- Я знаю, - с несчастным видом согласился я, - но все же выхода нет. Меч внутри нас еще хуже.
* * *Я даже не смог обсудить это предложение с остальными, опасаясь, что Энн сможет уловить наши мысли, но я твердо знал, каким бы было их решение. Я знал, что дядя Аксель предложил единственно возможное решение, но я знал также, что выполнить его невозможно.
Энн больше ничего не передавала, мы не улавливали даже тени ее мыслей, но не могла ли она передавать, или просто не хотела, этого мы не знали. От Рэчел, ее сестры, мы знали, что Энн отзывается только на слова и во всех отношениях ведет себя как нормальный человек, но это все же не давало нам возможности свободно обмениваться мыслями. В последующие недели Энн продолжала молчать, так что можно было поверить, что она отбросила свое отличие и стала «нормальной». Вскоре она и Алан переселились в дом, который построил для них отец на краю своих владений. Раздавались намеки, что она могла бы найти жениха и получше, но вообще свадьба вызвала мало комментариев.
В следующие несколько месяцев мы редко слышали о ней. Она не одобряла посещений своей сестры, как будто хотела оборвать и эту последнюю связь с нами. Мы только надеялись, что она будет более счастлива, чем мы ожидали.
Одним из последствий этого эпизода для нас с Розалиндой было то, что мы более тщательно занялись собственными заботами. Сколько мы помнили себя, мы знали, что поженимся. Это казалось предопределенным в соответствии с законами природы и нашими собственными желаниями. Что касается меня, то я даже не задумывался никогда, может ли быть по-другому. Когда два человека вырастают вместе и мыслями объединяются так же тесно, как мы, к тому же их дополнительно объединяет сознание враждебности окружающего мира, то ничего удивительного, что они начинают нуждаться друг в друге, и постепенно это переходит в любовь.
Но когда они осознали, что любят друг друга, то выясняется, что существуют обстоятельства, которые обусловлены их отличием от нормальных… Они встречают те же препятствия, которые свойственны и нормальным людям в подобной ситуации.
Вражда между нашими семьями, впервые ярко вспыхнувшая из-за гигантских лошадей, с годами только усилилась. Мой отец и сводный дядя Энгус, отец Розалинды, вели друг с другом настоящую священную войну. Мой отец выступил с проповедью, где специально развил мысль, что грех - это совершение таких поступков, о коих человеку известно, что они запрещены, и от коих он волен воздержаться. Всех нас, почти каждый день он заставлял произносить основную молитву:
«…Верую безраздельной верой, что праведно поклоняться творцу, да будет благословенно его имя, и неправедно поклоняться, кому бы то ни было другому. Верую безраздельной верой, что откровения учителя нашего Домарощинера, да будет мир с ним, есть непреложная истина, и что он отец всех пророков, бывших до него и грядущих за ним…» В ответ Энгус приводил слова из библии: «…Никогда не давать просящему всего, чего он домогается…», Наполняя их ядовитым смыслом.
В своих попытках причинить друг другу вред они ястребиным взором следили за отклонениями и проступками на соседней ферме, они оба согласились бы платить тем людям, которые принесут сведения о каких-либо неправильностях на вражеской территории.
Мой отец стремился показать себя человеком более высокой нравственности, чем Энгус, и поэтому пошел на значительные жертвы. Так, например, несмотря на свою любовь к помидорам, он уничтожил все плантации, и мы теперь покупали помидоры так же, как и картофель… Пришлось перестать разводить и некоторые другие растения, чаще дававшие отклонения. Так же поступил и Энгус, и это, конечно, не способствовало установлению добрососедских отношений.
Было ясно, что они оба не допустят никакого объединения семей.
Для нас обоих ситуация становилась все более угрожающей. Мать Розалинды уже подыскала для нее жениха, я заметил, что моя мать тоже присматривается к соседским девушкам, как бы оценивая их. Впрочем, она, по-видимому, оставалась неудовлетворенной.
Мы были уверены, что родственники не подозревают о наших отношениях. Между семействами Стромов и Мортенов сохранялись очень напряженные отношения, и единственным местом, где члены семейств могли оказаться под одной крышей, была церковь. Мы с Розалиндой встречались редко и очень осторожно.
Мы зашли в тупик по всем направлениям, и, казалось, тупик сохранится неопределенно долго.
Мы часто обсуждали возможность мирного разрешения наших проблем, но хотя со свадьбы Энн прошло уже полгода, мы к решению нашей задачи так и не приблизились.
Как и у остальных членов группы у нас за эти шесть месяцев лишь несколько улеглась тревога из-за Энн. Нельзя сказать, что мы совсем успокоились: мы никогда не были совершенно спокойны, но с другой стороны, мы привыкли жить под вечной угрозой, и поскольку кризис с Энн, как нам казалось, был преодолен, мы продолжали жить с постоянным, но привычным чувством страха и опасности.
И вот, в воскресенье, в сумерки, Алан был найден мертвым на тропе, ведущей к его дому. Горло ему пробила стрела…
* * *Мы узнали эту новость от Рэчел и с беспокойством следили, как она пытается установить контакт с сестрой. Она полностью сосредоточила свои мысли, но бесполезно… Мозг Энн оставался также прочно закрыт от нас, как и на протяжении последних восьми месяцев. Даже в отчаянии она ничего не передавала.
- Я иду к ней, - сказала нам Рэчел. - Кто-то должен быть около нее.
Нам пришлось ждать не менее часа. Затем Рэчел с большим беспокойством передала:
- Она не хочет меня видеть. Она не пустила меня в дом.
Соседку пустила, а меня нет. Мне она приказала уходить.
- Может, она думает, что это сделал кто-нибудь из нас?
- Предположил Майкл. - Кто-нибудь из нас мог сделать это?
Или, может быть, вы знаете, кто это?
Один за другим последовали наши возмущенные отказы.
- Мы должны сообщить ей об этом, - решил Майкл. – Она не должна обвинять нас. Попытаемся связаться с ней все вместе.
Мы все попытались. Ответа не было.
- Плохо, - заключил Майкл. - Напиши ей записку, Рэчел.
Слова она воспринимает… Конечно, лучше было бы без слов, но ничего не поделаешь.
- Ладно, я постараюсь, - с сомнением согласилась Рэчел.
Прошел еще один час, прежде чем мы уловили ее мысли.
- Очень плохо. Я передала записку женщине, которая с ней в доме, и подождала. Вернувшись, женщина сказала, что Энн разорвала записку, не читая. Там теперь моя мать, она пытается убедить Энн перебраться к нам домой.
На этот раз Майкл ответил не сразу. После некоторого молчания он сказал:
- Нам лучше приготовиться. Все должны быть готовы бежать в случае необходимости, но только не вызывайте при этом подозрения. Рэчел, постарайся узнать все, что можно, и сообщай нам, если что-то будет происходить.
Я не знал, как лучше поступить. Петра уже спала, и я не мог поднять ее, не будучи замеченным. К тому же я не был уверен, что это необходимо. Никто, даже Энн, не мог заподозрить ее в убийстве Алана. Ее могли только обвинить вместе с нами. Поэтому я ничего не стал предпринимать, надеясь, что ничего не раскроется.
Весь дом уже улегся спать, когда пришло новое сообщение от Рэчел:
- Мы с матерью идем спать. Энн выпроводила всех и осталась одна. Мать хотела остаться с ней, но с Энн чуть не случилась истерика. Она заставила всех уйти. Все боятся, что если они будут настаивать, чтобы кто-нибудь остался, то будет еще хуже. Она сказала матери, что знает, кто виноват в смерти Алана, но никого не назвала.
- Вы думаете, она имела в виду нас? В конце концов, может быть, у Алана были тайные враги, - предположил Майкл.
Рэчел сомневалась в этом.
- Если бы дело обстояло так, она не выгоняла бы меня. Она не крикнула бы, чтобы я уходила прочь, - сказала она. - Рано утром я вновь пойду к ней и посмотрю, что изменилось.
С этим все были вынуждены согласиться. В конце концов, это давало нам несколько часов отдыха.
Позже Рэчел рассказала нам, что случилось, на следующее утро.
Она встала за час до рассвета и через поля пошла к дому Энн. Дойдя до него, она остановилась, не желая встретить такой же прием, как накануне. Но просто стоять, и смотреть на дом было бесполезно. Она набралась храбрости и взялась за дверной молоток. Стук эхом отозвался в доме. Она ждала. Никто не ответил.
Она вновь постучала. На этот раз сильнее, но ответа по-прежнему не было.
Рэчел встревожилась. Она изо всех сил застучала молотком, прислушиваясь к звукам в доме. Потом медленно и нерешительно положила молоток и пошла в ближайший дом к соседке, которая была с Энн накануне.
Поленом они разбили окно и забрались вовнутрь. Энн на втором этаже, в своей спальне, свисала с притолоки.
Они сняли ее и положили на кровать. Помощь опоздала на несколько часов. Соседка укрыла тело простыней.
Они сняли ее и положили на кровать. Помощь опоздала на несколько часов. Соседка укрыла тело простыней.
Рэчел все это казалось нереальным. Она была ошеломлена. Соседка взяла ее за руку и вышла из комнаты. Уходя, она заметила свернутый листок бумаги на столе. Соседка взяла его.
- Наверное, тебе или родителям, - сказала она, протягивая листок Рэчел.
Рэчел взяла его и прочла надпись на наружной стороне.
- Но это не… - Начала она автоматически. Затем она пришла в себя и постаралась сразу же повернуть листок так, чтобы соседка не смогла прочесть надписи.
- О, да, да, я передам им, - сказала она и спрятала послание в одежду, послание, адресованное не ей, не ее родителям, а инспектору.
Муж соседки отвел ее домой. Она передала новость родителям. Затем, оставшись одна, она пошла в комнату, где они раньше жили с Энн, и прочла письмо.
Оно касалось всех нас, включая Рэчел, и даже Петру. Мы обвинялись в убийстве Алана. Рэчел дважды прочла письмо и затем тщательно сожгла его.
* * *Через день или два напряжение спало с нас. Самоубийство Энн было трагедией, но никто не увидел в нем ничего удивительного. Молодая жена, беременная первым ребенком, потеряла мужа - при таких обстоятельствах. Значит, она лишилась рассудка - таков был всеобщий прискорбный, но объяснимый вывод.
Загадочной оставалась смерть Алана, для нас так же, как и для всех остальных. Подозревали нескольких человек, враждовавших с ним, но ни у кого не было достаточных оснований для убийства, к тому же во время убийства Алана все они были на виду.
Старый Уильям Тэй узнал стрелу собственного изготовления, но он изготовил большинство стрел нашего района. Это была стрела, предназначенная не для состязаний, а простая стрела для повседневной охоты. В каждом доме можно было найти дюжину таких стрел. Люди говорили разное. Откуда-то разнесся слух, что Энн была не такой преданной женой, как считалось, что в последнее время она боялась своего мужа. К печали родителей, говорили, что она сама убила его стрелой и совершила самоубийство, боясь разоблачений. Но и этот слух затих, поскольку не было найдено никаких улик. Через несколько дней появились другие темы для толков. В конце концов, все признали загадку неразрешимой.
Мы держались настороже, стараясь уловить малейший намек, который мог бы вызвать подозрения против нас, но ничего не было, и по прошествии некоторого времени мы почувствовали облегчение.
Но хотя мы и жили относительно спокойно весь следующий год, опасения не оставляли нас. Мы теперь поняли, что безопасность всех нас находилась в руках каждого из нас.
Нас огорчала участь Энн, но мы понимали, что потеряли ее раньше, чем она умерла.
Лишь один Майкл, казалось, не успокаивался. Он говорил:
- Один из нас оказался недостаточно сильным…
ГЛАВА 11
Весенние инспекции в этом году оказались благосклонными. Только два поля на весь район оказались приговоренными к сожжению, и ни одно из них не принадлежало ни моему отцу, ни дяде Энгусу. Два предыдущих года были такими плохими, что люди, в первый год колебавшиеся в отношении к домашнему скоту, производившему отклонения, на второй год перебили его. В результате стало гораздо больше нормальных рождений. Больше того, тенденция к норме все усиливалась… Это вселяло мужество в людей, они стали дружелюбнее и общительнее. В конце мая многие готовы были поручиться, что уровень отклонений на этот раз небывало низок. Даже старый Джекоб вынужден был согласиться, что божественное недовольство на какое-то время было отложено.
- Господь милосерден, - сказал он неодобрительно. - Дает им последний шанс. Будем надеяться, что они изменят свои обычаи, иначе все будет плохо в следующем году. Пока все идет хорошо, но посмотрим…
Однако никаких признаков ухудшения не было. Поздние овощи свидетельствовали о такой же нормальности, как и ранние всходы. Погода также обещала хороший урожай, и инспектор большую часть времени проводил дома и стал очень популярен.
Для нас, как и для всех остальных, все предвещало спокойствие, хотя нас ожидало трудное лето. Возможно, так бы и получилось, если бы не Петра.
Однажды, ранним июньским утром, она совершила два поступка, которые ей были строго запрещены. Во-первых, хотя она была одна, она на своем пони уехала с территории нашей фермы. Во-вторых, она не держалась открытых мест, а отправилась в лес.
Леса в Вакнуке, как я уже говорил, относительно безопасные, но и в них нужно сохранять осторожность. Дикие кошки нападают редко, только в отчаянном положении, обычно они предпочитают спасаться бегством. Тем не менее, не очень умно отправляться в лес без оружия, так как сюда иногда забредают большие животные из окраин, охотящиеся в дикой стране.
Призыв Петры пришел также внезапно, как и в первый раз. Хотя это и не был сильный, подавляющий волю страх, как раньше, все же эмоция была выражена интенсивно: глубокое отчаяние и тревога передались полностью. К тому же девочка не контролировала свою мысль. Она просто излучала так сильно, что стирала у меня в мозгу все, оставляя в сознании лишь смутные тени.
Я попытался пробиться через эту мысль и связаться с остальными, но не смог установить контакта даже с Розалиндой. То, что я испытывал, трудно передать: я как бы пытался расслышать что-нибудь сквозь шум, или увидеть сквозь густой туман. К тому же в мысли не было и намека на причину тревоги. Это был, если можно выразить мысль в обычных словесных терминах, бессловесный крик протеста. Просто рефлекторное чувство, без сознания и контроля. Я сомневался даже, знает ли она, что делает. Скорее это было инстинктивно…
Все, что я мог сказать - это был сигнал отчаяния, и шел он с определенного направления.
Я выбежал из кузницы и схватил ружье - одно из ружей всегда висело у входа, заряженное и подготовленное для стрельбы в случае необходимости. В несколько минут я оседлал лошадь и поскакал. Единственное, что я мог определить по зову - это направление. Миновав живую изгородь, я ударил лошадь пятками и поскакал в сторону западного леса.
Если бы Петра хоть ненадолго перестала посылать сигнал отчаяния, и в этот промежуток мы могли бы связаться друг с другом, то последствия были бы другими, вернее, их совсем могло бы не быть. Но она не перестала… Она продолжала беззвучно кричать, и этот ее сигнал как щит отделял нас друг от друга, и я ничего не мог сделать.
Местами дорога была плохой. В одном месте я упал и потратил много времени на то, чтобы вновь поймать лошадь. Но в лесу продвигаться стало еще труднее. Густые заросли мешали поворачиваться, и я был вынужден ехать по единственной различимой тропе. Вскоре я понял, что ошибся. Подлесок был слишком густым, чтобы сразу ехать в направлении сигнала, поэтому мне пришлось вернуться и искать тропу вновь. Само по себе направление меня не беспокоило: Петра ни на мгновение не переставала посылать сигнал. Наконец я нашел очень узкую тропу, закрытую свисающими ветвями так, что я должен был сильно нагибаться, но ведущую в правильном направлении. Вскоре дорога стала лучше, и я смог продвигаться быстрее. Наконец я выехал на открытую поляну.
Петру я вначале не увидел. Мое внимание сразу привлек ее пони. Он лежал на дальнем конце прогалины с разорванным горлом. Над пони склонилось существо, наиболее отклонившееся из всех виденных мной. Оно вырывало куски мяса, и было столь поглощено едой, что не услышало моего приближения.
Зверь был красно-коричневого цвета с желтыми и темно-коричневыми пятнами. Его огромные, заканчивающиеся подушечками лапы, были усеяны клочками шерсти, передние лапы были окровавлены и заканчивались длинными когтями. Шерсть свисала и с хвоста, поэтому он был похож на длинное перо. Морда у животного была круглая, глаза - как два желтых стекла. Уши, широко расставленные, свисали, нос был вздернут. Два больших резца выступали из верхней челюсти, и зверь использовал их так же, как и когти, разрывая тушу.
Я начал снимать ружье со спины. Это мое движение привлекло внимание зверя. Он повернул голову и застыл, глядя прямо на меня. Кровь покрывала нижнюю часть его морды. Подняв хвост, зверь начал размахивать им из стороны в сторону. Я снял ружье и готов был выстрелить, когда стрела пробила горло зверя. Он подскочил, перевернулся в воздухе и опустился на все четыре лапы, все еще глядя на меня своими желтыми зрачками. Моя лошадь испуганно подала назад. От неожиданного толчка я выстрелил в воздух, но прежде, чем животное прыгнуло, в него попало еще две стрелы. Одна в затылок, другая в заднюю часть тела. Еще мгновение зверь стоял, потом упал мертвым.
Справа от меня на прогалину вышла Розалинда, держа лук в руке. С противоположной стороны появился Майкл со стрелой наготове. Он следил за животным, опасаясь его нападения. Хотя мы теперь были совсем рядом друг с другом, зов все еще продолжал оглушать нас.