Голос ее звенел, в нем звучали слезы, вся тонкая, высокая фигура дрожала, как натянутая струна. Неведомо, как оно там для Алексея, но, судя по состоянию незнакомки, для нее это воистину вопрос жизни и смерти!
Ну, так жесток наш герой не был, чтобы впрямую плачущей женщине отказывать. Вошел покорно в карету, давши мысленный зарок: «Коли в штаны сызнова полезут, дам деру, и пускай трусом считают!»
И в первую минуту можно было опасаться, что ему снова ловушка расставлена, потому что, едва он очутился внутри, как дверца немедля захлопнулась. Потом карета покачнулась – и покатила.
Алексей с проклятиями рванулся к дверце, но был остановлен женским встревоженным голосом, долетевшим снаружи – такое впечатление, с козел:
– Нет, нет, успокойтесь, вам ничего не грозит, клянусь! Присядьте и отдохните, путь недолог.
Алексей, напрягая глаза, огляделся, но ничего не рассмотрел в плотной тьме. Однако, пошарив справа и слева руками, понял, что на сей раз он в карете один. Ни дамы-Розы, ни дамы-Лаванды здесь не было; розами, правда, по-прежнему пахло, но так, как пахнет в опустелой комнате, еще хранящей аромат своей хозяйки.
Алексей сел на диванчик, со всей старательностью изгнав из памяти воспоминание о том, что творилось на сем бархате однажды зимой. Мысли о Елизавете помогли ему сделать это и постепенно поглотили его.
Хоть обещали ему путь недолгий, ехали не меньше часу. От беспрестанных поворотов, во время которых карета сильно кренилась, у Алексея возникло ощущение, что они кружат по одним и тем же улицам.
Ну надо же, ведут себя, точно заговорщики, хотя дело лишь в любовном приключении, усмехнулся он. Он и сам не мог понять, лестно ли ему, что он стал предметом такой дамской настойчивости, или это его раздражает.
Ладно, теперь он уже не тот неопытный и несчастный дуралей, каким был весной. Теперь его так просто не возьмешь за...
Вот именно. Ни за что его не возьмешь!
Он хмыкнул, выругался и развеселился. На душе стало легче. Вспомнилось, как впервые осмелилась потрогать его мужское достоинство Елизавета, и что сделало с Алексеем это ее прикосновение. О нет, той даме Розе на своем бархатном диванчике такой бури чувств вызвать не удавалось!
Наконец экипаж остановился.
– Сейчас вы выйдете, – раздался запыхавшийся голос. – Умоляю вас дать слово, что не будете пытаться бежать и окажете всемерное уважение и почтение той, которая вас встретит.
Алексей пожал плечами. Ну, попал! Придется принимать правила этой бесцеремонно навязанной ему игры.
– Даю, – ответил он, возвысив глос, а потом добавил уже тише: – Делать мне все равно нечего!
Дверца отворилась. И Алексей увидел, что карета стоит в саду перед каким-то уединенным домом. Подъехали они с задов. Отсюда здание выглядело порядком обветшалым, хотя и хранило печать прежней роскоши, а с фасада, вполне возможно, было просто роскошным.
Алексей никогда этого дома прежде не видел, а впрочем, он не слишком хорошо еще знал Петербург. Здесь, как и везде, были свои тайны: лишь на Невском да Литейном все так и било по глазам, но имелись, конечно, уголки секретные, в один из которых его и завезли.
– Следуйте за мной, – проговорила дама, и Алексей повиновался с прежней покорностью.
Он вышел из кареты, размял ноги. Черная фигура бесшумно скользила по тропке. Алексей вскоре убедился, что впечатление необитаемости сего места было обманчивым: где-то неподалеку слышались перекрикивания прислуги. Однако его вели тропинкой тайной, безлюдной, и наконец они с дамой оказались перед заколоченным входом. Из-за спины Алексея вдруг выступил ражий кучер (Алексей даже вздрогнул, ибо не замечал, что тот двигался позади, столь неожиданно бесшумной была крадущаяся поступь этого могучего, широкоплечего детины), взялся за перекрестье досок и легко сдвинул их в сторону, открыв проход в темные сени.
Пахло пылью и мышами.
У Алексея от этого духа запершило в горле; он кашлянул раз и два, дама шикнула на него, кучер что-то рокотнул невнятно, видимо, угрожая... Алексей совсем собрался было ответить этому разошедшемуся холопу затрещиной, да тут вдруг заметил светлый луч, пробивавшийся из-под двери.
Дама стукнула в притолоку, дверь отворилась, и на Алексея пахнуло таким сильным розовым духом, что он таки чихнул, приостановившись на пороге.
– Входите же! – нетерпеливо произнес женский голос, который он сразу узнал.
Дама Роза!
Она тоже была под вуалем, поэтому Алексей только и увидел, что незнакомка невысока ростом и имеет довольно округлые формы. А юную шелковистость ее кожи он помнил еще по первой встрече.
Алексей отвесил поклон. Она присела перед ним.
– Мне трудно начать этот разговор... – слабо, прерывисто зазвучал ее голос.
«Эх, до чего ж глупо все, – подумал Алексей с тоской. – Ну прямо какой-то душещипательный французский роман. Лица своего она тогда не показывала и не показывает сейчас, наверное, потому, что как-нибудь ужасно изуродована. Скажем, оспой побита. Наверное, так страшна, что не взглянешь, не перекрестясь! А в меня она, конечно, влюбилась... и сейчас будет унижаться, молить...»
Он вдруг вспомнил историю, которую под страшным секретом рассказал ему капитан Ковальчук, тяжело раненный на дуэли и привезенный в Воронеж умирать. Алексей был зван к его смертному одру (они с Ковальчуком некогда дружили) и выслушал нечто вроде исповеди. Оказывается, когда полк Ковальчука стоял на зимних квартирах где-то в северной провинции, капитана преследовала некая вдовушка, потерявшая мужа при пожаре и сама обгоревшая, лишившаяся прежней красоты, умоляя провести с ней ночь или несколько ночей – столько, сколько ей потребуется, чтобы зачать ребенка, ибо жизнь ее пуста, бессмысленна и оставить колоссальное состояние, нажитое покойным супругом, некому. Ковальчуку она тоже предлагала немалые деньги за исполнение роли породистого жеребца (капитан был чертовски хорош собой!), а когда тот не в шутку разобиделся, принялась взывать к его жалости и воззвала-таки! Когда полк уходил с зимних квартир, вдовушка забрюхатела и, желая сохранить сие в тайне, собиралась уезжать в Киев, чтобы затем воротиться с младенцем и выдать его за ребенка своей дальней родственницы, недавно умершей. Позднее дама намеревалась дитя усыновить или удочерить, восстановив, так сказать, справедливость.
Что, если и Алексея ждет нечто подобное?!
«Не соглашусь, – молча внушал он себе. – Кабы раньше, ну, тогда еще туда-сюда, еще можно было б смиловаться, а теперь, когда Елизавета есть... не изменю ей ни за что, ни за какую жалость не продамся, ни за какие блага в мире!»
– Мне трудно начать этот разговор, – повторила незнакомка, – потому что я не знаю, что вы себе вообразили относительно моего к вам интереса. Но начну я вот с какого вопроса: как вы относитесь к политике нашего государя в Пруссии и во Франции?
* * *Можно было, наверное, удивить Алексея сильнее, но, пожалуй, трудно... Он мигом ощутил себя недорослем-учеником мсье Лаваля, который жил в воронежской глуши у господ Охотниковых и натаскивал юного Алекиса по классической истории и языкам, живым и мертвым. Впрочем, то, о чем вдруг принялась с пристрастием допрашивать Алексея дама Роза, относилось к самой что ни на есть новейшей истории.
В 1804 году Сенат Франции, доселе жившей без короля (Людовика XVI чернь обезглавила в 1792 году, королеву Марию-Антуанетту в 1793-м, сын их вскоре умер в Тауэре), провозгласил императором корсиканца Наполеона Бонапарта. Это возмутило Александра Павловича, русского государя, который считал Бонапарта не более чем узурпатором, поднявшимся к власти на революционной волне. Александр немедленно заключил союз с Пруссией и объявил траур по герцогу Энгиенскому, отпрыску королевского рода, который был казнен по приказу Наполеона. Оскорбленный Наполеон тут же прервал дипломатические отношения между Францией и Россией. В отместку Александр вступил в союз с Англией. Туманный Альбион был в восторге оттого, что Россия готова «повергнуть наземь чудовище мощи, честолюбия и деспотизма», то есть Наполеона. Александр и его дипломаты, не столько искушенные в хитросплетениях политических ходов, и ахнуть не успели, как оказались вовлечены в военные действия. Союзниками были австрийцы, а Пруссия, которая более всех желала аннексий от Наполеона и королева которой, Луиза, беззастенчиво обольщала Александра, двигать свои войска к линии фронта не спешила. И вот разразилась череда сражений, в которых Россия и союзники терпели одно поражение за другим. Эльхинген, Ульм, Трафальгар... и наконец Аустерлиц, где Наполеон во главе 68-тысячной армии одержал победу над 92 тысячами русских и австрийцев.
– Вы знаете, как это было, – проговорила дама Роза, и в голосе ее не звучало ни мольбы, ни любви, ни страсти – одна лишь едва сдерживаемая ярость. – В войсках только об этом и говорят, думаю, кавалергардский полк не является исключением. Александр приказал Кутузову отойти с великолепной позиции. Император явился на поле боя в сопровождении всего своего штаба, гордый и улыбающийся, как павлин, бесконечно уверенный в победе. Черт его принес! Солдаты думали не о сражении, а о том, как бы получше приветствовать царя-батюшку. А потом разгромленные войска бежали – беспорядочно и отчаянно! Император рыдал под покровом ночи, однако наутро подтвердил Пруссии свои намерения поддерживать ее всеми силами. А в чужих землях остались двенадцать тысяч русских солдат – убитыми и пленными. В России же... вы помните, что было в России?! Ложная весть о победе опередила возвращение Александра, народ встречал его, простираясь ниц перед «непобедимым героем», а он плакал от умиления... плакал лживыми слезами, не находя в себе сил развеять миф о своем величии!
– Вы знаете, как это было, – проговорила дама Роза, и в голосе ее не звучало ни мольбы, ни любви, ни страсти – одна лишь едва сдерживаемая ярость. – В войсках только об этом и говорят, думаю, кавалергардский полк не является исключением. Александр приказал Кутузову отойти с великолепной позиции. Император явился на поле боя в сопровождении всего своего штаба, гордый и улыбающийся, как павлин, бесконечно уверенный в победе. Черт его принес! Солдаты думали не о сражении, а о том, как бы получше приветствовать царя-батюшку. А потом разгромленные войска бежали – беспорядочно и отчаянно! Император рыдал под покровом ночи, однако наутро подтвердил Пруссии свои намерения поддерживать ее всеми силами. А в чужих землях остались двенадцать тысяч русских солдат – убитыми и пленными. В России же... вы помните, что было в России?! Ложная весть о победе опередила возвращение Александра, народ встречал его, простираясь ниц перед «непобедимым героем», а он плакал от умиления... плакал лживыми слезами, не находя в себе сил развеять миф о своем величии!
– Сударыня, – сдавленным голосом перебил ее наконец Алексей, – мне тяжко слушать все это. Я солдат и присягал на верность нашему государю-императору, а потому не намерен обсуждать его и осуждать его действия. Родину и государя не выбирают, знаете ли!
– Родину не выбирают, это верно, – кивнула дама. – Но относительно императора вы ошибаетесь. Если бы всему населению... – ну, не всему, конечно, лапотникам возле избирательных урн делать нечего! – если бы обществу России предложили сейчас избрать другого императора, оно откликнулось бы радостно!
– Другого императора? – повторил Алексей, не веря ушам. – Но кого?! Кто он?
– Он! – фыркнула дама презрительно, но тотчас голос ее сделался ровным и убедительным. – Такой человек есть. Он это или она – в любом случае можете быть уверены, что сей человек вполне готов к тому, чтобы принять державу и скипетр и понести их.
– Но государь... – ошеломленно пробормотал Алексей. – Что станется с ним и императрицей?
– Александр, возможно, будет счастлив, когда его избавят от решения непосильных, нелюбимых им государственных проблем. Если вы сведущи в английском... – Она сделала паузу.
Алексей сердито мотнул головой: он говорил только по-французски.
– Да сие неважно, – снисходительно произнесла дама Роза. – Зато я в нем сведуща и скажу, что в английском есть великолепное слово leader, лидер, которым называют начальника, предводителя, вождя и вдохновителя не только по праву рождения или по должности, как императора или полководца, но и по складу натуры своей. Этот человек не может не вести вперед! Что касается Александра, то он не может вести... более того, просто не хочет.
Алексей подумал, что ему все это чудится: вот он стоит перед какой-то женщиной и выслушивает от нее речи настолько крамольные, что голова кружится.
– Знаете, еще когда он был совсем юнцом и только что женился, – продолжала дама Роза, – вернее, когда его только что женила старуха Екатерина, которая мечтала сделать из него наследника, то он писал своему воспитателю Лагарпу: «Я решительно не способен ни к какому соревнованию и жажде знаний, и лишь бы я ел и пил и мог играть, как шестилетний ребенок, и болтал, как попугай, мне более ничего не нужно».
«Откуда вы знаете, что писал юный Александр своему воспитателю?» – хотел спросить Алексей, но не успел, дама Роза предвосхитила его мысли:
– Вы мне не верите? Клянусь, что я в курсе государственной переписки. У меня всюду есть свои шпионы, которые доставляют мне самые разные сведения...
Тут она сделала паузу, которая заставила сердце Алексея глухо стукнуть. На воре шапка горит, и он немедленно подумал, что у дамы Розы могут быть шпионы, вернее, шпионки, в покоях Елизаветы! Сейчас именно это тревожило его больше всего, а предложение принять участие в государственном перевороте (он прекрасно понял, что все эти разговоры лишь прелюдия, вслед за чем последует прямое предложение вступить в комплот против императора) по-прежнему продолжало казаться чем-то не вполне реальным.
– Я не осуждаю Александра, – горячо сказала дама Роза. – Не он первый из государей, кто чувствует себя на троне, словно на том чудовищном стуле, который применялся инквизиторами для пыток своих жертв. Я процитирую вам отрывок еще из одного его послания, написанного куда более откровенно, потому что оно было адресовано другу: «Я отнюдь не доволен своим положением... Придворная жизнь не для меня создана. Я всякий раз страдаю, когда должен являться на придворную сцену, и кровь портится во мне при виде низостей, совершаемых другими на каждом шагу для получения внешних отличий, не стоящих в моих глазах, медного гроша. Я чувствую себя несчастным в обществе таких людей, которых не желал бы иметь у себя лакеями... а между тем они занимают здесь высшие места... которые, будучи надменны с низшими, пресмыкаются перед теми, кого боятся... Я сознаю, что не рожден для того высокого сана, который ношу теперь, и еще менее создан для другого, предназначенного мне в будущем, от которого я дал клятву отказаться...» Вы видите, что Александр сам желал бы избавиться от трона? – горячо воскликнула она.
Алексей опустил глаза, пытаясь хоть как-то защититься от пронзительного взгляда, который так и прожигал его сквозь вуаль.
Памятью дамы Розы можно было восхититься, ее логикой – едва ли. Незнакомка основывалась на впечатлениях юноши, незрелого наследника престола, однако совершенно упускала из виду прошедшие годы, которые изменили Александра. Пожелай он отказаться от престола, он бы уже сделал это сам – без помощи доброхотов-заговорщиков. А если сего не произошло, значит, нет у императора таких мыслей, следовательно, всякое действие против его воли будет именно государственным переворотом – столь же незаконным и даже противоестественным в понимании Алексея, как... как скотоложство или содомия.
– Сударыня, – поднял глаза Алексей. Теперь его напряженный взор пытался проникнуть сквозь плотный вуаль и поймать взгляд загадочной и зловещей дамы. – Мне кажется, нам лучше прекратить эти разговоры, пока не было сказано слишком много. И так уже довольно...
– Sapienti sat, – перебила она. – Умному достаточно, умный поймет с полуслова.
– Я понял, – кивнул Алексей. – Речь идет о государственной измене, а это занятие не принадлежит к числу тех, которые я считал бы достойными для своей чести.
Он подивился высокопарной неуклюжести своей фразы (в самом деле мысли самые простые иной раз так трудно облечь в слова!) и попытался смягчить впечатление извиняющейся улыбкой, однако она немедля слиняла с его уст, когда дама Роза фыркнула:
– Скажите, какое благородство! Вы не можете заниматься государственной изменой! А чем же иным, скажите на милость, вы занимаетесь в постели императрицы?
Алексей покачнулся. В груди стало холодно.
– Да, я в курсе всего и даже больше! – сказала она гордо. – Я, например, знаю о ваших отношениях с Елизаветой то, что еще вам самому неведомо! Но я готова простить вам это. Вы мне нужны. Вы можете мне быть полезны. Вы можете быть полезны завтрашнему лидеру России.
Это вновь повторенное английское словцо – англичан Алексей недолюбливал, все они снобы, сидят там в своем смоге и высокопарно подсмеиваются над прочим миром! – вывело его из себя.
– Как вы... как вы смеете... – выдавил он бессвязное, и вдруг страхом его обхватило, леденящим страхом... и вслед за ним пришло прозрение.
– Скажите, вы стараетесь сейчас ради кого-то или для себя? – спросил он резко, понимая, что сейчас не время говорить экивоками, пора изъясняться напрямую. – Кто он, тот лидер, которого вы намерены возвести на престол?
Она замерла там, под своим вуалем, словно кошка, которая готовилась к прыжку.
– Об этом вам знать еще не время, – промурлыкала дама насмешливо, но Алексей всей кожей чувствовал, что из бархатных кошачьих лапок уже высовываются острые коготки. – А что вас волнует, собственно? Если поведете себя по-умному и поможете мне, для вас мало что изменится. Вы как были любовником императрицы, так им и останетесь. Только... Императрица будет другой!
Алексей остолбенел.
Дама Роза стояла недвижима, даже словно бы не дышала, однако Алексей вдруг ощутил себя так, как будто она перед ним только что разделась донага.
Так вот оно что... значит, все же свелось к тому, чего он опасался в самом начале... Прав был старенький воронежский священник-расстрига отец Вавила, которого лишили сана оттого, что чрезмерное внимание батюшка уделял красавицам, приходившим к нему на исповедь... Все их беды слишком близко к своему мужскому сердцу принимал, норовил утешить не отечески и не братски, а любовно, даже чересчур... Так вот он сказал как-то Алексею, который исповедовался перед ним в первом своем совокуплении с женщиной: «Только грех и движет миром, попомни, отрок, одно любодеяние корень всему, хоть доброму, хоть злому, хоть земному, хоть занебесному!»