Она думает об усталом офицере, который говорил с Дейе – с глазу на глаз говорил. О том, что Дейе никогда не жаловался на здоровье.
И о том, как Дейе шел через площадь…
После того как Экард распорядился повесить четверых туземцев, посмевших не явиться по приказу комендатуры на показательную экзекуцию, пропускать казнь не отваживался никто. Они все были здесь – угрюмая, плотно спрессованная толпа.
Именно то, что нужно Экарду дей Гретте.
Оцепление удерживало толпу в повиновении, как и всегда. Туземцы почти не обращали внимания на солдат. Для здешнего быдла вид оцепления был настолько уже привычен, что солдаты казались толпе наверняка скорее декорацией, чем действующими лицами. И только Экард знал, какой спектакль будет вскорости разыгран на этой площади.
Потому что у коменданта дей Гретте не было выхода.
Он должен был заставить Дейгена говорить. Любой ценой.
Разумеется, это было для Экарда личным противостоянием. Слишком личным. А разве могло не быть? Проклятый полукровка провел его, как желторотого новобранца. И если бы не случайность… это просто в голове не укладывается! Ну не может какой-то тупой варнаэ обмануть эгера, у него на это просто мозгов не хватит! Нет, это эгерская кровь Дейгену помогла – та самая, от которой он отрекся! Его – полукровку, недочеловека – приравняли к людям, к истинным эгерам, а он отрекся от эгера в себе… ублюдок, порченая кровь, мерзкая помесь! Таких надо сразу стрелять.
Злоба на предателя-полукровку была вязкой и скрежещущей, как песок на зубах. Она требовала утоления. Дай Экард себе полную волю, и переводчик уже был бы мертв. Однако коменданту пришлось поступиться собой – потому что со смертью Дейгена у него не оставалось никаких шансов покончить с летучим отрядом.
Разумеется, Экард отрядил людей в засаду, едва только Дейген был арестован. За бумагами должен прийти связник. Из леса прийти, из летучего отряда. Не стал бы Дейген таскаться в лес, всякий раз рискуя быть обнаруженным, будь у него на связи кто-то из местных! Или местный связник у него все-таки был, и это не переводчик, а его сообщник оставлял бумаги в пещере? Может, и так… но тогда тем более надо поскорей организовать засаду! Если между Дейгеном и летучим отрядом нет посредников, никто не узнает о его аресте, не успеет узнать. А если Дейген орудовал не один, связника могут и предупредить. И тогда уж напасть на след отряда не получится – уйдут мерзавцы летучие, и поминай как звали! Некогда раздумывать, есть ли у Дейгена пособник, некогда – не думать надо, а опередить его, даже если его и нету вовсе! Отправить группу захвата – а уж тогда и Дейгена в оборот брать. Быть того не может, чтобы у предателя только эта пещерка и была за душой! Наверняка ведь и другие способы для связи у него есть, да и связник может оказаться не один, и сообщник…
К сумеркам комендант вымотался и взмок так, что ему пришлось сменить рубашку. Дейген терял сознание дважды. А толку никакого.
Когда Дейген потерял сознание в третий раз, вернулась группа захвата. Или, точнее, то, что от нее осталось.
Глядя на двоих израненных людей в грязных окровавленных лохмотьях, еще утром бывших щегольскими мундирами, Экард только зубами скрипел. Похоже, тупость туземцев заразительна. Или это в здешнем воздухе носится какая-то гнусь, от которой разум превращается в свою противоположность? С таким треском провалить задание – это еще суметь надо!
Группа захвата под водительством туземца отправилась в пещерку. Проводник из Моллега вышел аховый. Шел, как к себе домой, не таясь. Ну ладно, у него соображения нет – а остальные куда смотрели? Себе под ноги, чтобы не поскользнуться? И пусть эти двое не уверяют, что шли тихо, – это по их меркам, может, и тихо, а на самом деле наверняка и ветками сухими хрустели, и сапогами топали, и переговаривались! Нашумели на весь лес. А может, и не нашумели. Может, треклятый переводчик тайный знак для связника оставлял, примету – мол, все чисто, а эти остолопы ее ненароком и задели. А может, даже и не они задели, а туземец ее порушил, когда в первый раз в пещерку лазил. Одним словом, не засаду группа захвата устроила, а ловушку. На себя самих ловушку. Замечательно придумали – поджидать связника в пещерке. Что значит – а больше там спрятаться негде? Что значит – часового укрыть негде? А если подумать? Да, именно подумать, а не лезть скопом в эту самую пещерку! Замечательный план, нечего сказать – вот зайдет связник в пещерку, тут-то мы его и скрутим! А связник и не подумал заходить в пещерку. Подобрался тихо, неслышно, понял, что внутри засада поджидает, мог бы и уйти незаметно, как пришел, да видно, решил противника за спиной на всякий случай не оставлять. Запальный фитиль поджег да ручную бомбу внутрь и закинул. А разлет осколков у нее такой, что половину засады сразу насмерть посекло. Кое-кому, впрочем, и просто камнем по голове досталось – ну не предназначена пещерка для того, чтобы в ней бомбы рвались! А кого не убило и не засыпало, тому явно соображение поотшибало, если сдуру из ловушки наружу полезли, чтобы либо пулю пистолетную, либо удар ножом схлопотать. Только двое и уцелели – израненные, контуженые. Пока очнулись, пока из-под завала кое-как выгреблись, связника и след простыл.
Отправить двоих остолопов под трибунал всегда успеется. С этим можно и повременить. А вот с Дейгеном миндальничать некогда. Не на дни счет идет – на часы!
Задним умом все крепки. Знать бы заранее, что связник заявится сегодня, Экард бы не засаду на него устраивал, а собак по свежему следу пустил. А теперь локти кусать поздно. Все нити, ведущие к летучему отряду, оборваны в одночасье, одна только и осталась – Дейген. Последняя, хитрым узлом завязанная…
Незадолго до рассвета Экард окончательно убедился, что ниточка эта скорей порвется, чем развяжется. И допустить такой исход он никак не мог.
Вот тогда его и осенило.
Не подобает офицеру победоносной эгерской армии быть суеверным. И все же мысль о том, что наитие снизошло к нему именно на рассвете, вселяла уверенность. В самом деле – разве не рассвет символизирует зарю грядущей победы?
Отдавая приказ к полудню согнать туземцев на показательную экзекуцию, Экард не сомневался – его ждет удача.
Эттеру из чердачного окна комендатуры был виден только его затылок. Эгер стоял к комендатуре спиной, широко расставив ноги. Эйтье представил мысленно, как он кидает нож, как тяжелое лезвие вонзается в эту ненавистную спину… он бы нипочем не промахнулся! Кто угодно, только не он. Проклятый дей Гретте заплатил бы за все сполна. Вот только потом эгеры за коменданта поквитаются, и не с одним только Эйтье. За эту тварь в погонах расстреляют не меньше полусотни. Только поэтому он до сих пор землю топчет. Но как бы хорошо вошел нож между лопаток, обтянутых черным сукном мундира!
Вот только Дейгена это не спасет и не вернет…
Просочиться втихаря в комендатуру в надежде на некий неясный ему самому случай Эттер все-таки сумел. Но на этом его удача и закончилась. Ну не считать же везением то, что он ухитрился остаться незамеченным! Ведь ему так и не удалось подобраться к Дейгену. Эйтье надеялся, что успеет хотя бы разузнать что-нибудь за ночь – должны ведь и эгеры когда-нибудь спать. Надежды его пошли прахом – допрос длился до утра, а утром комендатура наполнилась звуками шагов и голосами, и Эттер едва успел улизнуть и затаиться на чердаке. Наступал день – а значит, если Дейген еще жив, он получит передышку. Не все же коменданту арестованного мордовать. А кому попало он своего бывшего переводчика не доверит, это ясно, иначе сделал бы это раньше и отправился на боковую. Нет, показания он из Дейгена хочет выбить сам. Кровоглот. Живодер. Но для Дейгена это означает передышку. И если Эйтье очень повезет, он сумеет тем временем…
Он не сумел ничего.
Эттер беззвучно ахнул и закусил костяшки пальцев, когда Дейгена выволокли на площадь.
Боги всемилостивые… как же его отделали!
Наверное, это можно назвать лицом. Наверное. Точно так же, как эти окровавленные лохмотья можно назвать одеждой. Дейген, всегда такой подтянутый, аккуратный до щегольства, терпеть не мог нерях и неряшливости, Эттеру от него вечно перепадали выговоры за изгвазданную рубашку или растрепанные волосы. А уж сколько раз Дейген отчитывал его за кляксы и помарки в тетради – не говоря уже о позабытых домашних заданиях…
На глаза навернулись слезы. Дейген, какой же ты все-таки гад… ну почему, почему ты не говорил, что ты герой, – я бы эту твою математику знаешь как учил бы!
Дейген каким-то непостижимым образом все еще держался на ногах, однако силы его явно были на исходе. Но рядом с ним все равно торчали охранники – двое дюжих мордоворотов, готовых в любой момент выхватить оружие. Эттера замутило от вновь прихлынувшей ненависти. Мразь трусливая, вот они кто! Дейген чуть живой, руки у него за спиной связаны – а эта погань все равно его боится!
При виде Дейгена толпа колыхнулась на месте – и снова замерла, когда комендант поднял затянутую в перчатку руку.
Сделалось так тихо, что Эйтье невольно затаил дыхание, словно бы там, внизу, его могли услышать.
– Переводи, – коротко бросил комендант патрульному из местных.
Вот уж по кому петля плачет горючими слезами, так это по таким прихвостням. Но эта вошь живет – а Дейген…
– Этот человек, – начал комендант, то и дело останавливаясь, чтобы патрульный мог вникнуть в сказанное и перевести, – виновен в шпионаже. Он передавал сведения бандитам из летучих отрядов.
Если все-таки бросить нож в спину коменданта, он умрет. А спустя мгновение на площади начнется бойня…
– Он должен быть казнен по законам военного времени. Однако у него наверняка есть сообщники, которых он не пожелал назвать.
Комендант сделал паузу.
Эйтье замер. Он не мог понять, зачем комендант это говорит. Не мог понять, почему комок подступает к горлу…
Почему комендант держит в руке часы.
Эттеру было отчетливо видно, как играет солнечный луч на золотой крышке часов. Как комендант щелчком откидывает крышку и смотрит на циферблат…
– Поэтому, – комендант возвысил голос, – этот человек будет казнен не сразу. Пока он не перечислит поименно своих сообщников и не назовет явки для связи с бандитами и известные ему места их возможной дислокации, каждые три минуты специальная команда будет расстреливать по два человека из присутствующих.
Поздно.
Поздно убивать коменданта. Это уже ничего не изменит. Бойня все равно начнется. Потому что Дейген не может и не должен заговорить.
И не может и не должен промолчать.
Дейген, что же это выходит… ведь я же спасти тебя хотел… вызволить… я же для этого пришел… а получается, что я…
Я сделаю это, Дейген. Ты никогда мне не простишь, если не сделаю.
Потому что мертвые не говорят.
И даже кровавая собака дей Гретте не станет расстреливать невинных, чтобы развязать язык покойнику.
Слезы застилают глаза, слепят, и Дейген расплывается в неверном туманном мерцании, он то ближе, то дальше…
– Приступайте! – велел комендант, и Эттер, закусив губу, метнул нож.
И тут Дейген рванулся вперед.
Он не знал, не мог знать, что разгильдяй и лоботряс Эттер прячется на чердаке. Но он знал, что не может ни молчать, ни говорить – а значит, должен умереть. Он рвался навстречу смерти – едва ли он надеялся хотя бы сбить коменданта с ног. Он надеялся на выстрел. На то, что его убьют при попытке нападения. Ничего другого ему не оставалось.
А Эттер промахнулся.
Нож вонзился между камней замостки прямо перед Дейгеном, и тот в рывке буквально пролетел над ним.
Тело Дейгена словно надломилось чуть ниже лопаток, сами они неестественно вздернулись вверх, голова потянулась вперед, линии тела выгнулись и смазались. Веревка то ли лопнула, то ли слетела долой, и руки… нет, уже лапы полоснули тугой воздух. Остатки одежды клочьями расшвыряло по сторонам.
То, что для человека – полтора десятка шагов, для волка – прыжок.
Комендант не успел даже выхватить пистолет.
Зубы волка сомкнулись на его глотке.
И тут загрохотали выстрелы.
Охранники не успели удержать Дейгена – да и кто мог ожидать от чуть живого человека такого рывка! Но человек у них на глазах обернулся волком – и теперь они палили в этого волка. Они еще не понимали ничего, они еще даже не боялись, ужас запаздывал, не поспевал за превращением…
Ужас настиг оцепление и охранников, когда их выстрелы буквально изрешетили волка, отшвырнув его от тела коменданта. Когда израненный волк вздернул голову и завыл, и, повинуясь его зову, на площадь обрушились сумерки. Когда волк встал, шатаясь, и шагнул к оцеплению, и из его ран вытолкнулась кровь – а вместе с ней кусочки свинца. Раны, словно кровавые рты, выплевывали пули и смыкались.
Он шел, нетерпеливо мотая головой и взрыкивая в ответ на выстрелы, и пойманные его телом пули выдавливались и брякали оземь. Шерсть его была темно-бурой от крови, но он не останавливался и не ускорял шаг. Казалось, он не остановится, даже если вся его кровь вытечет из жил. Он был один, а стреляющих было много – но им казалось, что они одни, а он везде. Неумолимое и неубиваемое возмездие надвигалось на тех, кто носил на фуражках кокарду с изображением головы Вечного Волка, в которого никто из них не верил. Волчья сила – это всего лишь сказки, легенды. Оборотней не бывает. Понятная опасность вызывает страх – но то, чего не бывает, пробуждает уже не страх, а жуть, отнимая разум и лишая воли.
Еще несколько шагов – и пальба смолкла, захлебнувшись сумраком и паникой.
Волк продолжал идти.
Ни одна живая душа не могла бы сказать, кто в обмершей толпе крикнул первым «Бей живодеров!», кто первым догадался вывернуть камень из замостки…
Волк этого уже не увидел.
Он рухнул, не дойдя нескольких шагов до оцепления.
…Сырая промозглая полутьма.
Пламя дрянной свечи трещит и дергается.
Его отсветы облизывают серебряную волчью голову.
Она качается перед глазами взад-вперед, взад-вперед, словно маятник.
Лицо коменданта вспухает, словно тесто в квашне, и становится неестественно большим, заслоняя собой потолок. На носу у коменданта – капля пота, большая и тяжелая. Она срывается с кончика носа и падает Дейгену на рассаженную скулу, мутная и едкая. Отчего-то это смешно, это так смешно, что Дейген разражается хохотом, он все хохочет и не может остановиться, хотя удары сыплются на него один за другим, он хохочет, пока сознание не покидает его…
…Полуденное солнце над головой обжигает ознобным холодом.
Тело уже почти не ощущает боли, оно уже и вообще почти ничего не ощущает – но этот холод оно чувствует.
Тошнотворная зыбь бессмысленных бликов, вязкое марево.
Из этого марева доносится голос коменданта.
По жилам даже не струится – летит кипяток. Марево раздергивается. Тело мощным прыжком прорывается сквозь медленное, звенящее, пахнущее испугом пространство. Зубы смыкаются, вонзаясь в податливое, дергающееся, враждебное. То, что не должно быть живым.
Теплые сумерки приходят на зов.
Торопливый кашель выстрелов.
Это в него стреляют.
Но он все равно идет.
Идет, пока сознание не покидает его…
Бред? Смерть?
Дейген тихо застонал и приоткрыл глаза.
Над головой – не подвальный свод и не полуденное небо, а потолок землянки. Ничем иным это быть не может.
– Я… живой?.. – Дейген с трудом разлепил губы.
– Глотай, дурак! – рявкнул Домар. – Спрашивать потом будешь.
В губы толкнулся край миски. Дейген покорно отхлебнул густое теплое варево, растерянно пытаясь понять, что же это такое. Он наверняка ел это раньше, тело его помнило, что ел, – но опознать еду не могло. Вкус был знаком, он не изменился – изменилось его ощущение. Оно было другим… неужели Дейгену придется теперь заново узнавать, как ощущается вкус хлеба, мяса, яблока? Или эта странность пройдет? Может, это ему от голода мерещится? Он в жизни не бывал так голоден…
– Еще хочешь? – тихо спросила Ланна, когда миска опустела.
– Да, – неловко ответил Дейген, не вполне узнавая собственный голос. – Очень…
– Еще бы! – фыркнул Домар. – Ты же дважды подряд обернулся, и оба раза чуть живой. Сперва из человека в волка – когда тебе отбили все, что есть. Потом из волка в человека – когда в тебя столько свинца выпустили, что кандальное ядро бы отлить хватило. Это же сколько сил отняло! Ты бы себя видел сейчас! Тощий, как хворостина. Тебе теперь только отсыпаться да отъедаться!
– Это было… чудо? – с трудом спросил Дейген.
– Чудо было, когда тебя толпа не затоптала, – криво ухмыльнулся Эттер.
И Дейген вспомнил.
По-настоящему вспомнил, а не в ошметках полубреда.
Вспомнил – и не знал больше, как ему теперь быть. Человек? Зверь? Кто он теперь для этих людей? А кто он для Ланны? Был предателем – стал чудовищем?
Нет. Не чудовищем. К чудовищу не льнут, не обнимают, не касаются его дрожащими губами, не зовут по имени – «Дейе»…
– Лан, ты его корми давай, – встрял Эйтье, – целовать потом будешь.
Домар молча отвесил Эттеру подзатыльник.
Нельзя сказать, чтобы мальчишку это угомонило. Пока Дейген снова ел, Эттер болтал без остановки. И о том, как толпа набросилась на охваченных паникой солдат, и как сам он выскочил на площадь, уверенный, что Дейген если и не затоптан, то все едино мертв, и все равно бросился к нему, как запустил руки в окровавленный мех, как тащил волка, спотыкаясь и плача, как прокатил его поверх ножа, сам не веря, что успел, в последний миг все-таки успел, как за спиной загрохотали подковы, и на площадь вынесся на полном скаку летучий отряд – это Ланна его нашла и привела… но к его появлению все уже закончилось…
– А потом мы все в лес ушли, – закончил рассказ Эйтье. – Сам понимаешь, оставаться было невозможно. За такие дела не то что расстреляют или повесят – живьем сожгут, никого не пощадят. Ничего, это ненадолго уже. Говорят, фронт уже близко. Скоро наши придут.