Рэндол спустился в башню первым, поставил на стол свечу, помог спуститься Беатрис. Потом наклонился и поднял скомканную записку. Он дословно помнил, что было написано там, но все же разгладил бумагу и перечитал: «Возвращаю тебе твою башню в целости и сохранности. Живи в ней».
Рэндол заскрипел зубами, хотел изорвать поганую писульку, но вдруг увидал, как внизу, где не было подписи, проступают новые слова. Теперь последнее предложение гласило: «Живи в ней вместе со своей безумной женой и дохлыми детьми». А следом - шикарный, на пол-листа росчерк.
Это было уже слишком для живого человека. Неведомо, что сделал бы Рэндол или что случилось бы с ним, но в этот самый миг Беатрис, бесцельно взошедшая на приступку для стрелков и глянувшая сквозь бойницу, тревожно воскликнула:
- Дым! Вильгельм, в доме пожар!
Разумеется, над развалинами было еще довольно дыма, так что помраченному сознанию Беатрис могло померещиться что угодно, но сила повторенных слов была так велика, что Рэндол, не раздумывая, метнулся на улицу. Снова под ногами скрипучая лестница на второй этаж, затем каменная винтовая - во двор.
Больно ударившись о косяк, Рэндол вырвался из башни и увидел, что его дом горит. Он был совершенно цел, словно два дня назад: все три этажа и четырехъярусная дряхлая башня, прислоненная к новому зданию. На третьем этаже левого крыла мирно светилось окно, а из дверей парадного входа валил жирный, удушливый дым.
Не было времени думать о причинах случившегося, с чего бы сгоревший дом вдруг восстал из развалин; единственное освещенное окно звало к себе, требуя не размышлений, а действий. Уже на бегу Рэндол вдохнул поглубже и рывком, потеряв половину пуговиц, распахнул плащ, чтобы можно было хоть немного прикрывать лицо от летящих искр.
Вчера он не рискнул забегать в парадные двери, но сейчас иного выхода не оставалось: переносной лестницы нет, уцелевшие лошади угнаны в деревню, а обегать здание кругом, к черному ходу - потерять несколько драгоценных минут.
Рэндол ринулся в самый ад.
Натянутый на голову плащ - плохая защиты от взбесившегося огня, раскаленный дым - слабо годен для дыхания, но каким-то чудом Рэндол оставался жив и продолжал бежать. Хотя почему - каким-то? Ясно, чья злая воля творит чудеса, храня его для горших мучений. Если Рэндол сейчас погибнет, месть чародея окончится, мертвому не могут мстить даже маги. И Рэндол бежал сквозь огонь, стараясь использовать хотя бы это бесчеловечное попущение.
Пламя жрало ковры и гобелены, змеилось на лезвиях оружия, развешенного по стенам, облизывало деревянные рукояти старинных секир. Лица предков корчили с горящих полотен отвратительные гримасы, осыпаясь черным прахом. Рэндол бежал. Даже отсюда он слышал крики на третьем этаже своего сгоревшего дома и бежал, чтобы исправить самую жестокую несправедливость, а если не удастся, то хотя бы погибнуть рядом с детьми.
Как и вчера он обогнал огонь не более чем на минуту. В галереях и парадных залах гудело, и Рэндол, зная, чем кончится пробежка с детьми сквозь огонь, распахнул окно и приказал Робину:
- Прыгай!
- Высоко! - отчаянно закричал мальчик.
- Прыгай, тебе говорят! Сгоришь!
Робин зажмурился и прыгнул за окно, отставив руки и слегка согнув ноги в коленях, как прыгал с деревянного табурета в гимнастическом зале. Рэндол подхватил Перси, прижал его одной рукой, второй ухватился за край оконной рамы и, оттолкнувшись ногами, описал дугу над бесконечным пустым пространством.
Есть люди, которые ничуть не боятся высоты. Они могут стоять на краю пропасти и, нагнувшись, плевать вниз. Наверное, если бы им гарантировали жизнь, они смогли бы спрыгнуть с высоты в две мили. Рэндол был не из таких. Высота манила его и пугала. Если кто-то перегибался через подоконник хотя бы на втором этаже, ноги у Рэндола слабели, а в животе противно тянуло. И сейчас, болтаясь на высоте, он не мог разжать пальцы. Лишь мысль, что рама откачнется обратно и он упадет прямиком на Робина, заставила его решиться.
Падение оказалось совсем не страшным, его Рэндол попросту не запомнил. Осталась лишь боль в отшибленных ногах. Рэндол даже не упал, вернее, упал, но уже потом, мягко, на бок, чтобы не придавить Перси.
Робин лежал на булыжной мостовой лицом вниз. Лужица крови медленно натекала из разбитой головы, скапливаясь в ложбинке между камнями.
А Перси? Он же не падал на камни! Даже в самый миг удара Рэн-дол не выпустил малыша…
Головка Перси была нелепо запрокинута, на губах и под носом выступила кровь. Как ни смягчай удар, он оказался слишком силен для пятилетнего мальчугана.
Рэндол положил Перси рядом с братом. Стоял, не замечая близкого огня, который вырывался уже изо всех окон. Подбежала леди Беатрис, опустилась на колени около детей.
- Как странно, Вильгельм! Неужели наши мальчики будут умирать каждый день?
Что такое магический конклав - знает всякий. Случается, в нищую деревню или к знатному сеньору приходит ничем с виду не примечательный человек и, глядя в глаза, говорит: «Я - маг», а затем обращается с просьбой, порой весьма причудливой. Просьбу эту лучше выполнить, ибо отказывать волшебнику небезопасно. И еще опаснее требовать от гостя подтверждения его способностей; оскорбленный чародей может такого наколдовать - вовек не забудешь. А чтобы мошенники всех сортов не пользовались чародейскими привилегиями, существует конклав. Солжешь, объявишь себя волшебником без должных оснований, а через день подойдут к тебе два неприметных человека и скажут: «Назвавшийся магом, яви свое искусство», а потом выжгут на лбу самозванца яркое клеймо, светящуюся букву «М». Одни полагают, что буква означает «Маг», другие - «Мошенник». Даже после смерти на сухом черепе горит этот знак, оповещая всякого, что перед ним лгун.
Люди въедливые могут напридумывать кучу желаний, ради исполнения которых самозванец согласится остаток жизни проходить клеймленым, но в реальной жизни из такого ничего путного не выходило. Чужое добро возвращалось владельцу, а все остальное… бывают просьбы, на которые можно отказать и чародею или, по меньшей мере, оттянуть их исполнение на день или два. А за это время лоб незваного гостя украсится горящей язвой.
Просто так кричать: «Я маг, колдун великий!» - можно совершенно безнаказанно, представляясь магом, надо непременно глядеть собеседнику в глаза, а при этом клеймо не скроешь, оно и сквозь капюшон просвечивает. Зато нищие, которым себя не жаль, и здесь сумели приспособиться. Скажем, ночью возвращается домой подвыпивший гуляка, и вдруг из тьмы выступает фигура с мерцающим клеймом во лбу и взывает утробно: «Я черный некромант Сехеб!». Какого неробкого десятка ни будь, рука сама лезет за монетой. Лучше уж откупиться от греха подальше.
Рассказывают, что великий лицедей Гаррик, исполняя в какой-то пьесе роль Мерлина, произнес пресловутую фразу: «Я маг, колдун великий!» - с такой силой, что каждому заглянул в душу, так что зал содрогнулся и поверил. И на следующий день к Гаррику явились исполнители приговора. Выслушав обвинение, актер сказал: «Значит, вчера я и впрямь неплохо сыграл», а потом добавил: «Господа, вы знаете, мне от вас не скрыться и в свое оправдание нечего сказать. Но спектакль начинается через десять минут, билеты проданы и зрители собрались. Позвольте мне явить свое искусство». Члены конклава кивнули и молча направились в директорскую ложу. После представления они подошли к трепещущему Гаррику и объявили: «Вы действительно волшебник!» - после чего удалились, не коснувшись чела актера.
И все-таки, несмотря на множество толков и пересудов, люди в точности не знают, чем занимается магический конклав. Разоблачение самозванцев лишь малая часть его дел, основное - отношения между самими магами. Чародеи - народ балованный, а законов над ними куда как побольше, чем над простым человеком. Кому много дано, с того много и спрашивается. Это только кажется, что родился колдуном - и твори, что хочешь. Иного и хочется, да не можется, сила не берет, а кое-чего свои же собратья не позволят. Будь иначе, коронованные особы у всякого колдунишки на побегушках числились бы.
Случаются и ошибки, их тоже конклаву исправлять. Байка о Гар-рике, скорее всего, поэтическая выдумка, легенда, известная всем, а вот другая история, правдивая, скрывается от непосвященных. Началось дело обыденным образом: решением конклава исполнители заклеймили самозванца, в котором ни на грош не нашли магической силы, а через год ошельмованный явился и потребовал сатисфакции. Таки оказался волшебником, и сила у него была великая, вот только проявлялась она всего один день в году. Но это ничего не значит, колдун есть колдун. Многие волшебники специально ограничивают себя в одном, чтобы в другом преуспеть. Темные маги колдуют только по ночам, а при солнце от них и фокуса не дождешься. Иные специализируются в боевой магии, не умея больше ничего, третьи в трансформациях. А те, которые могут все, по сути ничего не умеют толком, разве что ограничат себя во времени или пространстве. Этот маг был как раз из таких; все мог, но только раз в году. Пришлось извиняться, клеймо снимать, а это непросто даже для всего конклава.
Народная молва делит волшебников на добрых и злых, а они не злые и не добрые, колдовская сила выжигает эти понятия из души. Сами маги обычно не считают себя ущербными, но если вдуматься, так ли сладко быть чудотворцем наполовину, обладать могуществом, которое ограничивает само себя? Неудивительно, что время от времени кто-то пытается перешагнуть ограничения, наложенные природой или коллегами. Вот ими и занимается конклав. А самозванцы - всего лишь развлечение в свободную минуту.
Когда наступило утро, человек, наблюдавший с дальнего холма за агонией замка Рэндол, поднялся, одним движением руки загасил свой костерок и направился в сторону дымящихся развалин.
Безумцы порой бывают удивительно прозорливы. Сам Рэндол тоже был близок к помешательству, поэтому слова Беатрис, что дети отныне будут погибать каждую ночь, воспринял близко к сердцу. Тела разбившихся мальчиков он отнес на второй этаж сохранившейся башни, не стал звать священника и никак не отреагировал на паническое сообщение, что еще не отпетые покойники исчезли из своих гробов в сельской церкви. Это было страшно и бесчеловечно, но идеально укладывалось в общую картину. Рэндол был уверен, что завтра Робин и Перси воскреснут на полчаса, чтобы вновь трагически погибнуть. А он должен спасти их вопреки воле злого чародея.
Жену Рэндол оставил на попечении единственного не сбежавшего слуги, а сам отправился в ближайшую деревню, откуда привез длинную лестницу и телегу, полную сена. До третьего этажа лестница не доставала, да у развалин и не было сейчас третьего этажа, огрызки стен оканчивались оконными проемами второго.
Босуэл, так звали верного слугу, получил точные наставления, когда именно подогнать воз к окнам горящего здания, как оттаскивать Робина, если он все-таки потеряет сознание, кого предупреждать, если погибнет сам Рэндол. Конечно, прыгать в сено, это не на камни, да и воз скрадывает высоту ярда на два, но хотелось предусмотреть все. Себя Рэндол обильно полил водой, лицо замотал мокрой тряпкой, еще несколько полос влажной материи взял с собой, просто на всякий случай. Задолго до ожидаемого часа он был готов, стоял во дворе, ежась от сырого холода, держал стоймя лестницу, готовясь к броску на второй этаж.
По просьбе Рэндола звонарь деревенской церкви обещался отбивать часы, и едва из сгущающейся темноты донесся удар колокола, извещающий, что до полуночи осталось полчаса, перед Рэндолом беззвучно воздвигся призрак его дома. Стены, окна, карнизы, крутая крыша, выложенная аспидными пластинами сланца - все было твердо, прочно и вещественно. И все же это был призрак, поскольку уже к утру на месте замка опять останутся курящиеся развалины.
Из дверей привычно валил дым, и Рэндол подивился мимоходом, как быстро он привык к этому зрелищу. Подивился, стремительно взбираясь по лестнице, приставленной к окну, за которым находился его кабинет. И снова он бежал по задымленным галереям, мимо рыцарских доспехов, оружия былых веков, мимо обломков мраморных антиков, мимо библиотеки, где собраны древние рукописные книги, мимо кабинета редкостей, на третий этаж, в детскую комнату, откуда уже слышался крик, еще не исполненный ужаса, а просто тревожный. Хотя, возможно, так казалось.
Пламя сегодня пожирало дворцовое убранство необычайно быстро, так что Рэндол не выиграл, по сравнению со вчерашним днем, ни одной минуты. К детской он поспел одновременно с пожаром и сразу бросился распахивать окно.
- Робин, скорей!
- Нет! - Робин попятился и едва ли снова не полез под кровать. «Неужели помнит?» - мысль обожгла хуже пожара. Объясняться времени не было, но все же Рэндол крикнул:
- Там сено! Это не страшно!
Перегнувшись через подоконник он глянул вниз. Сена не было. Случайная искра подожгла стог, наваленный на телегу, и теперь под самыми окнами пылал огромный костер, прыгать в который было бы чистым самоубийством. Лошадь, впряженная в телегу, дико билась, а Босуэл, повиснув на ней, резал постромки, чтобы успеть отвести в сторону невезучее животное, которому дважды за три дня довелось побывать в пожаре.
«Кой черт надоумил связаться с сеном! - в отчаянии думал Рэндол, заматывая лица мальчиков мокрыми полотенцами. - Влажный мох нужен, с болота, а лучше просто веревку, веревочную лестницу!» Потом он подхватил на руки Перси, скомандовал Робину: «Вперед!» - и они, словно в позапрошлую ночь, побежали сквозь огонь. И опять Робин упал на полпути, и Рэндол волочил обоих детей. Он правильно рассчитал путь и выбежал не в буфетную с ее решетками, а в лакейскую, где никаких решеток не было. Спрыгнул вниз удачно, но оттащив мальчишек подальше от огня, увидел, что мокрые полотенца не помогли. Дети задохнулись. Как странно…
Наутро Рэндол, почерневший, исцарапанный и обожженный, вновь стоял перед остатками замковых стен и прикидывал план будущих действий. Веревочной лестницы у него не было, и за один день ее не свяжешь. Значит, остается веревка. Если спускать детей по очереди, тот, кто останется наверху, за это время может наглотаться ядовитого дыма. Следовательно, спускать их надо вместе. Заранее сплести что-то вроде сбруйки, чтобы Перси висел на груди у Робина. Веревку проверить на прочность и вымочить в крепком соляном растворе, тогда она не перегорит, даже если из нижнего окна выхлестнет пламя. Лишь бы дети в этом пламени не задохнулись. Хотя спускать он их будет очень быстро.
О том, что он может задохнуться сам, Рэндол не думал. После всего, что случилось за три последних ночи, собственная жизнь совершенно не волновала его.
Сзади послышался цокот подков о брусчатку мостовой и вперебивку с ним легкие, почти неприметный шаги. Кто-то, ведя в поводу коня, подходил к Рэндолу. А ведь вся округа в первый же день успела узнать о проклятии, без дела сюда никто не явится, да и по делу не всякого затащишь. Недаром же слуги разбежались от него, как от зачумленного.
Рэндол медленно повернулся. Так и есть - человек, держащий под уздцы коня. Одет добротно, но просто, по-дорожному. Никаких вещей при себе, значит, оставил в гостинице, а сюда прискакал налегке, не рассчитывая на приют. Очень предусмотрительно.
Незнакомец подошел вплотную и, не поздоровавшись, произнес, глядя в глаза Рэндолу:
- Меня зовут Райнихт. Я - маг.
Лицо Рэндола закаменело. Потом он с трудом сглотнул и произнес:
- Уходите немедленно, иначе я убью вас. Самая моя большая мечта - уничтожить всех магов, сколько их есть на свете.
- Мне кажется, всем магам на свете вы предпочтете одного, того, кто назвался Эхоу. У меня к нему тоже немалый счет. Так я могу говорить или мне уйти?
- Говорите.
- Разговор будет долгим. Может быть, пройдем в башню?
- Нет!
- Я знаю, что там. Но мне нужно взглянуть поближе. Сразу предупреждаю, помочь вам я не смогу, да и никто не сможет. А вот расплатиться с Эхоу…
- Хорошо. Идем…
В башне Райнихт первым делом подошел к телам мальчиков, откинул покрывало и долго смотрел в голубые белки закаченных глаз.
- Что скажете? - скрипуче осведомился Рэндол.
- Это действительно ваши дети.
- А могло быть иначе?
- Вполне. Это мог быть фантом, созданный Эхоу специально, чтобы помучить вас. Это могли быть кадавры, покойники, которым на время возвращается видимость жизни. Хотя прежде Эхоу не был замечен в некромантии. Он не дурак, а некромантия - легкий и быстрый путь в никуда.
- То есть мальчики живы?
- Это сложный вопрос. За минуту до того, как погибнуть в горящем замке - они живы. А сейчас… - не возьмусь ответить.
- А… - начал было Рэндол, но Райнихт резко перебил его:
- Да! Я догадываюсь, о чем вы хотите спросить, и сразу отвечаю: да, они помнят все, что случилось за эти дни. Ваши дети умирали уже трижды и будут умирать впредь, здесь я ничем не могу помочь. Могу помочь только с вашей супругой; она сейчас спит. Ей нужно хоть немного отдохнуть. Я мог бы вернуть ей и разум, но вы сами понимаете, что произойдет вечером. Так что пусть остается, какой была.
- Зачем тогда вы пришли ко мне?
- Вот об этом я и хочу поговорить. Давайте спустимся вниз. Там, во всяком случае, есть где присесть.
Они сошли на первый этаж. Леди Рэндол действительно спала, свернувшись калачиком на разбитом диване времен прошлого царствования. С лица исчезло подобие улыбки, теперь оно было спокойным и отрешенным.
- Она не запомнит своих снов, - сказал Райнихт, усаживаясь на резной стул, жесткий и такой тяжелый, что в башню его пришлось затаскивать двоим слугам.
Рэндол уселся напротив, выбрав простой табурет.
- Итак, - начал волшебник, - что вы знаете о магах?
- Я знаю, что они приходят однажды, глядят в глаза, а потом принимаются хозяйничать в твоем доме, как в собственном кармане.
- Жестокий приговор. По счастью, не вполне справедливый. Над нами немало законов. Одни из них существуют сами по себе, как некая данность, другие установлены нами же, ради собственного спокойствия и безопасности. Кому захочется, чтобы соперник вдруг обрел могущество, по сравнению с которым сила всех остальных - просто ничто? А это вполне возможно, хотя путь к сверхмогуществу достаточно сложен и, главное, его нельзя пройти незаметно. Чтобы обрести практическое всемогущество, нужно дважды обойти установления природы. Понимаете? Закон природы нарушить невозможно, но его можно обойти. Собственно говоря, вся наша магия зиждется на том, что мы обходим законы природы. Но тут нужно обойти законы, касающиеся самой магии. Все знают, что сильный колдун властен над жизнью и смертью человека. Но за гранью смерти власть кончается. Я не говорю о некромантии, некромант имеет дело с трупом, человека там уже нет. А чем можно досадить мертвому? Как его наказать? Надругаться над бездыханным телом? - мертвецу это безразлично. Мертвый навсегда свободен и неуязвим.