Ур–ра! Так и сделали. Очистили орешки от скорлупок, поделили между собой, набили ими щеки и полезли в норку один за другим. И правда: быстро так получилось. сразу же все припасы куда–то в норку подевались. Вот как здорово! А всё мама — чуть что не так — сразу всё уладит, всех пожалеет.
ЛЯБАНДА
Подросли бурундучки, собрались в тайном месте в чистом поле под ракитовым кустом, попищали, погорячились и сразу решили банду создать. Создали. Только что ж это за банда без названия? Думали, чтобы и красиво звучало, и загадочно, и чтоб не сразу можно было догадаться кому–нибудь взрослому, что это и есть самая настоящая банда. Думали, молчали… И тут один самый крутой бурундучок в импортных джинсиках и модных тёмных очочках вдруг заговорщицким шепотком и говорит: «Ля банда!» Сразу всем понравилось. Так и решили шайку свою по–ненашему называть: банда Лябанда. Стали озираться, оглядываться. Нехорошо. Кругом солнце светит, птички поют, лес шумит — неподалёку. А они — лябанда какая–то. Нет, нехорошо в хорошем месте лябанды устраивать. Начали опять шушукаться.
Нашушукались и решили землю копать, как папа. Так, чтобы зарыться в неё глубоко–глубоко, совсем глубоко, где никто ничего не видит и там лябандами заниматься. По–настоящему, по–бандитски.
Начали рыть. Рыли нору, рыли, так старались, так пыхтели, так намучились, что совсем устали. Не до лябанды стало. Поспать бы маленько. Силенки восстановить.
Проснулись в норе своей, чумазые, но настырные: лапки дрожат, а назад никто не сворачивает: лябанда же! Давай, дальше копать!
И так они всю землю насквозь прорыли! Вылезают на белый свет с другой стороны, щурятся, отряхиваются. А вокруг — такая красота! Кенгуру прыгают вовсю, коалы по ветвям сидят, сказки рассказывают. Утконосы в речке плещутся. Травка зеленая. Солнышко тёплое… Как хорошо–то! Забылось как–то сразу бурундучкам про лябанду. Побежали они скорей к морю–океану великому — побрызгаться, пошалить, душу отвести. Ну, и помыться заодно. Долго купались, до самого вечера. И только вспомнили, что домой пора возвращаться, а то мама рассердится, только подошли к своей длинной глубокой норе, как оттуда послышался знакомый папин голос: «Безобразие! Понарыли тут ходов–выходов, ужас! Что за молодёжь пошла! Я чуть ногу не сломал — провалился! Честным старым бурундукам ходить негде стало! Это же просто банда какая–то орудует! Ну, я сейчас кого–то накажу! Ух, попадёт кому–то!!!»
Как услышала лябанда про всё это, так напугалась, что сразу и разбежалась кто куда. Долго ребята прятались на другой стороне земли. Пока папа не простил. А как простил (мама уж очень просила за сорванцов), так сразу прибежали, глазки опустили, поплакали и дали большое честное бурундучье слово: никогда–никогда больше ни в какие лябанды не играть.
ОВРАГ
Что можно сделать, когда ничего уже не поделаешь, но надо же как–то быть? Как–то же бывают в таких случаях? Или уже всё — никак не бывают? Ни сверху вниз, ни слева направо. Ни наискосок. Неужто совсем засада?
Ах, ты, мелкий зверёк — бурундук — крепкая голова! Да, куда ж тебя дождём–то стянуло? На кого нас покинуло? Почто ты родное–то логовище на сырой овраг променял? Али ветром сдуло? Али водой смыло?.. Молчишь. Думу думаешь внизу: как так получилось? Сам дивишься..
Бурундучиха наверху стоит, как на городской стене. Судьбинушку твою оплакивает, вниз глянуть боится. Уж, больно овражище крутой. Где ты там, сердешный?? Смотри: бурундучата–пострелята уже одёжу папину полосатую меж собой делят. Перед зеркалом красуются, прям, как ты раньше…
Прыгал, прыгал бурундучище в теснине овражной на самом–то дне по стенкам. Бестолку. Взопрел только. Стенки склизкие, водица по ним стекает, журчит. Далекооооо вверху тучи хмурятся.
Ну, что ж. Ежели против шерсти никак нельзя, то надобно предаться стихии, не перечить, не смешить её больше. И пошлёпал бурундучок прямо по ручейку, по воде. Шлёпал, шлёпал, воды всё больше — не заметил, как плыть начал. Лёг на спинку, пузиком кверху, за щепки держится и плывёт куда попало, куда водой вынесет.
Вынесло куда–то. Прямо на песок. Глянул вверх: а оврага–то и нету. Кругом кусты да речка малая. Вот как хорошо–то. Встал, отряхнулся, брызги мелкие распустил вокруг себя и обед искать пошёл. Правильно. Подкрепиться никогда не мешает. Опять же: надо ведь выяснить точно: есть ли где–нибудь кедровые орешки?
Ага. Есть. Вон, грызет уже. Поел. Нервы успокоил. И обратную дорогу искать начал. От листика к листику, от сучка к сучку, от кустика к кустику, с ветки на ветку, раз — поворот, два — поворот… А вот и бурундучиха стоит, рыдает, бурундука своего жалеет, любит наверное.
Ох, жалко её. Подошёл незаметно. Обнял ласково. Чуть до обморока не довёл.
Радости–то сколько было! Полдня одёжу по всему логовищу собирали. Половину только нашли. Вам случайно не попадался на глаза костюмчик такой в полосочку, совсем не ношеный ещё? Как увидите: зовите бурундука. То–то он обрадуется!
КАПИТАНКА
Было это в такую дань–стародань, что ни в сказке сказать, ни пером описать…. Жила в ту пору одна Капитанка, так её все звали, потому что только она кого увидит–услышит, как тут же трясётся и орёт по сторонам:
«Капитанка–питанкапи–танкапитан-капитанка–питанкапи–танкапитан–капитанка-питаааааааан!!!!!» Ажно дрожит вся от удовольствия, будто конфет наелась.
Вот прорва! И не уймётся же никак. Вреднючая–ааа…. Замуж бы её, да кто такое добро возьмёт? Медведь давеча завалился в гости в избу её, чисто обознатушки получились, — и что? Прогнала! Да так прогнала, что только пятки у косолапого сверкали да шуба заворачивалась!
И сидит она сама по себе в избушке своей, и всё горюнится в одиночку, и ничего поделать с собой не может. Так бы и вопила до сей поры, если б не Чиндрачуча.
Вот явилась Чиндрачуча из ночной темноты, окутала Капитанкову избёнку, торчком встала посередь дымовой трубы. Ждёт–пождёт. Насторожилась Капитанка в избёнке своей: в окно не видать ничего, туман кругом. Дым из трубы назад пошёл, в избу, глаза щипет так, что плакать хочется. Что–то не то. Не того. Неправильно. Вот как.
Подождала хозяюшка до утра. Потерпела. И на крышу полезла. Вот ползет Капитанка по крыше и видит: из трубы Чиндрачуча торчит, скорчилась вся, а не вылезает. Скособочилась Чиндрачуча из последних сил, напыжилась и как гаркнет: «Амарабати–амарабати чандрика! Кинтамари–кинтамари ишвара!»
У Капитанки от неожиданности тут же крыша съехала. Из–под неё, конечно. И повисла Капитанка сама не своя — между землёй и небом. Чиндрачуча из трубы вывалилась. И сразу оттуда опять дым пошел, как раньше, пока Чиндрачучи не было.
Захлопнулась волшебная Чиндрачуча в капитанковом жилище, огляделась и тут же ощутила, как одиноко, как худо здесь было бедной Капитанке. И заохала Чиндрачуча Капитанку жалеючи.
А та всё висит в воздухе, глазками хлопает. Услышала Чиндрачучу — заворошилась. Зацепилась она за трубный дым и назад, на землю соскользнула, зашла тихонечко в свою избушку, обняла Чиндрачученьку, утешать начала. Вот они и подружились.
Давно это было, ох, давненько. А до сих пор помнится.
КАКТУС-ШМЯКТУС
Жил–был кактус, который очень любил помогать другим: как вцепится в кого–нибудь, так и требует, чтобы ему немедленно объяснили: как для него, несчастного, доброе дело сделать. Многие не понимают, пугаются, куда деваться не знают. А кактус нервничать начинает и кусать: чтобы они опомнились от мыслей и поскорее выдали свою тайну. И больно же кусает!
А то ещё шмякнется на пол вместе с горшком и лежит так, чтобы его тоже пожалели. Вот его и прозвали: Кактус — Шмяктус.
Сам худой, несуразный, весь из зеленых колючек. Но не сдается. Мужественный такой: все вдаль вглядывается, всё ждёт встречного поезда, всё победить желает. А поезда нет и нет. И откуда ему взяться–то, поезду этому, посреди подоконника на четвертом этаже кирпичного дома по адресу «Аптечный переулок дом5 квартира 16»? Вот именно там, а не где попало, в собственном персональном горшке стоит гордый Шмяктус.
Почему он именно с поездами сразиться хочет? А потому что они оба зеленые, только поезд может ехать, а Шмяктус из горшка никуда вылезти не может. Вот ему и обидно. И сразу подраться тянет. И колючки поэтому длинные такие.
Вот так стоял он, стоял, маялся, маялся, а потом решил всё в жизни переменить. И придумал он могучее волшебное заклинание, от которого ноги растут. Сам придумал. Никто не помогал.
И вот он как завоет, как зарычит, как поднимет правую лапу, а потом левую тоже!.. И сразу его жизнь переменилась. Всё вокруг кувырком завертелось, а потом исчезло. Посмотрел кактус под ноги: не выросло ничего. Только горшка не стало. Зато вокруг него исчезли все дома и поезда, а появились бескрайняя степи: то ли прерии, то ли пампасы, короче, не у нас. И кругом — одни кактусы!
Вот так стоял он, стоял, маялся, маялся, а потом решил всё в жизни переменить. И придумал он могучее волшебное заклинание, от которого ноги растут. Сам придумал. Никто не помогал.
И вот он как завоет, как зарычит, как поднимет правую лапу, а потом левую тоже!.. И сразу его жизнь переменилась. Всё вокруг кувырком завертелось, а потом исчезло. Посмотрел кактус под ноги: не выросло ничего. Только горшка не стало. Зато вокруг него исчезли все дома и поезда, а появились бескрайняя степи: то ли прерии, то ли пампасы, короче, не у нас. И кругом — одни кактусы!
От радости у Шмяктуса все колючки на землю осыпались. Вот он, оказывается, чего хотел! Домой вернуться!
«ПРИДЁТ СЕРЕНЬКИЙ ВОЛЧОК»
Жил был у бабушки серенький козлик. И потерялся. Пошла бабуля козлика искать. Ходит она медленно. До чистого поля еле добрела. Бродят по полю вольные кони игреневые.
— Здравствуй, бабушка! Чего ищешь? Кого зовёшь?
— Козлика потеряла серенького, ищу вот.
— Нет козлика в чистом поле, бабушка! А в темный лес мы не пойдём. Там волки.
Шла бабушка, шла и до высоких гор добрела. А там псы муругие ей навстречу.
— Куда, бабуля, путь держим? Где пропуск? Паспорт? Аусвайс? Ну–ка, назад! За линию не заступать! Проходить по одному! Гав!
— Пустите, милые, козлика посмотреть! Может, здесь он где–то?
— Нет у нас в горах твоего козлика. И не было. Ищи его в темном лесу. А нам туда хода нет: чужая территория, извини.
И побрела бабушка в темный лес, в самую чащу. И увидела она там, на сырой земле следы своего козлятушки, а рядом — волчьи. Много волчьих следов. И поняла она всё. И горько–горько заплакала.
Долго бабушка плакала. Всё козлика жалела. Потом притомилась и задремала на камушке возле речки лесной. И слышит она сквозь сон, как кто–то то ли плачет, то ли скулит. Проснулась она, огляделась. Видит: под камушком нора какая–то, вроде волчьей, только маленькая. И оттуда и доносится плач.
— Эй, кто там прячется? Ну–ка, выходи!
— Это я, волчок — серый бочок! Страшно мне, одиноко: мамы нет, папы нет, вот я и плачу…
— А куда же они девались?
— Тут недавно козлик серенький приходил! Вся наша родня волчья собралась, поймали козлика, связали и стали думать–решать, что с ним делать. А он ночью веревки перегрыз и к охотникам жаловаться убежал.
— А потом?
— Утром пришли охотники и всех забрали, всю волчью стаю. Их теперь судить будут, наверное… У–у–у-у… А я один уцелел, спрятался под камушком. Нет у меня теперь никого… у–у–у… Как мне теперь жить?
— Не плачь, серенький. Не плачь, маленький. Пойдем со мной в избушке жить. Я тебя молочком напою, на ночь сказку расскажу.
Забрала бабушка волчонка к себе домой. Стали они жить–поживать да радоваться. Волчонок ласковый такой оказался, а уж как бабушкины сказки любит! Ушки развесит и слушает, и слушает. Только глазёнки горят…
А серенький козлик у охотников прижился. Они ему телефон выдали, ходит козлик с телефоном по лесу и жалуется на всех подряд. Хорошо, что он не у бабушки. Ей с волчонком веселее.
ТИШЬ
В логове под кроватью было гнездо. В нем жил тишь. Когда к зайчику случайно прибегали родители, тишь сразу куда–то девался, а когда убегали, он осторожненько выбирался из гнезда и щекотал зайчика снизу через кровать. Зайчик хихикал, хихикал, пока родители опять не прибегали: они–то с перепугу думали, что ребенок с ума сошёл.
А это всё тишь виноват!
Кровать у зайчика старенькая, детская, на железных колесиках. Под ней он и живет, этот хитрый тишь–пакет. Вечно чего–то в гнезде прячет: то пуговицу от старого пальто, то трубу от детского паровоза, то стёклышко зелененькое бутылочное. И где достал? Непонятно.
Как ты думаешь: легко ли в гнезде сидеть, когда вокруг столько игр? Подумаешь «тихий час»! Родители сами–то не спят. Папа в огороде морковку выкапывает. Мама на кухне посуду моет. А озорной тишь уже вперёд зайчика из дома выскочил и бежит сломя голову. Тишь в лужу — шлёп, и зайчик туда же. Тишь за дерево прячется. И зайчонок за ним.
Бегают они друг за дружкой, бегают, пока кто–нибудь из родителей не скажет строгим голосом «А, ну марш в дом! Это «тихий час» или что?!»
Оборачивается зайчик, дескать, это не я — это всё тишь придумал. А того и след простыл. Эх, ты! Что ж ты товарища бросил? Чуть что — в кусты… Расстроился зайчик, домой со двора пошел. Смотрит: а за дверью его опять тишь поджидает, опять, хитрюшка, что–то придумал.
Обрадовался зайчонок. Все обиды забыл. Как прыгнет от счастья на стену! Как превратится в солнечного! Как побежит по потолку — тиша догонять! Весь день догонял.
К вечеру только угомонился, еле до кроватки доковылял и уснул сразу.
Заглядывают в спальню зайкины папа с мамой, переглядываются и улыбаются молча. Спит их зайка, посапывает. И невдомёк им, что зайка–то в комнате не один, что под кроваткой есть тайное маленькое гнездо, и там тоже кое–кто дремлет.
СКАЗКА О НЕОБЫКНОВЕННОМ СЧАСТЬЕ
Жило–было дерево в лесу. Доброе–предоброе, только очень печальное. У дерева было небольшое дупло, похожее на глаз, и оно смотрело им вокруг себя и всё ждало чего–то. А ничего особенного не происходило. Просто шумели листья на соседних деревьях, и они шептались между собой. Просто шел дождь, падал снег, светило солнышко, росла трава. Но всё это для нашего дерева было до того просто и скучно, что, ну, совершенно не интересно. Оно ведь хотело чего–то необыкновенного! Чего–то такого, такого, такого… ну, чтоб ни у кого не случалось, только у него.
Соседи–сверстники постоянно подшучивали над ним, кустарники — и те — хихикали иногда. А дерево обижалось. А над ним продолжали подтрунивать.
— Да, как вы смеете так скучно жить?! Как вы можете надо мной смеяться! Над моей особенной мечтой! — восклицало иногда дерево, размышляя само с собой, ведь его всё равно никто не слышал, так оно думало. А ещё оно очень боялось состариться и умереть так ничего особенного и не повидав на белом свете…
Оно так боялось состариться, упасть и сгнить напрасно в сырой траве, так ужасно этого боялось, что однажды заснуло от страха. И привиделся дереву сон…
Огромная без конца и края пустыня, с пересохшим горлом последней земной реки… И ни капли воды. И ни единой травинки. Ни единого деревца вокруг. Только сухой жаркий колючий ветер пустыни… И дерево почувствовало, что оно — обыкновенное дерево, которому хочется простого дождя и простого тихого шепота листьев над головой, и пусть бы хоть кто–нибудь пересмеивался сейчас, и чтобы птички пели, как обычно! Ему стало так одиноко и страшно, что впервые в жизни дерево закричало во сне от одиночества! И…
И вдруг оно почувствовало, как чья–то добрая рука касается его кроны.
Ты, что, это? Испугалось? Что с тобой, родное? Не бойся! Мы рядом с тобой! Мы больше не будем смеяться над твоей мечтой, милое дерево! Мы вместе! Мы… любим тебя.
Это были голоса соседних деревьев. Злой сон сразу куда–то улетучился. Дерево вздохнуло, огляделось вокруг и улыбнулось. Какое же это необыкновенное счастье: просто жить и чувствовать, что тебя любят!
ПРО ЖИРАФА, КОТОРЫЙ НЕ УШЕЛ
По чудесной бескрайней Африке бродил весёлый добродушный жираф. И всё ему нравилось. Особенно молодые зеленые листочки на высоких африканских деревьях. Погода и окрестности были, как всегда, великолепны: яркое ласковое солнышко, изумительная сочная трава, могучий, но справедливый, лев вдали на зеленом холме, мечтательный, дремлющий в реке, красавец–бегемот, сумбурные игривые обезьянки под кронами баобабов …
Жираф любил всё это с детства, когда всюду бегал за мамой–жирафихой, за что другие ребятишки дразнили его «маминым хвостиком». Только он всё равно не обижался: ну, мамин, ну, и что? Зато мама — самая лучшая на свете! Как же за ней не бегать?
И вот однажды на зеленом холме возле льва появился старый марабу. Он прилетел из далекого–предалекого далека, выглядел усталым и был очень печален. Когда лев узнал то, о чем поведал ему мудрый марабу, он созвал всех зверей и птиц и рассказал им о том, что очень скоро случится настоящая беда: где–то очень далеко от берегов Африки в неведомый бескрайний океан упадет с неба грозная пылающая звезда…
И содрогнётся земля. И древняя гора, возвышающаяся над саванной, превратится в вулкан. И потечет с её вершины беспощадный огонь. И навстречу ему из океана поднимутся ужасные волны, такие высокие, что закроют собой само солнце! И никто не спасется, если останется здесь.
Но завтра за всеми, кто хочет спастись, приедут люди. Они погрузят зверей и птиц в большие автомобили, посадят их на корабли и самолеты и увезут из любимой Африки туда, где не так опасно. И всё это будет уже завтра утром.