Петрович на секунду замешкался, оглянулся и хрипло выдавил:
– Моя вина…
– Не твоя, – вздохнул Йог.
– Я должен был идти первым.
– И что бы изменилось?
Они замолчали. А я вспомнил, что говорил отец: даже опытный человек не всегда успевает понять – ведь эта грёбаная обманка обладает чем-то вроде гипноза!
Мы топали через сквер. Впереди возвышался трёхметровый забор. Там начиналась промзона. И где-то совсем рядом – область действия Большой Мясорубки…
– Можно пройти, – негромко озвучил Петрович. – Белик описывал весь маршрут. Сначала – к пролому в стене. Вглубь – до железнодорожного полотна. Метров сто до лестницы, и опять поднимаемся к забору. Там должна быть тропинка…
– Это хорошо, что он успел рассказать, – перебил Йог. – И помогай боже, чтоб за полгода тут всё осталось, как было.
Он прав.
В Зоне нет ничего постоянного. Особенно возле Мясорубки.
Только иного пути не будет.
– Прорвёмся, – криво улыбнулся Петрович, – не в первый раз. – И добавил своё любимое: – Главное – поймать фарт!
– Да будет милостива к вам Зона, – кивнул Йог.
«К вам»?
Все непонимающе на него уставились, а ловкач тяжело опустился на скамейку в центре сквера.
– Тебе плохо? – пробормотал отец.
– Нормально. У вас мало времени – не тратьте его на болтовню.
Петрович ошеломлённо смотрел на Йога:
– Ты что, мне не веришь? Не веришь, что я смогу нас вывести?
– Ты сможешь. Только я слишком стар для всего этого. Без меня у вас больше шансов… – Йог снял с плеча обрез и отдал отцу. Добавил патронташ: – Тебе пригодится.
Мы молча стояли целую секунду.
Потом Петрович наклонился и обнял Йога.
– Да ладно, – слегка отпихнул тот его. – Ещё увидимся! Вы пройдёте, а меня… никто не тронет. Безоружный, раненый старик – кому я, на фиг, сдался?
– Увидимся, – отец пожал ему руку.
– Не забудь потом вернуть обрез, – насмешливо прищурился Йог.
– Да…
Откуда-то из тумана прилетел едва уловимый шорох. Петрович насторожённо обернулся и махнул рукой:
– Время!
Торопливо, почти бегом, мы направились к дыре в бетонном заборе. Казалось, она совсем рядом. Но сперва пришлось петлять, обходя дробилки.
У самого забора наш вожак остановился, вглядываясь в сумрак по ту сторону.
Я затаил дыхание, чувствуя мурашки на спине. Мне было жутко… и одновременно интересно. Глупо, но в эти мгновения я испытывал что-то вроде гордости. Подумать только – впереди Большая Мясорубка. А я… я почти не боюсь!
«Расскажу пацанам – фиг кто купится!»
Да и сам я, если б узнал об этом ещё утром, – ни за что бы не поверил!
Петрович прошмыгнул в дыру.
Мы – вслед за ним. Я ждал, что сразу увижу нечто зловещее. Но по ту сторону – обычный кустарник. Даже не изменённый. Осины с пыльными листьями… Между ними проглядывали какие-то развалины и заросшее травой железнодорожное полотно.
Лишь вдали, по ту сторону полотна, воздух странно светился над крышами фабричных цехов. А иногда там проскакивали искры – будто крохотные молнии. И долетал едва уловимый гул…
Мы спустились к дороге. Теперь двигались по шпалам. Справа и слева – заросли выше меня ростом.
Наконец-то я иду впереди, следом за Петровичем, а отец – замыкающим. Хотя мне сейчас без разницы. А вот от оружия я бы не отказался.
– Папа, дай пистолет, – попросил шёпотом.
У него ведь теперь обрез.
– Не сейчас.
А когда?
Я сердито шмыгнул носом. Когда выйдем из Зоны? Тогда он тем более не даст.
Обидно.
У половины моих сверстников давно есть хотя бы охотничьи гладкостволки. А меня до сих пор считают ребёнком. Наверное, он бы и в Зону меня не брал, если б не боялся оставлять одного в Колядинске!
Стоп.
Почему Петрович притормозил?
Ага, вон из травы выглянула ржавая стальная лесенка – теперь подниматься наверх по склону, опять к бетонному забору.
Протиснулись через кусты.
В носу засвербело. Не только от пыли. С каждой минутой усиливается едкий аромат. Вроде озон, смешанный с неведомой химией…
Трава – уже мне по грудь.
И где обещанная тропинка?
Вот что-то похожее – у самого забора.
Спасибо Белику – всё как он сказал. Но теперь мы идём куда медленнее, чем раньше. Такое впечатление, что Петрович оценивает каждый свой шаг…
Поравнялись с треснувшей бетонной плитой. Наш ведущий на мгновение замешкался и двинулся дальше. А я не смог удержаться и глянул через щель в заборе.
Как там Йог? Отсюда отлично должна быть видна лавочка посреди сквера…
Точно, видна!
Я всмотрелся и похолодел.
Йог был уже не один. Рядом возвышались фигуры в чёрном.
Что-то странное там происходило…
Дрожащими пальцами я извлёк из сумки маленький цифровой бинокль, приложил к зазору в плите. Двадцатикратного увеличения хватает, чтоб хорошо рассмотреть лица. А ещё – ладонь высшего, которая легла на темя Йогу.
Да ведь это тот самый!
Тот, чья перекошенная физиономия намертво отпечаталась в моей памяти. Именно его удалось подстрелить отцу…
Получил разрывную пулю и выжил?
Два других поддерживают раненого за плечи. Ясно, почему они не смогли нас догнать, – всё это время волокли его на себе!
А что с Йогом? И на хрена этот недостреленный урод положил руку ему на голову?
Я не вижу лица трикстера – он сидит ко мне спиной. Но я замечаю, как мелко дрожит Йог – будто его колотит озноб. И шея неестественно побелела.
А лицо раненого высшего, наоборот, наливается румянцем…
– Дай бинокль! – у самого уха шепнул Петрович.
Я отдал. Освободил ему место возле щели в заборе.
Петрович молча смотрел несколько секунд.
– Что эти твари с ним делают? – выдавил я.
Ловкач не ответил, только стиснул зубы. Молча отдал бинокль. А отец слегка подтолкнул меня сзади:
– Идём отсюда, Глеб.
То есть как идём?
Они издеваются над нашим товарищем – у нас на глазах, а мы просто уйдём?!
– Ему уже не поможешь, – глухо произнес Петрович.
Я сердито на него зыркнул. Опять приложил бинокль к щели. И увидел у скамейки на траве скрюченное тело. Искажённое мукой лицо – бледное, как мел…
Высшие стояли рядом – двое всё ещё поддерживали третьего. Но тот уже не был таким обмякшим – будто кто-то влил в него жизнь. «Чёрный» вдруг поднял голову и посмотрел на меня – прямо в глаза.
Улыбнулся и подмигнул.
Я отшатнулся от щели в заборе. Едва не выронил бинокль.
Наверное, вид у меня был не очень. Недостойный трикстера вид… Потому что отец обнял меня за плечи:
– Ты – взрослый парень, Глеб…
– Уходим! – прошептал Петрович.
Глава 3
Быстрым шагом – вдоль забора. Опять вниз, пересекая железнодорожное полотно. Нырнуть в плотный кустарник. С ужасом я чувствую, как шевелятся ветки. А иногда слегка вонзаются в плотный материал куртки – будто пробуют её на зуб!
Уф-ф…
Вырвались на открытое место.
Впереди вздыбленные куски асфальта, по бокам – высокие, заросшие фиолетовой плесенью стальные ограды.
Петрович не мешкает. Мы идем вслед за ним.
А ограды сближаются!
Яркие, смертельно красивые отростки чутко подрагивают справа и слева. Их острый аромат перешибает даже запах озона. Я стараюсь не вдыхать глубоко…
Никогда раньше мы не подходили так близко к этой дряни – на расстояние вытянутой руки!
А ведь она чувствует всё живое. Тоненькой полупрозрачной бахромой плесень начинает тянуться в нашу сторону…
Хорошо, что метров через пятьдесят ограды кончаются.
Мы выходим на большую площадку между промышленным зданием и ржавыми остовами грузовиков.
Петрович огибает здание слева. Впереди – ещё какие-то цеха. Проходя между ними, замечаем в боковом переулке стаю псевдоволков. Их штук десять! И такие огромные… Раза в полтора крупнее тех, что водятся в окрестностях Колядинска!
Мы ускоряем шаг. Но совсем немного.
Тут нельзя спешить.
Разбрызгивая куски асфальта, из-под земли то и дело вырываются столбы белого огня. Мы идём между ними – зигзагами, уклоняясь от горячего дыхания…
А стая идёт за нами.
Десять клыкастых, по-крокодильи вытянутых морд. Десять пар внимательных зрачков.
Наверняка они голодные. В городе не так уж много зверья – тем более чтобы прокормить таких чудищ.
Если они бросятся, мы не успеем уложить всю свору!
А Петрович удивительно спокоен и даже не озирается. Хотя ему и некогда озираться. Столбы огня всё гуще бьют из-под асфальта. Каким-то чудом наш вожак ещё выбирает правильный путь…
Чёрт! Совсем рядом!
Меня обдаёт жаром. Бросаюсь в сторону, но отец ловит меня за воротник. И спустя миг огонь вырывается из того места, где я чуть не оказался!
Да, помню. Самое худшее – терять голову и бестолково метаться.
Рукав куртки начинает тлеть. Но это фигня!
Рукав куртки начинает тлеть. Но это фигня!
– Осталось немного, – бормочет Петрович.
И псевдоволки уже близко.
Один догоняет, заходит сбоку. Какое-то время идёт параллельным курсом. Я почти физически чувствую его взгляд. А потом он бросается наперерез!
Отец вскидывает «грач», только выстрелить не успевает – теперь незачем.
Уши закладывает от визга, и дым горелой плоти бьёт в ноздри. В паре шагов от меня корчится почерневшее тело монстра. Столб белого огня прожёг его насквозь!
Мы проходим мимо.
Стая чуть отстаёт, но упорно движется следом.
Призрачно-голубое сияние вырастает на полнеба. И вокруг становится удивительно безмятежно.
Асфальт больше не взрывается у нас под ногами.
Мы одолели полосу огня? Значит, теперь ничто не остановит псевдоволков?!
Холодея, я оглядываюсь. И различаю вдали повернувших назад мутантов.
Струсили, твари!
Я перевожу дух. Выдавливаю:
– Всё-таки отвязались! – Добавляю с надеждой: – Может, и высшие – отвяжутся?
– Эти – вряд ли, – хмурится Петрович.
– По крайней мере, мы прошли Мясорубку…
Отец вздыхает. И я смотрю на него с удивлением:
– Ещё не прошли?
Петрович криво усмехается. Вглядывается вперёд – туда, где голубые молнии змеятся над крышей заводского корпуса. И глухо отвечает:
– Ещё не совсем…
Разрушенное здание. Длинные стебли изменённой травы пробиваются между обломков. Вьются вдоль уцелевшей стены. Трава не зелёная, а серая – будто высушенная палящим солнцем.
Но солнца здесь нет. Уже четыре года…
Вместо него – мертвенный свет, озаряющий укрытое пеленой небо. Источник света – где-то рядом, за ближайшими развалинами.
Мы его обойдём.
Петрович ведёт по узкой полосе сохранившегося асфальта.
Слева – до самых развалин – всё перепахано, как после бомбёжки.
Справа – высокий, заросший фиолетовой плесенью забор. А дальше – трёхэтажный дом, уцелевший в стекловидной массе, будто муха в янтаре. Там размещалась дирекция завода, а сейчас что-то неприятно пульсирует внутри, за матовыми глазницами окон. Едва мы поравнялись с домом, я опять ощутил странный холодок – почти как тогда, с проклятой живой паутиной…
Двигаемся молча.
Наш вожак совсем не спешит. Идёт, будто вдоль обычной улицы.
Но по его напряжённой спине я чувствую, как тяжело даётся ему каждый шаг.
Обогнули дирекцию и остановились.
Почему?
Петрович замер напротив огромного матового наплыва – того, что тянется от здания дирекции до соседнего дома.
Отец вопросительно кашляет. И Петрович глухо объясняет:
– Тут был проход… Раньше, когда ходил Белик.
Соседний дом – тоже запечатан в мутном стекле. Кажется, это бывший цех. Метров на пятьдесят тянется влево. А дальше начинаются подсвеченные голубоватыми сполохами развалины…
Что теперь? Возвращаться, чтоб отыскать другой проход?
Назад, через пояс огня, к ожидающей нас стае мутантов?
Или прямо в лапы к высшим?
Отец и Петрович молча смотрят на развалины. О чём думают? Ведь все равно выбора нет.
Я взмахиваю рукой, указывая вперёд:
– Значит, идём туда…
Отец оглядывается, будто хочет что-то сказать. Но так и не говорит ни слова. Лишь слегка хлопает меня по плечу.
А Петрович делает жадный глоток из фляги. И сплёвывает под ноги:
– Идём!
Запах озона становится острым.
Низкий гул, который раньше едва угадывался, с каждой секундой ощутимей давит на барабанные перепонки.
Мы карабкаемся через перемешанные с землёй куски бетона. Обходим глубокую воронку – я всматриваюсь и различаю на её дне мумию зубастого чудища. Длинное высохшее тело почти разрезано пополам, исполосовано глубокими ранами.
Чуть в стороне, у искорёженной трансформаторной будки, – что-то бесформенное. Лишь по торчащим осколкам костей можно угадать останки живого существа…
Для любого трикстера это означает «Стоп!».
Но мы не останавливаемся. Не поворачиваем назад.
Теперь правила отброшены.
Осталось одно-единственное – никогда не терять голову. И потому я иду вперёд, стараясь ступать след в след за вожаком.
Сердце колотится: так громко, что мне чудится – каждый удар эхом отдаётся под сводами разрушенного цеха…
За расколотой стеной – широкий пустырь. Его края теряются в тумане. Всего несколько уцелевших зданий угадывается вокруг неясными силуэтами. И ближний среди них семиэтажный корпус института – мрачный, тёмный, зияющий глазницами выбитых окон.
Лаборатория отца – у самой крыши. Окна выходят в сторону промзоны. Оттуда и правда можно смотреть на это.
Я думал, что будет страшно.
А оно – красивое… Ещё красивее, чем алый цветок.
Воздух над пустырём колышется, словно в полдень над горячим асфальтом. И там, в зыбком мареве, как снежинки на свету, вспыхивают мириады искр. Кружатся в причудливом танце.
К яркому зрелищу не хватает лишь мелодии. Вместо неё – монотонный гул, который я чувствую даже кожей…
Мы сворачиваем. Двигаемся вдоль кромки развалин. Вероятно, Петрович думает опять выйти к маршруту Белика.
Но через десяток шагов мы оказываемся у края обрыва. Раньше он был замаскирован дымкой. А сейчас…
Я осторожно смотрю вниз и торопливо отшатываюсь.
Очень высоко – дна не видать в тумане. Отвесная, будто срезанная лезвием стена.
Тут не спустишься.
Петрович и сам это понимает. И потому мы идём вдоль обрыва – напрямик через пустырь.
Туда, где хаотично клубятся эти красивые искры.
Я зачарованно их разглядываю.
Из хаоса рождаются полосы, круги… Сверкающие блёстки начинают складываться в настоящие геометрические фигуры. Лишь на мгновение. Опять рассыпаются и заново складываются, будто кто-то встряхивает огромный калейдоскоп.
Петрович ускоряет шаг.
Мы уже почти бежим, проваливаясь в изрытую землю.
А «снежинки» над пустырём порхают в новом танце. Причудливые фигуры сливаются в одну огромную, заслоняющую полнеба. Там, внутри, мерцает многогранник. Мерцает и вращается – как ротор в электромоторе.
Или как нож в мясорубке…
Мы бежим ему навстречу!
С каждой секундой он ускоряется. От мелькания огней уже рябит в глазах. А от нарастающего гула закладывает уши и начинает болеть голова.
Я спотыкаюсь. Мне плохо и жутко.
А ещё стыдно.
Чем я тут собирался хвастать перед мальчишками?
Дурак!
Может, ещё не поздно повернуть? Если спрячемся в развалинах, вдруг нас не найдут – и волки, и те, двуногие?
Петрович оглядывается, указующе машет рукой. Что-то выкрикивает.
Я тоже всматриваюсь в дымку – впереди над обрывом. И сердце радостно ускоряется – да ведь там мост!
Спустя десяток шагов картинка ещё яснее. Не мост, а рухнувшая поперёк огромной трещины в земле опора высоковольтной линии. А нам без разницы – главное, по ней мы переберёмся на другую сторону!
Выскочим из смертельной, сверкающей карусели…
Туда, где за пропастью угадываются очертания торгового центра «Экватор». Я помню, отец показывал на карте, это предел зоны поражения. Если дойдем – там нас уже не достанут!
Петрович ловко вскарабкался на ржавые перекладины. Я лезу следом, хватаюсь за неровные, будто иссечённые дробью стальные балки. Это даже хорошо, что они ржавые, – не так буду скользить!
Слышу за спиной дыхание отца.
Все трое уже на пути к спасению.
Мы двигаемся по квазимосту с удивительной лёгкостью. В иных обстоятельствах я б не осмелился на такой аттракцион. Слишком боюсь высоты!
А сейчас пофиг… Пофиг, что, сорвавшись, будешь лететь вниз десятки метров – до того, как вдребезги разобьёшься. Вниз лучше вообще не смотреть – только на спину Петровича и на искорёженные балки, за которые надо цепляться.
Тот край обрыва уже совсем близко.
Маячат в дымке остатки продуктового магазина «Антошка», на заросшем травой крыльце валяется скрученная спиралью почернелая вывеска…
Ещё чуток, и мы спрыгнем на ту серую траву!
Закончится бездна у нас под ногами…
Что такое?
Почему вдруг застыл наш вожак? А теперь и вовсе пятится назад. Теперь, когда спасение так близко!
Он что, сошёл с ума?!
Я едва не выругался – грязным трехэтажным матом, как Мишка Копоть. Но слова не успели родиться из пересохшей глотки.
– Стоять! – рявкнул кто-то чужой.
И пуля вышибла искру о перекладину рядом с ногой Петровича.
Я оцепенел. Отец шагнул ближе, пытаясь меня заслонить. Только это было бессмысленно. Сразу несколько стволов глядели в нашу сторону – целая бригада, засевшая в развалинах «Антошки».
Теперь они уже не прятались. Ухмыляясь, лезли через полуобвалившуюся кирпичную стену. И с автоматами наизготовку двигались редкой цепью к лежащей высоковольтной опоре.
Половина – в импортном камуфляже без знаков различия, остальные – в цивильном и спортивных костюмах. Расхлябанная походка, низкие лбы, щетинистые физиономии…