ заказать обѣдъ какъ ты.
— Надо обѣдъ не парадный, обыкновенный, но вкусный и изысканный. Позвать Семена повара, сказала Александра Петровна и забывъ свое недавнее разстройство занялась составленіемъ обѣда.
Поваръ явился. Она затѣяла съ нимъ длинный разговоръ, а сестры меньшая и средняя пошли по комнатамъ, по этимъ едва освѣщеннымъ пустыннымъ, вѣчному молчанію обреченнымъ комнатамъ; онѣ шли неслышными шагами и вели тихую неслышную бесѣду.
Больная спала плохо. Ей все мерещился темный боръ, широкая Ока, звонкія пѣсни и смѣхъ дѣтей, чистенькій домикъ на солнцѣ и молодая Маша, мать большаго семейства. Давно спавшая въ ней поэтическая нота внезапно прозвучала и зазвенѣла и въ сердцѣ больной вспыхнула искра любви къ этой пришлой сироткѣ, брошенной въ домъ ихъ прихотью судьбы. Отъ разсказовъ Анюты вѣяло жизнью и она вздохнула о своей свѣжести, дѣтствѣ, молодости, когда и она, въ роскошныхъ садахъ отца, бродила, мечтала и разцвѣтала, пока жестокая болѣзнь не срѣзала и эти мечты и ея молодость. И вотъ живетъ она въ этомъ пустомъ, мрачномъ, скучномъ домѣ, безъ удовольствій и одиноко съ двумя сестрами… но столь преданными и такъ ее любящими! Нѣтъ, ей грѣшно роптать и жаловаться. Варвара Петровна тоже спала плохо. Она боялась чтобъ Анюта не обезпокоила больную, чтобы не сдѣлалась причиной какихъ-либо споровъ, чтобъ ея появленіе въ ихъ домѣ не измѣнило ихъ жизни.
— Ты нынче блѣднѣе обыкновеннаго, сказала она сестрѣ пришедши къ ней поутру — Навѣрно плохо спала.
— Да, я почти совсѣмъ не спала.
— Я увѣрена, что эта дѣвочка вчера взволновала тебя.
— Она заняла меня. Она забавная и премилая, въ своей простотѣ, наивности и горячности.
— Не лучше ли послать сказать Долинскому, что ты больна и не можешь принять его.
— Ни за что! Ни за что! Я хочу познакомиться съ папочкой, съ предметомъ такой пылкой любви и беззавѣтной нѣжности, сказала улыбаясь больная.
— Увѣряю тебя, онъ совсѣмъ не забавенъ, сказала Варвара Петровна, — онъ чиновникъ изъ провинціи, вѣроятно очень добрый и… только!
— Все равно я хочу его видѣть.
Долинскій пріѣхалъ къ обѣду въ черномъ отчасти старомодномъ фракѣ, былъ церемонно вѣжливъ и хотя держалъ себя съ большимъ чувствомъ достоинства, но было замѣтно, что ему не ловко и онъ не знаетъ о чемъ говорить. Разговоръ совсѣмъ не вязался. Притомъ онъ былъ опечаленъ предстоящею ему съ Анютой разлукой и отъ этого сдѣлался молчаливѣе. Больная обманулась въ своихъ ожиданіяхъ и объявила вечеромъ, что онъ скучный, хотя несомнѣнно очень добрый.
Когда обѣдъ кончился къ удовольствію всѣхъ, кромѣ Анюты, которой глаза впились въ папочку, и не отрывались отъ него, онъ выпилъ чашку кофе и всталъ.
— Куда же вы спѣшите, сказала Александра Петровна вѣжливо.
— Я сейчасъ уѣзжаю. Меня тянетъ поскорѣе домой. Въ гостиницѣ я проскучалъ цѣлое утро. Я привыкъ къ большой семьѣ.
— Не смѣю васъ удерживать, сказала хозяйка вѣжливо.
Онъ простился съ нею и подошелъ къ Варварѣ Петровнѣ.
— Анюта, сказалъ онъ ей, — не понимаетъ по-нѣмецки, но вы вѣрно говорите на этомъ языкѣ.
— Конечно, сказала удивляясь Варвара Петровна.
— Такъ позвольте мнѣ сказать вамъ нѣсколько словъ началъ онъ по-нѣмецки. Я немного забылъ, но объясниться могу, и вы извините за ошибки. Я о ней хочу молвить два слова. Она добра и чрезвычайно привязчива. Сердце горячее, но вспыльчива и съ характеромъ. У насъ ее баловали, ей уступали и я, и дѣти, и жена моя, потому сирота, круглая сирота.
— Но вѣдь этимъ вы дѣлали ей вредъ.
— Не знаю, можетъ-быть. Добрымъ словомъ вы все изъ нея сдѣлаете, но слишкомъ круто не поступайте съ нею. Она закалитъ свое сердце, уйдетъ въ себя, какъ улитка въ свою раковину.
— Мы ее будемъ любить, она намъ нравится, сказала Александра Петровна, а Лидія молчала, но сочувствовала словамъ сестры.
— А вы? сказалъ Долинскій обращаясь къ Варварѣ Петровнѣ, — вы опекунша и она вполнѣ зависитъ отъ васъ.
Она улыбнулась и сказала полушутя, полусерьезно.
— Я не деспотъ и не тиранъ. Полюбить мою племянницу я еще не успѣла, но твердо рѣшилась исполнять неуклонно мой долгъ и взятыя мною на себя обязанности воспитательницы. Не сомнѣвайтесь въ этомъ.
Онъ раскланялся и вышелъ. Въ большой гостиной, Варвара Петровна нагнала его и остановила.
— Извините, но я бы желала знать что мы должны вамъ?
— Мнѣ? изумленно произнесъ Долинскій.
— Конечно, или лучше что должна вамъ Анна. Вы пріѣхали сюда, привезли ее. Сдѣлали ей новыя платья, бѣлье — это все большіе расходы.
— Я почиталъ ее дочерью, сказалъ Долинскій.
— Конечно, но позвольте. Вы ее содержали шесть лѣтъ, и объ этомъ я не говорю но послѣднія затраты.
— Оставьте, прошу васъ, сказалъ Долинскій рѣшительно. — Повторяю, я считаю ее дочерью. Онъ поклонился Варварѣ Петровнѣ еще разъ, показывая, что не желаетъ продолжать этого разговора, затѣмъ обнялъ и прижалъ Анюту къ себѣ, расцѣловалъ и перекрестилъ. Варвара Петровна оставила его съ нею наединѣ.
— Тетки твои, сказалъ онъ Анютѣ растроганнымъ голосомъ, — почтенныя, а больная очень добрая. Если тебѣ придется горевать, ищи утѣшенія у ней. Обуздай себя, здѣсь не у насъ, здѣсь своевольничать нельзя. Помни это. Прошу тебя, будь послушна.
Анюта горько плакала. Лидія по приказанію сестеръ вошла и ласково оторвала Анюту отъ дяди и увела ее къ сестрѣ Александрѣ Петровнѣ и вдвоемъ онѣ цѣловали, развлекали и угощали Анюту всякими лакомствами, но Анюта не была ребенокъ и ее нельзя было утѣшить конфетами.
— Сестрица, такъ нельзя, сказала наконецъ Варвара Петровна, безпокойно слѣдившая за этою сценой. — Ты будешь опять нездорова. Я не могу допустить чтобы изъ-за слезъ дитяти ты опять провела безсонную ночь. Позволь мнѣ отослать Анну на верхъ къ ея нянькѣ. Она займетъ ее лучше чѣмъ ты.
Александра Петровна не хотѣла согласиться, но Варвара Петровна настояла на своемъ. Анюту вручили Катеринѣ Андреевнѣ. Она увела ее на верхъ.