Под ним, далеко внизу, островами воды посреди океана суши сверкали маленькие и большие озера, а вокруг них бегали, прыгая, словно школьники, с камушка на камушек, молоденькие озорные ручьи. Шумела жизнь.
Дождик остановился на несколько мгновений и огляделся: облака почтительно расступались перед ликующим утром, и дождику стало негде прятаться от солнца. Тогда он вздохнул от порыва свежего ветра, объятого дождевыми брызгами, разбежался по чистому лазоревому небу и полетел навстречу солнечному свету, превращаясь в торжественную, как поющий оргАн — от края до края земли — радугу.
Вот и нет дождика. Вот и радуга его поблекла, исчезая во времени… И время ушло. И день кончился.
Только шелест ветра у края ночного леса да звёздный дым, стелящийся по небу, да сонный детский шепот: «Мама, а дождик вернётся?»
Вернется. Обязательно вернется. Завтра же…
……………………………………………………………………………..
Ребенок уснул. Женщина прошла в гостиную, сняла с полки старый альбом с фотографиями, и, открыв его на заветной странице, долго–долго печально вглядывалась в чьё–то до боли родное лицо …
Дождик вернётся, сынок. Обязательно вернется…
ДЫРКА
Дошел человек до дырки и огорчился. Да и как тут не огорчиться? Другие, предположим, до горы доходят, до озера какого–нибудь, ну, до ручки в конце концов, а вот он — до дырки — и как это понимать?
— Откуда ты взялась на мою голову? — затосковал человек, — была бы ты норкой хотя бы, и то приятней, а то просто — дырка и всё! Позор!
— Зато я вся — твоя. Из носка твоего родилась. Ты меня ногой протер, батюшка! — ответила дырка и улыбнулась, — Или скажешь, что и нога у тебя не твоя была? От других детки рождаются, а от тебя дырка. Ладно, не переживай. Я‑то тебе рада.
— И что мне теперь делать?! — воскликнул человек, воздевая руки к небу, — И куда мне от неё подеваться бы?
— Если совсем невмоготу — зашей меня и дело с концом, — посоветовала дырка и тут же широко улыбнулась. «Степная» — подумал человек.
— Так точно, — ответила дырка, поскольку любые мысли насквозь слышала, — степь тоже широкая бывает, как в песне. Будем штопать?
— Да как это можно?! Что это такое?! Какая–то дырка только родилась, а уже мне указывает чем заниматься! Я не портниха и не белошвейка! И вообще — некогда мне с тобой возиться.
— Ну, как знаешь, — сказала довольная дырка и засверкала от счастья его же голой пяткой.
— В общем, оставайся мне на память, только в душу не лезь — буркнул человек, опустил очи долу, и не глядя, бросил дырку вместе с носком на полку в шкафу. Там много всякого старья лежит. Другие тоже свои дырки по шкафам прячут. Не показывают никому. Чтобы все думали, что у них–то уж точно никаких дырок нет. Как бы не так! Полно!
И вот лежит она — его личная дырочка в носке посреди полки и улыбается. А чего ей стыдиться? У неё сегодня день рождения, между прочим.
А человек дальше пошел — в той же обуви, только в других носочках. Шел–шел, шел–шел, шел–шел, много дней ходил — да ещё в разные стороны и вдруг… исчез. Оказывается, опять дырку в носке протёр, не заметил вовремя и сам же в неё провалился. А из дырок обратного хода–то нет… Смеётся дырочка, хохочет, будто кто–то её щекочет изнутри..
Эй, где ты там, человек?! Ну–ка, сиди, не балуйся. Жди теперь, когда твою дырку вывернут наизнанку и заштопают чьи–нибудь работящие руки. Тогда и выберешься.
Люди! Кому охота человеку помочь? Подходите, не стесняйтесь…
ОБ ИСПОЛНЕНИИ ЖЕЛАНИЙ
Жил–был мозг. Много мозга… Кстати, много мозга — это ещё не значит много ума, это просто много мозга и всё. Однако, мозг считал, что раз он большой, то ему полагается думать о чем–нибудь. Не о мелочах, естественно. О великом, о грандиозном, ну, сами понимаете.
И мозг напрягся. Напряжение росло, а вот ощущения мысли никак не появлялось. Мозг продолжал напрягаться. Начав что–то, увы, он не умел останавливаться.
Шло время. Зимой мозг коченел от холода, покрывался инеем и становился похожим на цельный кусок пломбира. К весне он размякал, конечно, а однажды, в летнюю жару даже и вовсе потёк.
Со стороны давно уже было видно, что мозгом владеет идея–фикс. И не просто владеет. Идея помыкала им днем и ночью. Она буквально не давала ему покоя. И вот как–то ближе к осени идея–фикс внушила мозгу, что он окончательно созрел, чтобы думать. К осени ведь всё созревает. Идея умолчала лишь о том, что созревшее может и перезреть, если с ним вовремя не поработать.
Мозг состарился, одряхлел, впал в детство. Для него началась, похоже что последняя, не зависящая от времен года, зима. Как только идея поняла это, она хладнокровно ушла. Счастливый ничего не понимающий мозг щурил извилинами ей вслед и беспомощно улыбался.
И тут с неба пролилось нечто сверкающее, нежное, святое. То, что не по–научному называется благодатью. И попало оно на старенький ссохшийся полупустой мозг. И сделался мозг землей. И поднялись из неё травинки. И проросли цветы. Зазеленели, зашумели деревья, запели птицы, встречая рассвет. Зазвенела, задышала земля ручьями, ветром, озерной рябью. И родилась мысль, прекрасная, как земля из космоса, и полетела она по Вселенной далеко–далеко… И смотрела земля на звезды океанами глаз своих и улыбалась доверчивой детской улыбкой. И звезды радовались маленькому мыслящему живому существу по имени Земля и купались в её водах, то подрагивая на могучей влажной спине океана, то прыгая с волны на волну. И это есть. И это будет всегда. И ничто не пропадет даром, ничьи усилия, ничьи надежды, пусть самые смешные, самые нелепые, но такие желанные…
ПОРТНОЙ
Жил в маленьком городе один хороший портной. Вечно ему что–нибудь заказывали, и он шил для всех, как умел. И все были довольны, потому что давно привыкли к нему и знали какой он душевно ранимый: иголкой поранится — ладно, стерпит, а вот если словом его кто–то обидит, он тут же встаёт и в себя уходит.
Уйдёт, бывало, в себя и сидит там сиднем целыми днями, на улицу не выглядывает даже. На своих обижается. Чужих–то в городе не было тогда: все — свои. Люди приходят к нему. Стучатся. Зовут. А бесполезно. Как отсидит своё, выйдет на свободу, улыбается, воздухом дышит, птичкам радуется. Вот и славно.
Приходит к нему как–то заказчик незнакомый, откуда взялся — непонятно, наверно в гости приехал, солидный–пресолидный, таких сразу видно — большой: штаны заказывает и рубаху с длинными рукавами. А к ним — ещё фрак, а к фраку ещё галстук–бабочку, да ещё плащ на всякий случай. Приличный заказ. Портной всё на бумажечку записал, размеры с заказчика снял и отпускает его.
А тот ни в какую — не уходит, да ещё и говорит «Шей немедля! Хочу посмотреть, как ты мою одежду портить будешь!» Обидно ведь, да?
Ух, портного так и подмывало тут же в себя уйти, но пожадничал, уж больно заказ–то большой. Прикинулся, что не расслышал. А Заказчик дальше говорит:: «Из моего материала шить будешь. Мне другого не надо. А я рядом постою, чтобы ты ни единого кусочка не украл».
Опять портной обидеться захотел И опять пожадничал с заказом расставаться, стерпел. Надо же! На себя не похож стал из–за денег! Ай–яй–яй! Где твоя гордость?
Сшил портной одежду незнакомцу, денег ждёт за работу.
— Сначала всё примерить надо, ишь ты — скорый какой — буркнул заказчик и пошел с одеждой в примерочную переодеваться.
И не выходит оттуда. А портной волнуется. Ждал, ждал, не выдержал, открывает примерочную. А там! А там!!!! А там!!!!!!! Слон. Во фраке, в штанах, в рубахе, при бабочке — собой любуется, плащ примеривает.
— Деньги на бочку! — завопил со страха портной.
— Какие деньги? Ты что? С ума сошел? Ты где видел, чтобы животные людям деньги платили? Пока–пока, дружище! — подмигнул слон портному, сел в машину и уехал.
Заплакал портной горькими–прегорькими слезами, ушел в себя и заперся там от обиды на весь мир. Даже если ты — слон, — ну, и что? Всё равно ведь обманывать — нехорошо. Ты рассчитайся сначала за работу, а потом уже иди себе куда хочешь подобру–поздорову.
Текут портняжьи слёзки ручьем. Надо бы их вытереть. Полез он в карман за носовым платочком. А там только клочок ткани, из которой заказ шился, а носовой платочек, значит, в автомобиле со слоном укатил. Ладно. Утер слёзки портной, решил выйти из себя. Вышел, глянул на себя в зеркало — нет портного, заяц натуральный в портновской одежде! Ткань–то волшебная оказывается! Ой–ёй–ёй! Как жить дальше? Как заказы принимать? Из родного дома же соседи выгонят, не узнают, скажут — чужак!
Выбежал заяц на улицу и поскакал за слоном. Пусть он его теперь спасает. Зайцы быстро бегают, не то что портные. А всё равно — еле догнал слона. Хорошо, что тот тихонечко ехал, правила дорожные не нарушал.
Выбежал заяц на улицу и поскакал за слоном. Пусть он его теперь спасает. Зайцы быстро бегают, не то что портные. А всё равно — еле догнал слона. Хорошо, что тот тихонечко ехал, правила дорожные не нарушал.
— Ты кто? — спрашивает слон.
— Я — портной, — отвечает заяц, да как расплачется опять, — спасите, помогите, дяденька слон!
— Ах, вот оно как! Всё–таки украл у меня ткань! Мошенник!
— Я нечаянно перепутал! Не нужно мне вашей ткани, дяденька, отдайте мне мой носовой платочек!
И правда, платочек у слона оказался.
— На, бери! Только мне мою ткань сначала отдай…
Оба довольные обменом, направились они в разные стороны. Про деньги портной даже поминать не стал. Зачем они зайцу–то? Слону это понравилось. Он сказал, что к утру у портного всё пройдёт. Волшебство действует только когда ты тканью пользуешься. А когда не пользуешься — всё проходит.
Проснулся утром портной. Посмотрел на себя в зеркало, а там счастье ему улыбается — его родное лицо! Как же это хорошо: иметь своё собственное лицо, не терять его никогда, и не уходить в себя, не обижаться, чтобы потом из себя выходить не пришлось. Больше портной никогда такого не делал. И жил себе счастливо. Спасибо дяденьке слону — научил! Нечаянно, правда, но ничего, и так сойдет, лишь бы на пользу.
СКАЗКА ПРО КОЛБАСУ
Жила–была колбаса. Отдельная. Деловая. И все её любили: кто с хлебом и маслом, кто с сыром, а кто и так — вприкуску. Поэтому жила она недолго, зато всегда была свежей или старалась выглядеть как свежая.
Потому что несвежую её никто не любил, тогда она чахла, начинала болеть и становилась никому не нужной. Со старой колбасой, будь она хоть трижды отдельная и деловая, никто знаться не хочет. Свеженьких всем подавай. Аппетитненьких. А на колбаску в интересном возрасте даже смотреть не хотят, сразу морщиться начинают. Ишь, ты, какие мы разборчивые! Фу–ты, ну–ты!
Куда девается старая деловая колбаса, она не помнила, к тому времени у неё с памятью всегда нелады почему–то. Как уйдёт куда–то эта, как её… ага, память, как запропастится, так и не возвращается больше–то.
Но великая отдельная колбаса бессмертна. Каждый день она опять появляется на прилавках, свеженькая, молоденькая. Даже лучше вчерашней. Откуда она является такая, она тоже не помнит: у молодых–то память короткая. Им бы всё хвостом веревочным крутить перед покупателями, всё бы ценничком своим крутым любоваться! Ничего–ничего…
Как потаскаетесь по холодильничкам да морозильным камерам, как побьёт вас со всех сторон Морозушка, присмиреете, небось, то–то же… не всем везёт, не всех сразу съедают.
Так вот, жила–была колбаса. Деловая. Отдельная. Кстати, где она? Эх, вот незадача. Пока мы тут о том, о сём… Её уже и нет нигде. Кто съел? Ну–ка, признавайтесь! Все головами мотают, отнекиваются, а у самих вон лица какие довольные, сытые. Ну, и ладно. Ну, и на здоровье. Вот и сказочке конец, а кто слушал — молодец, а кто так и не слышал — завтра приходите. Завтра колбаса снова появится. Она же бессмертна, как Осирис, уж это–то все знают.
ШАРИК
Один воздушный шарик очень расстроился. Он где–то услышал, что ещё при рождении его надули! Шарик решил выяснить: кто его надул. Разобраться раз и навсегда: зачем это шариков надувают? И кто это вообще придумал, что без надувательства жить нельзя?
— Вот найду того, кто меня надул, и всё ему обратно верну. Мне чужого не надо! — возмущался шарик. Пошел искать. По дороге пытался даже сдуться от возмущения. Ничего не получилось. Нитка мешает. Этот, которые его надул, хорошие узлы вяжет, никак не справиться. А, может, он моряк? Морские узлы — это ого–го! Никто, кроме моряков такие не делает.
Добрался шарик до моря. Видит: корабль плывёт морской, настоящий.
— Эй, там, на корабле! Ну–ка, признавайтесь: кто меня надул?
— А чем надували? — интересуются на корабле.
— «Чем–чем»! Воздухом! Чем ещё–то?!
— Ну, это не к нам! У нас флот морской, а не воздушный! Мы тут ни при чём!
Ясненько. Полетел шарик выше облаков, воздушный флот искать. А навстречу как раз самолет. Мимо прошмыгнуть пытается.
— Кто тут меня надувал? Быстренько говорите, пожалуйста!
— А как надувают, ты хоть знаешь? Надувают губами! Слушай, старик, ты у самолета губы хоть раз видел?
— Нет!
— То–то же! Ищи, брат, духовой оркестр! Они всё дуют губами! С ними и разбирайся!
«Ах, ты! Что ж это я сразу не сообразил!» — подумал шарик и помчался за духовым оркестром. Их издали слышно, никуда не спрячутся. Подлетает к музыкантам:
— А ну, признавайтесь, кто мой отец? Кто меня надул?
А в ответ — смех один. Девчоночий. Оркестр–то, оказывается, женский. Нету там отцов. Вот это да! Совсем шарик загрустил, опустился до самой земли, катится еле–еле — весь в печали. Некуда ему больше торопиться. Смотрит: мальчик сидит на скамеечке в парке и горько плачет.
— Мальчик, перестань сейчас же! Мне и так грустно, тут ты ещё плачешь. Что такое? Что случилось?
— Как же мне не плакать! У меня шарик пропал! Только я с ним поиграть хотел, как подул ветер, и унес его куда–то! Бедный мой шарик, он там совсем один теперь! Кто с ним будет играть? Кто его будет за ниточку держать? Кто его домой принесёт? Кто с ним поговорит по–человечески? Кто им с сестрёнкой поделится? Ой–ёй–ёй!
— Не плачь, мальчик! Не горюй. Давай, я буду твоим шариком. Я вижу: ты хороший мальчик, добрый.
Обрадовался мальчик. И шарик обрадовался. И забыли они с тех пор про свои обиды и горести. И мальчик стал самым счастливым на свете. Много ли ребенку надо: был бы шарик. А шарику тоже хорошо: это же так здорово, когда ты можешь сделать кого–то счастливей. Пусть хоть сколько раз надувают….
ПРОГУЛКА
Однажды мальчик и шарик пошли на прогулку. Гуляют они, гуляют, и вдруг ветер из–за угла выскочил, выхватил у мальчика шарик и понес его куда–то с собой… «Спасите! Помогите!» — кричит шарик, а сам всё дальше улетает. Мальчик побежал за ним, еле догнал, за ниточку держит, а сам спрашивает строгим голосом:
— Ты почему от меня убегаешь? И не стыдно тебе друга бросать?
— Стыдно, — отвечает шарик, — но ты пойми и прости меня. Внутри у меня воздух. Такой же, как в небе. А ветер — это ведь тоже воздух, только он свободный, небесный, а мой — в неволе. Вот он и пытается кусочку себя, который во мне, свободу дать, из неволи вызволить.
— ….Ого! Так я, оказывается, с кусочком неба дружу и даже в руках его держу!
— Да, я такой! А ты что думал!? — приосанился шарик, помолчал и добавил, — Ладно, не буду задаваться, ты ведь тоже воздухом дышишь, значит и внутри тебя тоже есть небо.
— Ага! — согласился мальчик. — Знаешь, я это даже чувствую. Вот мы с тобой по земле ходим, а ведь вокруг неё со всех сторон — тоже небо. Представляешь?
— Ну, да, — насторожился шарик, — ты на что намекаешь?
— На то, что раз мы с тобой на земле находимся, а земля — в небе, то и мы с тобой вместе с землёй тоже в небе сейчас!
— Точно! — удивился шарик, — как это я раньше не догадался!
— Значит, мы с тобой гулять собрались по земле, а сами–то… по небу гуляем вместе со всей землёй! Вот, как здорово!
— Точно! И не забудь, что ты в руках держишь не просто меня, а маленький кусочек неба, да ещё небом же и дышишь!
— Ой, шарик! Как же это интересно! Надо будет маме рассказать, как мы сегодня с тобой по небу гуляли! Мы с тобой сейчас нагуляемся хорошенько, а после не забудь, напомни мне, чтобы я маме вечером обо всём рассказал, ладно?
Они долго носились по парку, где мальчик отпускал своего друга на свободу поиграть с ветром, а потом старательно догонял их и забирал свой шарик обратно.
Вечером за ужином мальчик рассказал маме об их удивительной прогулке по небу вместе с землёй, И про кусочек неба, который есть и в шарике и у него тоже.
Мама внимательно слушала, улыбалась и… верила своему мальчику.
— Ах, ты моё небесное создание, — сказала она и ласково обняла ребёнка. Глаза её влажно заблестели. Правда, мальчик не видел этого.
— Мам, а ты ведь тоже такая, как я. Ты ведь тоже воздухом дышишь, — прошептал мальчик.
И они рассмеялись. Все трое.
БОЛТЛИВЫЕ НОГИ
Самая болтливая часть человека — это, конечно, ноги. Не верите? Посмотрите на небо, вон туда. Видите луну? Не видите. Ну и что? Так и должно быть, луну же днём почти никогда никому не видно.
Вот поэтому они там и прячутся: два мальчика и девочка. Сбежали с уроков — прямо на луну. Она же невидимая, вот и они невидимые вместе с ней. Сидят на самом краешке луны, на нас с вами смотрят и ногами болтают. И ноги у них при этом очень преочень болтливые. Так откровенно болтаются, что их даже учительница математики разглядела. Искала она ребятишек, искала, голову подняла и увидела среди бела дня звёздный свет. Это она так по ошибке сначала подумала, что звёздный свет увидела, а потом догадалась, что это чьи–то детские пятки сверкают и болтаются посреди неба…