Черезъ три дня переѣхала въ домъ Богуславовыхъ гувернантка, Англичанка, миссъ Джемсъ. Это была высокая, угловатая, съ длинными ногами, руками, зубами, съ длинною таліей, съ длинною шеей дѣвица лѣтъ тридцати пяти, съ умнымъ лицомъ, но холоднымъ выраженіемъ. Она держалась прямо, говорила твердо, ходила-шагала, какъ-то рѣшительно. Добрыхъ часа два совѣщалась она съ Варварой Петровной сидя въ ея кабинетѣ и вышла оттуда съ большою бумагой въ рукѣ, точно будто несла громадныхъ размѣровъ рецептъ. То было росписаніе дня Анюты съ первой минуты, какъ она встанетъ, до той когда ляжетъ въ постель. Она должна была аккуратно быть одѣтою въ восемь часовъ утра и быть въ постели ровно въ девять часовъ вечера. Не только часы ученія, рукодѣлія, но и самыя игры были обозначены. И вотъ Анютѣ, привыкшей къ волѣ, къ движенію, къ воздуху, къ занятіямъ и чтенію когда придется и когда вздумается, пришлось неуклонно и безпрекословно подчиниться крайне методическому порядку. Тяжко показалось Анютѣ, въ этой строгой и тѣсной рамкѣ. Ученіе началось серьезное. Кромѣ миссъ Джемсъ къ ней ходили учителя и училась Анюта охотно, но не всему съ одинаковымъ прилежаніемъ. Она терпѣть не могла учиться музыкѣ и по-нѣмецки, но когда она не знала урока, неумолимая въ исполненіи своего долга Англичанка заставляла ее учить урокъ не выходя изъ классной и до тѣхъ поръ, пока она его не выучивала. Дни Анюты проходили такъ похожіе одинъ на другой, что отличить ихъ было нельзя одинъ отъ другаго. Анюта возненавидѣла часы Англичанки на тонкой золотой цѣпочкѣ надѣтые на ея худую талію, заложенные за ея черный поясъ. Заговорится ли Анюта съ тетками, заиграется ли въ залѣ, зачитается ли Англичанка вынимаетъ часы, посмотритъ, молча заложить ихъ за поясъ, подождетъ немного и опять вынетъ, опять заложить за поясъ, и наконецъ посмотритъ, встанетъ и скажетъ:
— Anna! Come!
Часто случалось, что Анюта сердилась и вставала съ рѣзкою живостію и строптиво, молча уходила за своею гувернанткой, но случалось тоже, что Анюта ласкающимъ голосомъ говорила:
— Минуточку! сейчасъ!
Но неумолимая Англичанка брала ее за руку и уводила. Однажды Анюта, вдругъ, къ изумленію всѣхъ тетокъ, при словѣ: Anna! Come! вскочила стремительно и закричала:
— Не хочу! Не пойду!
Въ гостиной произошло необычайное волненіе. Всѣ тетки заговорили разомъ, но голосъ Варвары Петровны, повелительный и суровый, покрылъ голоса всѣхъ.
— Какъ ты могла позволить себѣ сказать: не хочу. Иди, сейчасъ, сію минуту!
Но Анюта, красная какъ ракъ, находилась въ припадкѣ самаго необузданнаго гнѣва. Она стояла на одномъ мѣстѣ и кричала:
— А я не хочу! Сказала: не хочу, и не хочу!
Испуганная Александра Петровна зажала себѣ уши руками и откинулась на спинку своего кресла: Варвара Петровна поспѣшно подошла къ сестрѣ и успокаивала ее, нѣжно называя Сашей, милой Сашей. Это уменьшительное произносила она рѣдко и въ случаѣ крайней важности; Лидія подавала спиртъ, а миссъ Джемсъ своими костлявыми, жосткими какъ желѣзо руками, взяла Анюту за руки и силой увлекла, будто ничего не случилось, изъ гостиной тетокъ. Она силой ввела се въ классную, положила передъ ней нѣмецкую христоматію и сказала холодно и твердо, указывая на одну страницу.
— Вы должны выучить наизустъ эти стихи и списать ихъ, и пока вы этого не сдѣлаете, вы отсюда не выйдете и кромѣ хлѣба и воды ничего не получите.
Она вышла изъ комнаты и заперла дверь за собою.
И осталась Анюта одна, наказанная въ первый разъ въ жизни. Она считала себя уже большою и была оскорблена и разгнѣвана до безумія. Она бросилась къ двери и колотила въ нее кулаками, пока не отбила себѣ рукъ. Потомъ уставь кричать, она вдругъ смолкла и сѣла у стола въ безмолвномъ страданіи и отчаяніи. Она сидѣла съ сухими, горѣвшими огнемъ глазами, блѣдная, съ искаженнымъ лицомъ… и вдругъ какая-то мысль пробѣжала по нему, оно приняло иное выраженіе и мгновенно слезы хлынули ручьемъ изъ глазъ ея.
— Маша! Маша! воскликнула она и вспомнила просьбы Маши и папочки обуздать себя, быть послушною.
— Не могу! Не могу! опять воскликнула Анюта вслухъ, и въ то же мгновеніе вспомнились ей слова Маши: все что должно, можно! Да, она вспомнила, но не покорилась, и сидѣла до самаго вечера. одна, у класснаго стола, то обливаясь слезами, то стуча кулакомъ по столу. Въ девять часовъ дверь отворилась и на порогѣ ея появилась Катерина Андреевна.
— Пора идти почивать, сказала она.
Анюта встала; Нѣмка принялась раздѣвать ее; Арина Васильевна, пришедшая по обыкновенію оправлять лампадку на ночь, подливала въ нее масла и повидимому не обращала ни малѣйшаго вниманія на Анюту. Когда Нѣмка раздѣла Анюту, она сказала ей:
— Помолитесь Богу и ложитесь спать.
— Не могу, сказала Анюта отрывисто.
Ирина Васильевна повернулась медленно отъ лампадки къ Анютѣ и глядѣла на нее молча.
— Фуй! Фуй! заговорила Нѣмка, — срамъ какой. Всѣ въ домѣ слышали, какъ вы кричали, а еще княжна, благородное дитя! Больную тетушку испугали! Фуй! Фуй!
— Помолитесь Богу, княжна, сказала Ирина Васильевна тихо, — да сперва сердце свое смирите.
— Не могу, сказала Анюта, на которую не столько слова, сколько голосъ и выраженіе лица Ирины Васильевны произвели впечатлѣніе.
— Вѣрю, что не можете обратиться къ Отцу Небесному, если въ сердцѣ свое гнѣвъ допустили. Жаль мнѣ васъ; дитя вы еще малое и невинное, а духъ злобы уже нашелъ путь къ душѣ вашей. Блюдите душу свою, не губите ее. Просите Господа послать вамъ смиреніе, просите угодниковъ заступить васъ.
Ирина Васильевна взяла Анюту за руку, тихо повернула ее къ кіоту, въ которомъ при мерцаніи лампады тускло виднѣлись лики иконъ и сказала:
— Читайте молитву за мною.
И тихо, почти не слышно, шепотомъ, но съ великимъ чувствомъ стала читать молитвы Ирина Васильевна. То были всѣ знакомыя Анютѣ молитвы, не одинъ разъ читала она ихъ машинально, но въ эту минуту онѣ произвели на нее внезапное и сильное впечатлѣніе, будто открылся въ нихъ новый невѣдомый ей до тѣхъ поръ смыслъ. Когда старушка окончила чтеніе молитвъ, то прибавила отъ себя голосомъ проникшимъ въ самое сердце Анюты:
— Спаси, Боже, меня грѣшницу, укроти борющія меня страсти, и умъ и сердце мое усмири; помилуй меня и всѣхъ моихъ сродниковъ.
Анюта заплакала, по другими слезами, чѣмъ въ классной; то были слезы любви. Она вспомнила о папочкѣ, о Машѣ, о всѣй семьѣ своей, съ которою была разлучена. Ирина Васильевна не сказала ей ни единаго слова, покрыла ее одѣяломъ, перекрестила и ушла такъ же медленно и тихо какъ вошла.
На другой день Анюта встала въ полной увѣренности, что вчерашняя исторія окончена и позабыта. Она пила чай спокойно и два раза пыталась заговорить съ миссъ Джемсъ, но та едва отвѣчала ей. Послѣ чаю она спросила выучила ли она нѣмецкіе стихи и переписала ли ихъ.
— Нѣтъ, сказала Анюта коротко и рѣзко, ибо гнѣвъ мгновенно овладѣлъ ею.
Англичанка не отвѣчала ни слова. Она спокойно принялась за уроки и окончивъ ихъ, вмѣсто того чтобы сойти съ Анютой внизъ завтракать съ тетками, положила предъ ней христоматію и тетрадь и сказала спокойно:
— Выучите и перепишите.
Она ушла завтракать и затворила за собою дверь классной.
Анюта вышла опять изъ себя. Она оттолкнула книгу и тетрадь; онѣ упали на полъ. Черезъ часъ Англичанка вернулась и опять принялась за очередные уроки; пришли и ушли учителя, а когда насталъ часъ обѣда, Англичанка опять ушла говоря:
— Выучите и перепишите.
Анюта опять осталась одна. Катерина Андреевна принесла ей на серебряномъ подносѣ кусокъ хлѣба и стаканъ воды. Анюта, отъ роду не испытавшая ничего подобнаго, оттолкнула подносъ съ такою силой, что стаканъ опрокинулся и вода разлилась.
Катерина Андреевна молча покачала головой и позвала горничную.
— Княжна разлила воду, оботри, сказала она ей.
Молоденькая горничная Ѳеня посмотрѣла на Анюту съ любопытствомъ, усмѣхнулась и принеся полотенце стала обтирать облитые столъ и полъ.
Когда Катерина Андреевна осталась одна съ Анютой, она принялась ее уговаривать.
И ничего-таки вы не возьмете упрямствомъ, говорила она не спѣша и спокойно, — хотя мѣсяцъ сидите здѣсь на хлѣбѣ и водѣ, а Англичанка на своемъ поставить. И будто ужь такъ трудно выучить эти стихи. Всего-то часа полтора на это потребуется, да переписать ихъ часа не хватить.
— Вотъ еще! сказала Анюта съ презрѣніемъ, — да если я только захочу, такъ я меньше чѣмъ въ часъ выучу и перепишу; да я не хочу! сказала, не хочу!
— Какъ знаете, выговорила съ сожалѣніемъ Нѣмка.
— Она противная! воскликнула Анюта съ азартомъ.
— Кто, Англичанка-то? Совсѣмъ не правда. Она добрая и умная дѣвица, но приглашена затѣмъ, чтобы воспитать васъ; вѣдь вы совсѣмъ не воспитаны, и она для вашей же пользы должна перемѣнить вашъ нравъ и овладѣть вами чтобы вы сами потомъ умѣли владѣть собою. Вы думаете, миссъ Джемсъ весело воевать съ вами? Она сама хорошей семьи, пріѣхала сюда въ Россію оставивъ всѣхъ родныхъ, которыхъ она нѣжно любитъ.
— А зачѣмъ она ихъ оставила? спросила Анюта.
— А для того чтобъ имъ и себѣ добыть денегъ. Они бѣдные. Если же ей попадется дѣвочка упорная и вспыльчивая какъ вы, то ей совсѣмъ будетъ жить тошно…
Въ эту минуту миссъ Джемсъ позвала Катерину Андреевну, и Анюта опять осталась наединѣ съ нѣмецкою христоматіей; но она не хотѣла покориться и думала объ Англичанкѣ.
«Она какъ и я должна была оставить своихъ родныхъ, какъ я… какъ я!…»
Анюта горько заплакала.
Между тѣмъ внизу происходили жаркія пренія и разногласіе.
Больная Александра Петровна, лишенная Анюты съ которою любила разговаривать послѣ обѣда, скучала, соболѣзновала и упрекала сестру. Варвара Петровна оправдывалась: она говорила, что дѣвочка. которой судьба назначила занимать видное мѣсто во обществѣ, которая будетъ владѣть большимъ состояніемъ, должна быть примѣрно воспитана, что она поручена ей и она считаетъ своимъ первымъ долгомъ сдѣлать въ этомъ отношеніи все возможное.
— Положимъ такъ отвѣчала плачевнымъ голосомъ Александра Петровна, — но хорошо ли вдругъ и такъ круто! Дѣвочка росла какъ трава въ полѣ, бѣгала по полямъ и лѣсамъ, распѣвала какъ вольная птичка, дѣлала рѣшительно все что ёй вздумается, и вдругъ сжали ее какъ въ тискахъ. Надо же взять во вниманіе ея прежнюю жизнь.
— Да, сказала Варвара Петровна съ неудовольствіемъ и презрѣніемъ, — ее не воспитывали, а кормили и холили какъ любимаго щенка.
— Какъ умѣли любили, возразила съ жаромъ и волненіемъ Александра Петровна. — Ты несправедлива. Они обучили ее чему могли, научили ее любить Бога и старались смягчить ея нравъ. У нея сильный характеръ и воля.
— Ее-то и надо сломить.
— Направить волю, а не ломать.
— Мы это и дѣлаемъ!
— Вы ожесточите ее.
— Пустяки!
Сестры замолчали. Обѣ были недовольны. На другой день Анюта не появлялась; она сидѣла въ классной, потому что не хотѣла выучить и списать стиховъ. Александра Петровна говорила, что чувствуетъ себя хуже. Варвара Петровна боялась за сестру, но не считала возможнымъ уступить ей. Лидія по наущенію старшей сестры, умоляла Варвару Петровну простить Анюту.
— То-есть, отвѣчала она, — уступить упрямому и самовольному ребенку! Это противно моему долгу. Я никогда не соглашусь на это. Саша, Сашенька, не разстраивай ты себя и пожалѣй меня. Я ни въ чемъ никогда тебѣ не отказывала, но теперь не могу. Подумай, что выйдетъ изъ этой дѣвочки, если мы будемъ потакать ей, если позволимъ ей своевольничать. Вспомни какъ насъ воспитывали…, вѣдь крайне строго держала насъ мадамъ Монтильи, а мы вышли…
— Ну да, да. Хорошо, я согласна, только съ условіемъ: пришли ко мнѣ Анюту, я хочу поговорить съ ней сама, одна…
— А мнѣ позволь остаться, сказала Лидія съ неудержимымъ любопытствомъ.
— Вотъ и видно, сказала смеясь Варвара Петровна, — что тебя мадамъ Монтильи не воспитывала. Ты была меньшая, балованная и осталась балованнымъ, любопытнымъ ребенкомъ. Ты ничего не понимаешь въ воспитаніи и баловница. Пусть сестрица переговоритъ съ Анной одна. Охъ! вздохнула Варвара Петровна, — большая это потачка!
И она съ досадой вышла изъ комнаты.
Александра Петровна приказала послать къ себѣ Анюту. Она вошла съ красными отъ слезъ глазами. Александра Петровна протянула къ ней руки и Анюта бросилась къ ней со слезами.
— Анюта, милая, посмотри, я совсѣмъ разстроена, больна, а все отъ тебя; ты огорчаешь меня. Что бы сказалъ твой папочка, ты видишь я называю его какъ ты любишь называть его, что бы онъ сказалъ, еслибъ услышалъ какъ ты ужасно кричала: не хочу, не хочу! А твоя Маша? Вѣдь ей было бы стыдно. Она сказала бы, что ты ихъ осрамила.
Анюта молча плакала.
— Поди на верхъ, выучи стихи и перепиши ихъ.
— Я несчастная, совсѣмъ несчастная, проговорила всхлипывая Анюта.
— Не правда, ты не несчастная, а своевольная, возразила съ нѣкоторою твердостію Александра Петровна.
— Несчастная, воскликнула съ силой и негодованіемъ Анюта. — Взяли меня противъ моей воли, взяли у моихъ, привезли сюда мучить!…
— Кто тебя мучитъ и чѣмъ?
— Всѣмъ. Гулять хочу или не хочу, гуляй: играть хочу или не хочу, играй. Спать тоже по часамъ, все по часамъ, по минутамъ, даже гадко! Я птица въ клѣткѣ, бѣлка въ колесѣ. Хуже того, я на цѣпи сижу какъ собака!
— Анюта, жить нельзя какъ хочется. Мы всѣ на цѣпи, или лучше всѣ на уздѣ. Въ безпорядкѣ, безъ узды, жить нельзя.
— Противно, воскликнула Анюта.
— Мало ли что противно, но неизбѣжно. Надо умѣть покоряться.
— Покоряться! Я не хочу, закричала Анюта въ приливѣ гнѣва.
— Опять, опять! И все ты споришь! Ужасная спорщица и резонерка, а я спорить ухъ какъ не люблю. Я прошу тебя, поди на верхъ и сдѣлай что приказано и впередъ обѣщай мнѣ сценъ не дѣлать.
— Какихъ сценъ?
— Кричать какъ вчера: не хочу! Такихъ сценъ воспитанныя дѣти не дѣлаютъ.
— Я не хочу быть воспитанною, воскликнула Анюта, но, посмотрѣвъ на усталое взволнованное и больше обыкновеннаго блѣдное лице больной, устыдилась за себя и сказала ласково:
— Тетушка…
— Когда мы одни, ты и я, зови меня тетей Сашей, сказала Александра Петровна нѣжно, тонко понявъ, что Анюта смягчилась и что настала минута воспользоваться ея настроеніемъ. — Я хочу быть твоимъ старымъ другомъ. Когда тебѣ будетъ тяжко, приходи ко мнѣ, скажи, я помогу тебѣ. А теперь поцѣлуй меня, поди на верхъ, выучи и перепиши стихи и приходи обѣдать… Мнѣ безъ тебя очень скучно…
— Милая тетя Саша! воскликнула побѣжденная Анюта.
Черезъ часъ она подала Англичанкѣ чисто переписанные стихи. Она пересмотрѣла ихъ и сказала такъ же спокойно:
— Вы можете идти внизъ обѣдать съ тетушками.
Анюта не вынесла собственной покорности и кипѣла негодованіемъ. Эти слова Англичанки показались ей новымъ оскорбленіемъ, и буря поднялась въ ней. Она еще болѣе возненавидѣла миссъ Джемсъ.
Глава II
Дни шли за днями столь однообразные въ этомъ пустомъ домѣ, что Анюта, исполняя свои ежедневныя обязанности, какъ-то притихла и заключилась въ себѣ самой. Ни одного дитяти своихъ лѣтъ она не видала, развѣ на улицахъ и на бульварѣ. Однажды въ Александровскомъ саду она увидѣла, какъ толпа дѣтей собравшись играла въ мячъ, но методическая миссъ Джемсъ, строго исполняя приказанія Варвары Петровны, не позволила ей даже остановиться и посмотрѣть на игру незнакомыхъ дѣтей. Громкій смѣхъ играющихъ болѣзненно звучалъ въ сердцѣ Анюты, воскрешалъ воспоминаніе о прошедшихъ счастливыхъ дняхъ жизни у папочки и вливалъ въ душу ея жгучую печаль объ этомъ потерянномъ счастіи. Одиночество томило ее. Въ запущенномъ саду тетокъ ей позволено было играть въ мячъ и въ кегли, но играть одной было несносно. Однажды она взяла въ садъ книгу, но миссъ Джемсъ замѣтила, что ей надо для здоровья бѣгать и отняла у ней книгу.
— Для чтенія вамъ назначенъ часъ, сказала она.
— Часъ! часъ! твердила Анюта про себя, — терпѣть не могу часовъ.
И однако она должна была волей-неволей соблюдать ихъ.
Однажды въ сумерки на нее нашло неодолимое желаніе написать письмо къ своимъ; она уже черезъ Варвару Петровну получила два письма отъ папочки и отвѣчала ему, но по приказанію Варвары Петровны должна была приносить ей свои письма для прочтенія.
"Милый папочка", начиналось первое письмо ея къ нему.
Варвара Петровна прочитавъ эти слова отдала письмо назадъ.
— Я не пошлю его, сказала она. — Напиши другое. Я ужь сказала тебѣ, что ты дядю должна звать дядей.
— Но какъ же назову я его дядей, сказала Анюта, сдерживая свой гнѣвъ, — онъ подумаетъ, что я его разлюбила.
— Напиши, что я приказала тебѣ.
Но Анютѣ показалось, что въ этомъ заключалось что-то обидное для папочки, и она послѣ многихъ размышленій написала письмо, которое начиналось: всѣ вы мои милые и дорогіе. Варвара Петровна была недовольна, но не сказала ни слова и послала письмо. Анюта, зная, что ея письма проходятъ чрезъ чужія руки, писала осторожно, не раскрывая своего сердца, и ей вдругъ захотѣлось написать все по душѣ, и она улучивъ время, когда Англичанка сидѣла у другаго стола, написала длинное письмо, въ которомъ звала папочку — папочкой, а маменьку — маменькой, увѣдомляла, что при ней находится не отлучно противная Англичанка, что она ее ненавидитъ, что ея тетка Варвара Петровна такая же противная, что и ее она очень не любитъ, а другія двѣ тетки, добрыя, и одна милая. Она заканчивала письмо признаніемъ, что жить ей и тяжко и тошно и подписывалась ваша несчастная Анюта.
Но какъ послать письмо, думала Анюта. Опустить въ ящикъ когда я гуляю? Совсѣмъ нельзя: Англичанка увидитъ, непремѣнно увидитъ! У нея рысьи глаза! У! противная! Развѣ попросить Ѳеню, она можетъ бросить въ ящикъ. Да, попрошу. Вотъ Ѳеня, какая счастливая, идетъ куда хочетъ, и къ обѣднѣ, и въ праздникъ въ гости. У нея есть подруги — даже недавно она и въ театрѣ была. А я? Я невольница. Сижу въ заперти, на цѣпи! Право такъ. Я помню Митя мнѣ читалъ стихи, а мы съ Ваней ихъ выучили наизустъ. Прекрасные стихи, не думала я тогда, что они ко мнѣ подойдутъ.