Женщины, среди которых Кикаха заметил немало привлекательных особ, были сплошь брюнетками с карими глазами, лишь немногие удивляли контрастом темных волос и светлых глаз. Достоинства и недостатки фигуры подчеркивала единственная деталь туалета — короткая юбка-кильт из дубленой кожи. Дети — как малыши, так и подростки ходили голышом, предпочитая любой одежде слой грязи. Впрочем, последнее было характерно и для взрослых — так же, как и запах, словно туземцы не мылись больше месяца.
Последовал короткий приказ вождя, и несколько воинов раздели Кикаху до трусов. Предводителю досталась знатная добыча — драные джинсы. Судя по выражению его лица и радостному смеху, старик никогда прежде не видел ничего похожего на них. Однако когда он попытался натянуть джинсы, то обнаружил, что его широкие ягодицы и отвислый живот не помещаются в них. Проблема довольно просто разрешилась, когда пояс украсили несколько надрезов.
Найдя в заднем кармане джинсов пакет с ядовитыми стрелками, вождь передал их воинам с копьями без наконечников. Те привязали стрелки сыромятными ремнями к концам копий, а потом устроили небольшой показательный бой, играючи тыкая друг в друга оружием и с визгом отскакивая в сторону.
Из табуна выволокли крупную лосиху, быстро оседлали; вождь жестом велел Кикахе забраться на нее. Он так и сделал, и теперь сидел, ожидая дальнейшего развития событий, держась за поводья. Один из воинов, продев под брюхо животного длинный ремень, завязал его концы на голенях Кикахи. Затем караван тронулся, и старуха — единственная среди женщин — заиграла странную мелодию на сделанной из длинной кости флейте.
Ехали они примерно час, затем племя разбило лагерь — эта процедура оказалась достаточно быстрой — у канала. В то время как Кикаха сидел на животном, игнорируемый всеми, кроме своего сторожа, туземцы шумно принимали водные процедуры. Через полчаса, очевидно выждав, пока пленника жестоко искусает орда синих мух, сторож наконец развязал ремни у него на ногах. Кикаха с трудом спешился и жестом показал, что хочет напиться воды. Сторож, стройный юноша, кивнул, разрешая. Кикаха подошел к краю канала, опустился на колени и зачерпнул ладонями воду. В следующий миг он очутился в воде, сброшенный туда пинком, за его спиной раздался громкий хохот.
Кикаха поплыл назад, затем, когда ноги коснулись дна, обернулся и бросил тоскливый взгляд на противоположный берег, находившийся примерно в трехстах футах. Он мог бы добраться туда даже со связанными руками и уйти от преследователей — если бы только поблизости были лес или гора, а отнюдь не равнина примерно в две мили шириной. Верховые догонят его прежде, чем он пересечет ее.
Когда Кикаха неохотно вылез на берег, охранник встретил его какой-то незатейливой фразой, услышав которую туземцы дружно расхохотались. Наверняка замечание не было лестным — а впрочем, почему бы не узнать, что он сказал? Кикаха решил, что может приступить к урокам изучения языка прямо с этой минуты. Он показал на копье и спросил, как оно называется. Некоторое время юноша морщил лоб, пытаясь понять, чего от него хочет пленник, а затем ответил:
— Габол.
Слово габол , как оказалось, не являлось общим названием для этого рода оружия, а означало копье с наконечником, закаленным в огне. Древко, увенчанное каменным наконечником, называлось барос ; с наконечником из антилопьего рога — ява ; из львиного зуба — градос .
Позже Кикаха узнал, что у туземцев не было слова для обозначения человеческого рода. Племя просто называло себя «люди», а остальные, не принадлежавшие к нему, считались «врагами». Детей любого пола обобщали одним словом, буквально переводившимся как «несложившийся». Взрослые мужчины разделялись на воинов, убивших врага, не прошедших боевого крещения юношей и бесплодных особей мужского пола. Последний мог быть храбрецом, отправившим на тот свет не одного своего противника, но все равно оставался тайру . Если же, однако, он сумел похитить ребенка из другого племени, то переходил в разряд виру , славных воинов.
Женщины тоже распределялись на три категории, и к высшей относились те, кто имел детей. Чтобы принадлежать ко второй, бесплодная женщина должна была убить двух врагов — мужчин или женщин. Шонка — слово, когда-то называвшее мелкое животное, обозначало женщину, не имевшую детей и не пролившую вражеской крови.
* * *
Вот уже двое суток караван не спеша двигался вдоль канала к высившимся далеко впереди двум горам. Иногда его прямое русло расширялось и мелело, иногда становилось узким и глубоким, устремляясь вперед, насколько хватало глаз.
Пока племя либо разбивало лагерь, либо двигалось со скоростью около мили в час, часть мужчин и женщин помоложе отправлялась на охоту. Туземки не занимались с рассвета до сумерек хлопотами по хозяйству, рукоделием и своими отпрысками; детей воспитывали сообща, по очереди присматривая за ними, а еще мастерили копья и бумеранги. Этим круг их обязанностей и ограничивался; молодые женщины посильнее зачастую отправлялись на охоту и в набеги.
Охотники, как правило, возвращались с неплохой добычей: мясом антилоп, газелей и страусов. Однажды им удалось убить слоненка, и племя тут же направилось к туше. Пройдя две мили, туземцы устроили привал, чтобы как следует насытиться сырым мясом, пока животы у всех заметно не округлились.
Помимо мяса, туземцы употребляли в пищу фрукты и орехи с деревьев. Охотники занимали позицию за пределами досягаемости щупалец или стрелок и сбивали плоды бумерангами.
На обучение основам языка Кикахе потребовалось больше недели. Словарь нельзя было назвать богатым, но оттенки значения, передаваемые большей частью едва различавшимися гласными звуками, поначалу ставили его слух в тупик. К тому же в предложении последний согласный в слове мог изменяться начальным согласным последующего слова. Кикаха пытался найти какие-либо аналогии с известными ему языками. Например, используемый для верховой езды лось назывался хикву . Не могло ли это слово находиться в родстве с древнелатинским эквус , а также с греческим гиппос ? С какой стати их далеким предкам пришло в голову назвать так лося? Разумеется, хикву больше других животных напоминал коня.
Кроме занятий языком, Кикаха, когда находился в седле, занимался поисками следов своих спутников, прежде всего Ананы. Пока у него не хватало словарного запаса, чтобы расспросить кого-то, не видал ли тот бледных чужаков вроде него или чернокожего.
На десятый день горы, казавшиеся постоянной чертой местности, остались позади. Перед ними за широкой равниной лежал океан. Кикаха чуть не закричал от радости: росшие повсюду деревья почти не отличались от сосен, дубов, тополей, яблонь и так далее — никаких щупальцев, дротиков и прочих «украшений» и «приспособлений».
Первый пришедший ему в голову вопрос был таков: если эта земля не подвержена изменениям, то почему племя не обосновалось здесь? Кикаха спросил об этом Люкио, нравившуюся ему молодую женщину, но услышал в ответ нечто непонятное от заметно побледневшей красавицы:
— Мы пришли слишком рано. Гнев Владыки еще не остыл.
Как бы в подтверждение ее словам, в этот миг ударила молния. Дерево в двухстах футах от них раскололось пополам, и одна половина рухнула на землю, а другая осталась стоять.
Вождь выкрикнул приказ возвращаться за горы, но отступление уже превращалось в паническое бегство. Лоси шарахались в стороны, всадники лихорадочно пытались их обуздать, волокуши подскакивали на кочках, теряя груз. Кикаха и Люкио скоро остались вдвоем — точнее, втроем: под деревом неподалеку от них плакала девочка лет шести. Очевидно, напуганные животные унесли сидевших верхом ее родителей.
Несмотря на связанные запястья, Кикаха изловчился и подхватил девочку на руки. Испуганный ребенок при-i жался к нему, уткнувшись грязным личиком в плечо. Кикаха торопливо зашагал со своей ношей, в то время как Люкио бежала впереди него. Опять гром, следующий удар молнии, который едва не ослепил его. Кикаха мрачно выругался — впервые в жизни его застигла такая сильная гроза. И все же, несмотря на опасность, она давала ему шанс убежать — если бы не ребенок...
На его голову обрушились потоки дождя, и Кикаха, пригнувшись, ускорил шаг. При ослепительных вспышках молний он видел, с какой скоростью неслась впереди него подгоняемая страхом Люкио. Даже без ноши и находясь в своей лучшей физической форме, он едва ли мог догонать эту женщину, летевшую вперед словно на олимпийской дистанции.
Неожиданно Люкио поскользнулась и упала, затем, проехав по мокрой траве несколько футов, снова вскочила на ноги. В ту же минуту раздался оглушительный треск, и несколько секунд Кикаха ничего не видел — вспышка молнии буквально ослепила его. А когда зрение вернулось к нему, то для Люкио уже все было кончено, от ее неподвижного тела исходил сильный запах горелого мяса.
На его голову обрушились потоки дождя, и Кикаха, пригнувшись, ускорил шаг. При ослепительных вспышках молний он видел, с какой скоростью неслась впереди него подгоняемая страхом Люкио. Даже без ноши и находясь в своей лучшей физической форме, он едва ли мог догонать эту женщину, летевшую вперед словно на олимпийской дистанции.
Неожиданно Люкио поскользнулась и упала, затем, проехав по мокрой траве несколько футов, снова вскочила на ноги. В ту же минуту раздался оглушительный треск, и несколько секунд Кикаха ничего не видел — вспышка молнии буквально ослепила его. А когда зрение вернулось к нему, то для Люкио уже все было кончено, от ее неподвижного тела исходил сильный запах горелого мяса.
Кикаха, на несколько секунд задержавшись у обгоревшего как головешка трупа, устремился вперед. Однако его поджидало следующее испытание. Впереди, за частой сеткой дождя маячила огромная призрачная фигура. Что за чертовщина? Не удивительно, что все племя в панике бежало, забыв даже ребенка.
Фигура приблизилась, и теперь уже можно было различить вождя, еле удерживавшего своего хикву . Бедное животное, должно быть, решило, что хозяин сошел с ума, решив вернуться в долину, наполненную смертью. Что касается Вергенгета, то он сумел справиться с чувством страха — значит, не случайно его выбрали вождем.
Старик поднял девочку и посадил ее в седло перед собой. Кикаха нисколько не сомневался, что вслед за тем вождь отправится догонять свое племя. Зачем рисковать своей жизнью и жизнью ребенка ради чужака? Но Вергенгет удерживал хикву , пока пленник не устроился у него за спиной (руки Кикаху по-прежнему оставались связанными). Лось, хотя и обремененный тремя седоками, быстро набрал скорость, направляясь в ущелье.
ГЛАВА 8
Вергенгет вручил девочку безудержно рыдавшей матери. Отец смущенно поцеловал дочку, его лицо выражало стыд: как он позволил страху одолеть себя?
— Мы останемся здесь, пока Властитель не кончит бушевать, — решил вождь.
Кикаха соскользнул с лося; Вергенгет последовал за ним. Какой-то миг пленнику хотелось выхватить нож из-за пояса вождя. С ним он мог бежать в грозу, в полной уверенности, что за ним вряд ли отправят погоню. Если Кикаха избежит удара молнией, то, скрываясь в лесу, вряд ли снова станет добычей туземцев.
Но что-то большее, чем нежелание рисковать, останавливало его. Истина заключалась в том, что он не хотел быть один.
* * *
Немалую часть своей жизни Пол прожил в одиночестве, отнюдь не из-за своей принадлежности к категории необщительных людей. Мальчишкой он без труда сходился с детьми соседских фермеров и со своими сверстниками в сельской школе. Благодаря своему неутомимому любопытству и спортивным достижениям он пользовался популярностью и зачастую становился лидером в компании. Однако если приходилось выбирать между развлечениями или интересной книгой, последней отдавалось предпочтение. Пол читал все подряд, и его одноклассники беззлобно подтрунивали над ним, уважая его как неординарную личность и еще более как обладателя тяжелых кулаков.
Еще в юном возрасте Пол решил, что не хочет быть фермером. Он мечтал отправиться в экзотические страны — в Африку, или Южную Америку, или Малазию, в качестве зоолога или историка посетить те легендарные края. Но для этого требовалась ученая степень, и чтобы получить ее, следовало иметь высокие отметки в школе и колледже. Надо сказать, данное обстоятельство не очень смущало его — Пол любил учиться.
Посторонний, наблюдая его со стороны, вряд ли мог представить себе, что этот прекрасный спортсмен и не менее выдающийся студент водит компанию с самыми отпетыми хулиганами, гоняет на мотоцикле по проселочным дорогам, валяется на сене с местными красавицами и периодически напивается. Однажды Пол угодил в тюрьму за неподчинение дорожному патрулю. Его сверстники сочли это забавным происшествием, в глазах сверстниц он выглядел героем, а его преподавателей случившееся сильно встревожило. Реакция родителей была соответствующей: мать плакала, отец бушевал. А то, что обожаемый сын сбежал из тюрьмы исключительно из желания показать, насколько легко это сделать, а потом добровольно вернулся в нее, еще больше их расстроило.
Судья, заставший Пола в камере за чтением «Истории упадка и разрушения Римской Империи» Гиббона, решил, что перед ним пылкий молодой человек с большими способностями, но попавший в дурную компанию. Обвинения с него сняли, назначив неофициально испытательный срок. Юноша дал слово вести себя как положено добропорядочному гражданину — во всяком случае, во время испытательного срока — и сдержал свое обещание.
В период испытательного срока Пол редко покидал ферму, не желая поддаться искушениям. Он работал, много занимался, иногда ходил на охоту в лес. Одиночество не тяготило его — тем более что для размышлений появился неожиданный повод. Мистер и миссис Финнеган, наверное, стремясь наставить его на путь истинный, или, скорее всего, в бессознательно желании причинить ему такую же боль, какую он заставил испытать их, открыли Полу тайну. Они усыновили его!
Услышанная новость потрясла юношу. В свое время, как и многие дети, когда они ощущают недостаток родительской любви, он воображал себя приемным ребенком. Но подобные фантазии недолго занимали его мысли. А теперь это оказалось правдой — и он не хотел в нее верить.
По словам его приемных родителей, настоящей матерью Пола была англичанка с причудливым именем Филея Джейн Фогг-Фог. Родители Филеи Джейн принадлежали к английскому мелкопоместному дворянству, однако ее прадед женился на парсиянке. Парсы, насколько было известно Полу, были персами, бежавшими в Индию, когда в их отечество вторглись мусульмане. Таким образом, юноша мог считать себя на одну восьмую индийцем — не индейцем, которого называла в числе своих предков его приемная мать, а индийцем, пусть даже только в силу натурализации (парсы обычно не вступали в браки с индийцами).
А пишущуюся через дефис фамилию Фогг-Фог заимела мать его матери, Роксана Фогг[19]. Она вышла замуж за давнего родственника, американца по фамилии Фог. Одна ветвь Фоггов эмигрировала в начале XVII века в колонию Вирджиния. Спустя два века некоторые из их потомков переселились на принадлежавшую тогда Мексике территорию Техаса. К тому времени лишняя «г» из фамилии выпала. Дед Пола по матери, Хардин Блейз Фог, родился на ранчо в суверенном государстве, республике Техас.
В двадцатилетием возрасте Роксана Фогг вышла замуж за англичанина. Он умер, когда ей исполнилось тридцать восемь, оставив двух детей. Два года спустя она отправилась с сыном в Техас, чтобы присмотреть ему какое-нибудь ранчо, которые тот получит в собственность, достигнув совершеннолетия. Она также встретила там некоторых из родственников, включая прославленного военного героя Конфедерации Дастина «Дасти» Эдварда Марсдена Фога. Ее представили Хардину Блейзу Фогу, судовладельцу, в которого она влюбилась, и даже его молодость не остановила ее. Чувство оказалось взаимным, и Хардин отправился с ней в Англию. Выбор Роксаны был одобрен родными, несмотря на его варварское происхождение, тем более что женщина объявила, что намерена выйти за него замуж. Блейз поселился в Лондоне, где открыл филиал своей фирмы. Когда Роксане стукнуло сорок три года, она удивила всех, включая саму себя, забеременев. Девочку назвали Филеей Джейн.
Филея Джейн Фогг-Фог родилась в 1880 году. В 1900-м она вышла замуж за английского врача Доктора Реджинальда Сина. Он умер в 1910 году при таинственных обстоятельствах, не оставив потомства. Затем Филея познакомилась с красавцем Парком Джозефом Финнеганом из Индианы. Фоггам он не понравился, так как, во-первых, был ирландцем, во-вторых, не являлся приверженцем епископальной церкви, а, в-третьих, прежде, чем Парк попросил Филею выйти за него, его видели в игорных домах в обществе дам сомнительного поведения. Тем не менее она все равно стала его женой и уехала в Терре-Хот, который, по мнению ее родственников, все еще подвергался набегам краснокожих.
Первые полгода брака оказались счастливыми, несмотря на необходимость после Лондона приспосабливаться к жизни в маленьком городишке. Но, по крайней мере, Филея жила в большом доме и не страдала от отсутствия материального достатка.
А потом жизнь превратилась в ад. Финнеган вернулся к своим увлечениям — женщинам, спиртным напиткам и покеру. За короткое время он растратил все свои деньги; а когда узнал, что его тридцативосьмилетняя супруга беременна, то объявил, что отправляется на Запад — нажить новое состояние. С тех пор о нем не было никаких известий.
Слишком гордая, чтобы в качестве брошенной жены вернуться в Англию, Филея пошла работать экономкой к одному из родственников мужа. Для нее это была достаточно унизительная ситуация, но она трудилась с традиционным британским упорством, не жалуясь на судьбу.