Он весь сеанс сидел с закрытыми глазами и не видел, как адмирал громил вражеские эскадры, но морские баталии закончились, и они с Леоновой расцепили руки.
Онемевшая рука горела огнем, и, выйдя на улицу, Сергеев увидел, что солнце зашло и в небе висело грозовое облако. Стало страшно, он почувствовал, что произойдет ужасное, и не ошибся.
К ним с Леоновой подлетел Морозов и сообщил, что «Бела чао» – песня итальянских партизан, и Сергеев врун, и никакого китайского он не знает, вообще он козел.
Леонова покраснела – она, председатель отряда, ненавидела вранье. Посмотрела на Сергеева с презрением и вытерла свою божественную руку кружевным платком. Свет в глазах Сергеева померк, она ушла с Морозовым.
Он пошел за туалет, взял лом и отправился искать Морозова. Кто-то должен был умереть.
Лом оказался тяжелым, и Сергеев устало присел рядом с памятниками пионерам-героям.
Так горько стало Сергееву, что он сначала добил ломом гипсового мальчика, а потом переломал ноги памятнику похожей на Леонову: он сокрушил своего идола, бил, пока не появилась арматура.
За этот поступок его исключили из лагеря, хотели пришить политику и вандализм, но бабушка намекнула начальнику с протезом, что в месткоме узнают о его темных играх с детьми, и он заткнулся.
После школы Сергеев уехал в Москву и вернулся в город своего детства через тридцать лет, нашел Морозова и, выпивая с ним, спросил про Леонову.
Леонова закончила школу с медалью, но не поступила, папу, главного инженера, посадили за хищения цемента с конфискацией, Леонова жила у бабки в деревне, потом вышла замуж за местного тракториста, он ее бил, она вместе с ним пила самогон и чуть не села за кражу из ларька. Теперь работает на цементном заводе вахтершей и пьет как лошадь.
Благополучный Сергеев ужаснулся, и наутро ноги привели его на проходную. Он увидел жалкую, беззубую, с фингалами, древнюю старуху и не подошел, хотя заметил, что она его узнала.
Не захотел соприкасаться с чужим несчастьем, боялся заразиться – в этой Леоновой ничего не напоминало о той, только глаза из-под синяков сверкали прежним светом, и коленки в резиновых сапогах были такими же…
Кентаврофилия
У Тамары дилемма: муж умный, а не ебет, и есть мужчина – чистое животное, но не тонкий, не владеет изящными манерами, как увидит – сразу валит, ни словечка не скажет, не отметит гладкость рук и лебединость шеи, но сильный, сволочь, ничего не скажешь.
Встанешь после него – и кажется, что в санатории побывала двадцать четыре дня…
А как жить? Где найти золотую середину?
Вот такие вопросы томили Тамару, хозяйку двух контейнеров на оптовом рынке у метро «Каховская», женщину решительную, ягодку сорока пяти лет. Про таких говорят: «А она ничего, сзади выглядит на тридцать, спереди плюс пять». После трех стаканов на любом банкете найдется провожатый для далеко идущих последствий, но она не такая – только по любви и никаких звериных штучек, а вот бес один раз попутал.
Обсудить свое двойственное положение было не с кем, подруги из НИИ, где в лаборатории внезапных выбросов газа (газовая отрасль) они сидели много лет, растворились в челночных баталиях девяностых. Когда лабораторию закрыли, мужчины легли на диваны проклинать кровавый режим, а женщины всей своей слабосильной половиной оказались в клетках оптового рынка ЦСКА, где торговали достижениями Китайской Народной Республики, разгадывали кроссворды и читали книги. Общество для общения было отменным – филологи и историки, научные сотрудники и даже одна актриса, которую в кожаной куртке и дымчатых очках никто не узнавал.
Было холодно, но весело, и полный пансион: утром кофе, потом обед, приготовленный специалистом по древнегреческой мифологии, после обеда рассказы географа из клетки по продаже батареек о Бермудском треугольнике, а уж после восьми банкет в кафе «У Рустама» по случаю дня рождения девочки из колготок, умницы с тремя языками и мамой лежачей после инсульта.
За пару лет раскрутилась Тамара, стала на себя работать, муж дома амбразуру собой закрыл – дочку до ума довел, дома порядок держит, ремонт сделал, варенье варит, шторы стирает, на даче травинка к травинке. Домой кормилица придет – сапожки снимет, ванну нальет. Золотой человек, родной. Поцелует его в голову плешивую, посмотрит в глазки лучистые – и спать без задних ног и передних рук.
В субботу передача по ТВ была для пытливых умов – дядька с бородой рассказывал, что в семидесятые годы опыты проводились по закрытой тематике – трансплантация головы молодой собаки к старой, показывали опытный образец: старая собака с двумя головами на глазах молодела, и тело ее обрастало новой шерстью.
Тамара посмотрела на своего и подумала: «Вот бы моему тело кабана пришить, а голову его золотую оставить. Кабана не жалко, голова ему не нужна совсем, куплю ему джип, он точно напьется и разобьется, тут мы его прооперируем, и славно получится».
От этих мыслей смешно и страшно стало, неосуществимое желание соединить в одном флаконе шампунь и кондиционер не под силу даже дьявольскому парфюмеру.
Спать легли сразу после телеперадачи о двух собаках, муж лежал тихо, Тамара ворочалась, и одного ей хотелось: чтобы все, что она задумала, случилось хотя бы во сне. А наутро после душной ночи все встало на свои места, а ночь растворилась в утреннем свете и больше никогда не возвращалась.
Геном простого человека
Сергеев утром за чаем услышал по радио новость, что гомо сапиенс только в 90 раз сложнее круглого червя. Эта новость потрясла его.
Он знал, что мир людей несовершенен, но чтобы настолько! Потом он успокоился, перебрал в памяти своих знакомых и со скрипом согласился с открытием научного мира.
Первым на ум пришел его начальник, редкая тварь – ну не настолько редкая, как мамонт, но все-таки. Червяк он был некруглый, а совершенно плоский, а плоские черви дурнее круглых в семь раз, и это значит, при нехитром расчете, что Сергеев был сложнее начальника в 490 раз, а разрыв их по зарплате был тоже нехилый – начальник в 40 раз был умнее Сергеева по доходу на его подлую душу.
Это соотношение описывало весь спектр чувств Сергеева: каждый день приходилось терпеть вопиющую несправедливость и нарушение законов природы. Начальник знал, что Сергеев его не любит, и ему, начальнику, страдания Сергеева были по хую.
Прямые свои обязанности Сергеев исполнял нормально. Они занимались созданием имиджа новых героев капиталистического труда, Сергеев отвечал за стройность биографии клиента, подчищал в документах двойки, полученные в пятом классе, убеждал бывших жен не выступать, выкупал у них старые фотографии, на которых клиент плохо выглядел в трениках в Гаграх с первыми детьми, сопливыми и некрасивыми. Они, получив небольшие «отступные», соглашались не признаваться таблоидам, что государственные люди были когда-то их мужьями.
Иногда приходилось покупать дипломы, где оценки были средние, красные дипломы стоили ненамного дороже, но привлекали излишнее внимание. Только синие: достойный человек должен быть не ботаник – это привлекало и примиряло электорат.
Начальник по линии производственной уесть его не мог, но и терпеть рядом человека, считающего тебя червяком, тоже радости мало. Однако за него был главный идеолог, он твердо сказал начальнику:
– Не тронь его, найдешь лучше – съешь его, а пока не тронь.
Задумал как-то Сергеев на своего червяка-начальника поймать более крупную рыбу из правящей партии, а заодно и начальника извести в процессе эволюции-революции: рыба его съест, а ему за это ничего не будет, и гармония наступит, и справедливость восторжествует.
Был грех у червя: баб он очень любил, а они ему не давали даже за деньги – они им брезговали, противный он был, скользкий, ну, в общем, гад ползучий.
Жена у червя жабой болотной была. Поначалу червь ее целовал, все надеялся, что прекрасной царевной станет, ни хера не вышло, а папа ее червяку в компенсацию дело отдал. Покрутился червь, поерзал, да и успокоился: ну жаба, зато скачет как! Для червя это тоже не хухры-мухры, да и любая царевна через пару лет тоже жабой стать может при неправильной эксплуатации. Папа жабы сказал ему:
– Понимаю, с ней не жарко, но ты давай поаккуратнее, не обижай ее, по-тихому гуляй, не позорь фамилию.
Червь усвоил, папу послушал и не наглел, гадил по-маленькому с подчиненными, у которых проблемы были с квартирой или регистрацией, держал всегда таких пару жертв. Но рабская любовь не грела, хотелось что-то возвышенное и длинноногое, оно сидело в приемной и не давало уже два года из рациональных соображений: дашь ему – толку никакого, потом уволит из угрызений совести, или жена-дура проследит и кислотой в рожу жахнет. «Не будите зверя», – написано в инструкции для умных.
Референт была девушкой около сорока, вполне еще боеспособной, и ей нравился Сергеев, романа у них не было, но пару раз они оказывались в пикантном положении, что дружбе не мешало, наоборот, скрепляло взаимную симпатию и доверие.
В отличие от червя у Сергеева все было наоборот: он был милый, теплый, пьющий и нежный. С ним случай произошел, когда выборы делали в Омске: девушка по вызову на следующий день к нему пришла бесплатно и духи принесла, за свои блядские деньги купленные, подарила со слезами и слова сказала: «Спасибо, дядя, вы мне глаза открыли, я в школу пойду, буду детям рассказывать, как прекрасен этот мир, не зря же я в университете училась. А деньги не главное, говорят, скоро учителя для страны важнее проституток будут».
Сергеев гордился своим нравственным подвигом. «Если каждый спасет хотя бы одну душу, какая страна может получиться!» – так думал он, принимаясь за свой дьявольский план.
У референтки была мечта: купить себе квартиру. Она давно уже в Москве жила, но не копила – все старалась кого-нибудь запутать, но мужики попадались крепкие: телефон, трусы, ну в крайнем случае сумку купят, а квартиру не хотели, считали, что это затянет в пучину отношений, ведь жалко же потрахаться пару раз, а потом жалеть всю жизнь свою недвижимость.
Референтка устала уже в поисках инвестора, да и годы брали свое: ну еще год, ну два, а потом что? Молодое поколение наступает, так и на обочине оказаться можно.
Сергеев рассудил все верно, был у него человечек в Думе, обязанный ему: когда-то он его с двумя судимостями и недостаточным образованием к власти привел и до сих пор должок за ним остался.
Человечек искал помощника, Сергеев свою пассию рекомендовал, но условие поставил: она пойдет только за квартиру. Договорились, что со следующего созыва она приступит, а пока станет смертельным оружием, чтобы червяка завалить.
Пригласил он референтку в ресторан дорогой, накормил на убой – она дорогие рестораны любила, все меню заказывала, аппетит у нее был хороший: и рыбу, и мясо, и морепродукты – все любила, на десерт и диджестив место всегда оставалось, ела впрок до следующей оказии. Потом в караоке ее повел, петь она любила, особенно Пугачеву: «Не отрекаются любя» – всегда аплодисменты срывала у знатоков.
Только после этого он поведал ей, чего хочет от нее по сценарию.
Девушка она была тертая, все попробовала в жизни: и женщин, и кокаин, так что задание ее не удивило. Сергеев хотел, чтобы она обоих супругов – жабу и червя – соблазнила, а Сергеев на обломках их семейной жизни их под орех разделал. Она слегка чуть покуражилась для виду, но квартира есть квартира, тут и поступиться принципами можно, даже если они есть.
На следующий день червяк не верил своим глазам: его секретарша, его неспетая песня стала дарить ему такие многозначащие взгляды, что он решил, что «девочка созрела» – так пелось в одной модной песенке непонятно про кого.
С другой стороны, жаба стала двадцать раз на дню получать эсэмэс с цитатами из Земфиры от неизвестного абонента.
Жаба давно заглядывалась на женщин, надеясь, что после червя, единственного из мужчин, позарившихся на нее, девушки оценят ее нежность и прохладу. Ей казалось, что она так и не стала прекрасной, потому что ей достался не тот поцелуй.
Оба супруга параллельно начали забег с препятствиями за обладание секретаршей, жаба дарила ювелирку, червяк забрасывал цветами и конвертами с купюрами, схватка ползучих гадов продолжалась.
Сергеев наблюдал и режиссировал накал страстей, к пятнице наступила развязка. Он дал команду назначить двойное свидание, жаба решила принять жертвоприношение секретарши в своей постели, где свет и зеркала показывали ее в лучшем виде, начальник же запланировал загородный пансионат с ночным продолжением, все ждали пятницы.
В конце рабочего дня смертельное оружие Сергеева отпросилось у начальника на маникюр, чтобы предстать перед ним во всей красе. Он даже вспотел, представляя ее лакированные когти на своей жирной спине, и отпустил ее, урча от страсти неземной.
Жаба тоже времени не теряла, последнее эсэмэс от секретарши заставило ее скакать по дому, текст сокровенный гласил: «Еду, хочу, не могу».
Она понимала, что это плагиат, но слова любви цитировать не грех.
Жаба ждала, в колонках у нее играла песня про трещинки певицы З., и она собиралась их заполнить без остатка, такого с ней еще не было. В юности надувал ее когда-то учитель по вокалу, она даже чуть не лопнула, но папа пресек эти упражнения, а теперь папы нет и можно запеть своим голосом.
Секретарша ехала к жабе, в машине звучала песня про трещинки, и ее слегка передергивало от предстоящего, но ощущение обещанного бонуса согревало – за такую цену она бы и с собакой согласилась, а тут какая-то жаба, всего-то делов.
Дверь в преисподнюю открыла симпатичная жабка лет пятидесяти, в костюме дога из черного латекса. Она улыбнулась во всю пасть, язык был длинный, но клыков не было. «Ну, слава Богу, – подумала референтка, – обойдемся без экстрима».
В комнате, освещенной только канделябрами, было душно, жаба наставила огромное количество лилий и орхидей: лилии символизировали болото, где она пребывала, а орхидеи – будущее, где она собиралась оказаться.
«Бухнуть надо бы», – подумала секретарша и налила себе подряд два бокала шампусика. Пока она пила, жаба принесла шикарную коробку с чем-то красивым – оказалось, купальник. Из вежливости пришлось примерить тут же, на глазах добросовестного приобретателя. Жабка расцвела и полезла целоваться, ей очень уже хотелось стать прекрасной, но время еще не наступило.
Допив из горла последние брызги шампанского, жертва насилия захотела спеть любимую песню «Не отрекаются любя…».
В это время Сергеев послал возбужденному червяку жесткое сообщение: «Не приду, крайние обстоятельства».
Червяк из плоского стал круглым, надулся и стал звонить себе домой, чтобы посетовать супруге, что все кругом бляди, кроме нее.
Трубку долго не брали, потом томный голос жабы недовольно ответил, что она спала, голос референтки, до боли знакомый, пел «Не отрекаются любя…».
Червяк положил трубку, он все понял…
Шекспир, Ромео и Джульетта, или Логистика по-русски
Внук был тонким и добрым юношей, бабушка – известной актрисой около шестидесяти лет, лет двадцать не отмечавшей день рождения.
Не отмечала, но внуку отказать не могла – он всегда ей дарил подарки: в детстве рисовал открытки, в зрелом возрасте дарил что-то очень приятное.
В этот раз, высчитав, что у нее юбилей, он решил подарить ей шоколадного режиссера, снявшего ее в роли Джульетты и предложившего роль Кормилицы.
40 лет назад он поставил спектакль, где роль Джульетты получила бабушка, встав на колени перед маэстро. Он изменил мизансцену и поставил бабушку раком, а после дал желанную роль в этой постановке. Она играла роль яростно и очень долго, умерли два Ромео, режиссер уже три раза развелся, а бабушка продолжала играть, не потеряв сценической девственности ни разу.
Каждые десять лет режиссер менял трактовку роли: то Джульетта десять лет спустя, то двадцать, но он устал пахать эту ниву, ему захотелось классики, и он предложил бабушке роль Кормилицы, а на роль юной девы хотел попробовать молодую гримершу, ласковую и нежную. Он хотел ее попробовать, а она не давала, требовала эту роль, а за это готова была к сатисФАКции с немолодым режиссером.
Торговать своей юностью и гладкостью кожи она научилась, работая кассиршей в ночном клубе, где иногда при большом наплыве гостей руководство просило персонал поработать в аврально-оральном режиме. На деньги, заработанные на этом поприще, она окончила курсы визажистов и попала в модный театр, где ей встретился маэстро с большими амбициями и животом, но с горящими глазами. Он сказал гримерше: «Я вас вижу…» – и предложил роль.
Бабушка-Джульетта потеряла сон, она плакала, грозила ему министерством культуры, но на дворе царил рынок, и она потеряла роль, а вместе с ней покой и сон.
Внук нашел ей пансионат для тех, кто плохо спит, бывший цековский, – они сориентировались, стали собирать под свою крышу тех, кто плохо спит, кто не заплатил налоги, ну, в общем, здоровых людей, которым делать нечего. Бабушка попала туда для лечения моральной травмы и проблем со слухом, она давно не слышала аплодисментов.
Юноша заказал в шоколадном салоне тело режиссера почти в полный рост из горького шоколада, шоколаду ушло почти 20 кг, для перевозки он заказал авто в транспортной компании с западным инвестором и русским менеджментом.
Оплатив заказ, внук поехал к бабушке в пансионат отмечать несуществующий юбилей.
Пансионат находился под Звенигородом, в местечке Бор – живописном месте. Коммунисты неплохо разбирались в экологии и места для себя всегда выбирали знатные – удивительная способность передового отряда хапать лучшее поражает до сих пор.
Бабушка ждала гостей с нетерпением, должны были подъехать заклятая подруга, играющая в ее театре комических старух, критик-педофил, любитель Джульетт, и старый поклонник, боевой генерал, работавший на таможне, но на нелегальном положении: деньги брал, но ни за что не отвечал.