Наконец настала ночь. Взошла первая луна, два часа спустя на небе появилась и вторая. По представлениям Джима, смотревшего на мир глазами Орка, они были вполовину меньше земной Луны. И, разумеется, пятна на них были совсем другим.
Орк не сразу заснул, но когда его (и Джима тоже) разбудило чье-то прикосновение, ему показалось, что прошло не более пяти минут. Он с трудом различил лицо Валы.
— Я принесла тебе одеяло и еду, — прошептала она. — И не только. — Она показала ему какой-то предмет. — Лучемет. Не шевелись. Сейчас я перережу твою цепь.
— Не надо! — Орк печально вздохнул. — Спасибо, но я не могу позволить тебе рисковать собой. Если я убегу, отец проведет тщательное расследование, выяснит, кто это сделал, и убьет тебя!
— Не убьет, если ты успеешь расправиться с ним.
Вдруг неожиданно тихо охнула и упала, придавив Орку ноги. Над ними маячил какой-то силуэт, вне всякого сомнения принадлежавший Лосу. Вала, постанывая, попыталась встать.
— Лежать, вероломная шлюха! — приказал ей Лос. — Мне следовало бы убить тебя, Вала! Я понимаю, почему тебе жалко Орка. Я и сам когда-то любил его. Но ты предательски воспользовалась моим гостеприимством! Как знать, не замышляла ли ты помочь моему сыну убить меня...
Лос продолжал бушевать — смысл его речей заключался в том, что он, по милосердию своему, разрешает Вале и ее мужу вернуться в их вселенную. Но сделают они это сию же минуту и под конвоем. Вала больше не увидит Орка. С сыном он разберется сам, хотя они никогда не узнают, как он поступил.
Вала попыталась возразить, но Лос предупредил, что пристрелит ее на месте. Он еще минут пять продолжал обрушивать проклятья на их склоненные головы. Умолкнув наконец, он прижал небольшой цилиндр к руке Валы, женщина тут же лишилась чувств. А затем Лос ткнул цилиндриком Орку в грудь. Юноша потерял сознание, а вместе с ним и Джим.
Джим пришел в себя одновременно с Орком. От яркого солнечного света молодой Владыка зажмурился, и Джим почему-то последовал его примеру. Молодой тоан сидел, упираясь голыми ягодицами в скальный карниз, прислонившись спиной к вертикальному выступу скалы. Руки у него были связаны за спиной веревкой. Карниз заканчивался в футе от него, и далее вниз круто уходил горный склон, поросший примерно до половины высоты лесом. У его подножия тянулась река, петляя сквозь лесную чащу. По другую сторону реки высилась другая гора, ее вершину покрывал снег.
Небо было голубым — значит, Орк сейчас не в своем родном мире, если он только не пробыл без сознания больше двух суток.
На коленях у юноши лежал кусок пластика, исписанный четким почерком, — письмо от Лoca?
Ты на Антеме, в Проклятом мире. Если у тебя хватит мужества, то ты сможешь выжить здесь и найти дорогу к единственным другим вратам этого мира, чтобы покинуть его. Я даю тебе ключ, хотя мой недостойный сын его не заслужил. Врата находятся неподалеку от ориентира, похожего на нечто, что ты носишь на себе. Но тебе придется самому найти код, открывающий врата в твой родной мир.
Врата находятся на суше, что сужает территорию твоего поиска до пятидесяти миллионов квадратных миль. Хотя мне и следовало бы пожелать тебе всего наихудшего, не стану этого делать. Но учти, ты получил по заслугам.
Антема, Проклятый мир, созданный таинственными существами, что жили еще до Владык. Это они — творцы первоначальной вселенной, а затем и Владык, заселивших ее. Что касается Антемы, то она была столь грубо сделана, что Владыки считали ее первым опытом по созданию искусственных вселенных. Никто из Владык не пожелал тут жить, и очень немногие знали, как проникнуть сюда.
И что это еще за ключ, который носит Орк на себе? Ведь он же голый — но в это самое мгновение Орк ощутил на груди какой-то предмет. Он с усилием поднялся, нагнул голову и сумел рассмотреть круглый золотой медальон, один из отцовских, с выгравированным на нем именем «Шамбаримен» и рельефным изображением Рога, принадлежавшего этому легендарному человеку.
Какого же рода это ключ? Гора, похожая с виду на Рог? Зная хитрую натуру Лoca, следовало предполагать, что все отнюдь не так просто. Но сейчас Орку больше всего хотелось не размышлять по этому поводу, а освободить руки. Повернувшись спиной к тому монолиту, у которого он только что сидел, Орк опустился на колени и приблизил веревку к краю маленького выступа на камне. Эта поза была и утомительной, и болезненной, но попытка перерезать веревку оказалась удачной.
Орк стал спускаться по крутому склону. По этой громадной территории можно бродить тысячу лет и все же не найти нужного ориентира — не имея на самом деле представления о том, что ищешь.
Громкий визг за спиной заставил его замереть на долю секунды, потом мощный удар сбил с ног. Он услышал хлопанье гигантских крыльев. Боль от очень острых и больших когтей, вонзившихся в плечи, заставила Орка пронзительно вскрикнуть.
Джим Гримсон тоже перепугался. Он тоже услышал визг, ощутил, как когти вонзаются в тело, и заорал от боли.
Этот шок оказался слишком велик для него, и Джима унесло прочь гораздо быстрее, чем в прежние его возвращения на Землю. Он очнулся на стуле в своей палате — дрожащий, покрытый крупными каплями пота. Жжение от страшных когтей продолжалось еще миг, но потом прошло.
Несмотря на страх, Джим все же попытался вернуться в Орка, однако силы выгорели в нем без остатка. Прошло много времени, прежде чем он смог подняться со стула.
ГЛАВА 16
Сегодня члены группы как никогда были настроены на бурное выяснение отношений. Пациенты находили все больше поводов придираться друг к другу и легко обижались даже на самое невинное замечание. Может, в воздухе присутствовал какой-то микроб? Или они уже достигли определенной стадии лечения, где гнев и горькое разочарование оказываются ближе к поверхности?
Как всегда, досталось Джилмену Шервуду, девятнадцатилетнему парню с Золотого Холма. Почти все в группе либо терпеть его не могли, либо не доверяли из-за принадлежности к богатой семье. Он отвечал на все нападки слабой улыбкой или молчанием, и это отсутствие защиты еще сильнее злило окружающих.
Больше всех старался шестнадцатилетний Эл Мубер, у которого никогда в жизни не было денег, пока он не начал торговать наркотиками. Прибыльный бизнес продолжался шесть месяцев, потом Эла арестовали. Но обвинялся он только в употреблении и хранении, а не в продаже. Мубер имел особенно большой зуб против Шервуда, одного из своих бывших клиентов, так как подозревал, что именно он сдал его копам. Помимо всего прочего, он также утверждал, что Шервуд «голубой», и клеился.к нему. Девочки же находили Шервуда божественно красивым и очень похожим на Пола Ньюмена. Он интересовался несколькими из них, следовательно, зачем ему нужен такой противный тип, как Мубер?
Запястья Шервуда до сих пор были забинтованы из-за глубоких порезов — он пытался покончить с собой. Джилмен хотел стать художником, но его родители воспротивились такому желанию. Еще когда Шервуду было три года, они решили, что он сначала окончит университет Огайо, а потом получит в Гарварде диплом юриста. После шести месяцев учебы в Огайо у Джилмена произошел нервный срыв. Три месяца он провел в санатории, потом отправился домой, наотрез отказавшись вернуться в колледж. Родители, несмотря на предостережения семейного врача, продолжали наседать на него. И однажды ночью Шервуд воспользовался кровью из артерий для изображения на листе бумаги некоего кошмарного видения. В итоге он попал в группу многоярусной терапии Порсены.
Сейчас Мубер настойчиво пытался дискредитировать описания приключений Шервуда в образе Вольфа, героя, которого тот себе выбрал для подражания. Доктор Сцевола, который сегодня вел занятия в группе, пытался пресекать язвительные замечания Мубе ра, но тот не унимался. Тогда доктор сказал: или пусть Мубер подчиняется правилам, или его немедленно отправят в палату поразмышлять на тему «Меня выгнали из группы».
Мубер перестал нападать на Шервуда, хотя в течение всего занятия что-то бурчал себе под нос.
Джима Гримсона мало интересовало происходящее. Утром он пережил небольшое потрясение, когда увидел в столовой Санди Мелтон. Она сидела за столиком с группой легких шизоидов и, улыбнувшись ему, продолжила разговор со своей соседкой. Джим не знал, что Санди в больнице, тем более ничего не слышал о том, что стало с ней после того вечера у Думского. Он решил поговорить с девушкой, как только представится случай.
Кроме того, Джим не мог сосредоточиться еще и потому, что все время думал об Орке. Бедственное положение юноши и окружавший его мир казались Джи му более реальными, чем эта комната и люди в ней. Вряд ли им известно, что такое настоящие неприятности. Внезапно Джим осознал, что доктор Сцевола обращается к нему и все на него смотрят.
— Твоя очередь, Джим. Нам всем не терпится услышать, что случилось во время твоей последней экспедиции.
Джим сомневался в искренности его слов, так как полагал, что в большинстве своем члены группы слишком увлечены собственными путешествиями, чтобы их волновали чужие. Хотя... За короткий период пребывания здесь Джим уже кое-что узнал о себе — а именно то, что часто приписывает другим свои чувства, хотя те ничего похожего не испытывают.
Групповая терапия до какой-то степени походила на заседания книжного клуба, на которых его участники обсуждают различных персонажей фармеровской серии, рассказывают о своем отношении к ним, а потом (здесь сходство заканчивалось) предлагают свои варианты разрешения разных ситуаций. Кроме того, члены группы оценивали, как избранный кем-то персонаж отражает личность и проблемы избравшего. Однако все это взаимодействие находилось под тесным контролем ведущего группу психотерапевта. Процессу не позволяли дойти до той стадии, когда члены группы начинали слишком резко критиковать друг друга.
Одна из трудностей, с которой сталкивались участники на данной стадии терапии, заключалась в требовании полного отчета о своих приключениях. Джим разделял это нежелание излагать все подробности. И теперь, в ответ на приглашение Сцеволы, он обрисовал свои похождения лишь в самых общих чертах, утаив многое, потому что считал эти детали очень личными. Если впустить других слишком далеко, то собратья-пациенты захотят захватить его, Джима, миры точно так же, как Владыки желали заполучить миры своих соседей.
Более того, Джим был убежден, что вселенные, в которых бывают все прочие участники, существуют только в их воображении, хотя описания бывают очень подробными. Вслух он, конечно, этого не говорил.
Джим закончил свой несколько сбивчивый, неуверенный рассказ. Где-то на середине он стал чувствовать, что все это больше похоже на выдумку. Кажется, и другие тоже смотрели на него с сомнением.
Чернокожая девушка по имени Моника Брэгг сказала:
— Твой отец, в смысле отец Орка, часто бил тебя, то есть Орка. Лос напоминает твоего отца, Джим, он также непредсказуем и неровен. Почти все время жесток и суров, но иногда бывает добрым и нежным, каким и должен быть настоящий отец. Ребенка это сбивает с толку.
— Ты про какого отца говоришь? — решил уточнить Джим. — Про моего в этом мире или про отца в другом мире?
Моника улыбнулась, показав крупные белые зубы.
— Про обоих, глупый. Только этот Лос не во всем похож на твоего настоящего отца. Он красивый и могущественный правитель, а не безработный пьяница, как твой папаша.
— Моника! — мягко, но безапелляционно произнес доктор Сцевола. — Пожалуйста, воздержись от перехода на личности.
— Да, разумеется, док, — кивнула Моника. — Только... я ведь не сказала о его отце ничего такого, чего бы Джим сам не говорил. Я просто указывала на сходство Лоса и этой женщины, матери Орка — Энитармон? — с Гримсонами. Они в некотором роде их отражения, вам не кажется? И вообще, разве не в этом заключается весь смысл терапии? Наш мир и Многоярусный являются зеркальными отражениями друг друга. Только это кривое зеркало.
— Это один из аспектов, — согласился Сцевола, — но не стоит слишком задерживаться на параллелизмах, особенно если они довольно очевидны. Или ты что-то другое имела в виду?
— Может быть, именно различия важнее всего, — продолжала Моника. — Вот, например, мать Орка во всем подчиняется мужу, точно так же, как и мать Джима. Во всяком случае, до определенного предела. Но она красивая, сильная и способна дать ему отпор. Возможно, потом она взбунтуется и даже убьет Лоса. А это уже нечто такое, чего твоя мать никогда не сделает, правда? Или ты надеешься, что она когда-нибудь так и поступит. Верно, Джим?
— Откуда я знаю? — запальчиво ответил Джим. — Я, знаешь ли, ничего не выдумываю! Все идет своим чередом!
На какой-то миг наступила тишина, слышалось только бормотание Мубера.
— Конечно! — нарушил затем молчание Сцевола — Помните, мы ведь не книги сочиняем. Здесь все происходит по-настоящему. Существуют ли эти события у вас в голове или вне ее, все равно они есть. Мысль столь же реальна, как, э...
— Как пердеж! — выпалил Мубер и согнулся пополам от смеха.
— Да, и то и другое недолговечно, но тем не менее, реально в течение своего мига — будь то миг славы или миг вони, — согласился Сцевола.
— Миллионы отцов и матерей на земле более-менее похожи на моих родителей, — сказал Джим. — И в мирах Владык тоже такие попадаются. Ничего в этом нет странного. Кончай психологию разводить, ей-богу!
Тут неожиданно для всех заговорил Брукс Эпштейн — высокий тощий брюнет в очках в массивной роговой оправе. Хотя он тоже был с Золотого Холма, почему-то ему удалось избежать оскорблений, обрушиваемых на Шервуда. Отец Эпштейна тоже был раньше богат, но обанкротился и покончил с собой, поэтому у его матери едва хватило страховки на помещение сына в больницу « Веллингтон ».
— Психологию разводить? — переспросил Брукс. — А я-то думал, мы здесь именно этим и занимаемся!
— Мы здесь для того, чтобы вылечиться и стать здоровыми, а не сидеть и анализировать поступки друг друга до бесконечности, — мрачно отозвался Джим. — Анализировать — все равно, что разбирать на части. А что потом? Нам никогда не собрать разобранное — как несчастного Шалтая-Болтая.
— Благодарю вас, доктор Фрейд, — съехидничал Эпштейн.
Прежде чем закончился сеанс, доктор Сцевола постарался пролить бальзам на потревоженные раны и охладить страсти. Но на сей раз его мягкость, рассудительность и стремление к компромиссу оказались бесполезными. Если одни пациенты были пока еще слишком застенчивы, чтобы осмелиться задевать других, то другие проявляли излишнюю злобу, и, кстати, персонажи, которых они выбрали, отличались надменностью и дурным характером. Так или иначе, психиатру приходилось воздерживаться от излишнего подавления молодых людей, в противном случае те могли стать неуправляемыми или утратить самоотождествление с персонажами Фармера.
Как бы агрессивно ни вели себя иные участники группы, делалось это исключительно напоказ. Их всех отличала низкая самооценка, поэтому одной из целей терапии — труднодостижимой — было обретение самоуважения. Однако чтобы начать уважать себя, пациентам требовалось на время стать кем-то другим.
Через несколько минут после окончания сеанса Джиму сообщили, что к нему пришел посетитель — Сэм Выжак. Доктор Сцевола был в тот момент занят, и разрешение увидеться с Сэмом пришлось спрашивать у доктора Тархуны. Он дал его по телефону, и Джим с нетерпением поспешил в маленький холл, предназначенный для посетителей, где у дверей его встретил санитар Дейв Герском — он наблюдал здесь за порядком.
Когда Джим вошел в холл, Сэм поднялся со стула. Он широко улыбнулся и пошел навстречу другу, бестолково размахивая руками. Они встретились на середине комнаты и обнялись. Джим был очень рад видеть Сэма, но невольно сморщил нос, почувствовав запах немытого тела и грязной одежды. С тех пор как Джим лег в больницу, он ежедневно принимал душ, а грязное белье передавал матери. Однако это личное дело Сэма, тем более, если бы не щедрость друга, ходить бы Джиму в больничной пижаме, халате и тапочках.
Когда они разомкнули объятия, Сэм перестал улыбаться и предложил сесть.
— Джим, мне надо с тобой поговорить. Я кое-что задумал, но, боюсь, тебе это не понравится. А может, и понравится, не знаю. Короче, я в тупике. Мне надо уехать, но на самом деле я этого не хочу.
— Куда уехать?
— В Калифорнию. А точнее, в Голливуд. Надо выбираться к черту из этой грязной дыры. Хожу в реабилитационный центр для токсически зависимых, ну, для наркоманов. Суд покоя не дает. Судья говорит, что я должен исправиться, каждую неделю он получает отчеты из школы и от моих предков. Я все еще двоечник, хотя и лезу из кожи вон, стараясь исправить отметки.
Сэм прикрыл глаза пальцами и посмотрел на Джима сквозь них, словно через тюремную решетку. Голос у него дрожал.
— Джим, не могу я больше этого вынести! Хочу убежать, исчезнуть в этой Калифорнии. Не знаю, что я там, черт возьми, буду делать, скорее всего — на улице спать. Во всяком случае, какое-то время. Но гитару я возьму с собой. Может, устроюсь в какую-нибудь группу. А может, и нет. Великим музыкантом меня не назовешь, но ведь многих рок-звезд это не останавливало. Так или иначе, я хочу попробовать.
Джим помолчал. Сэм, опустив руки на колени, не сводил с Джима черных отчаянных глаз. Как будто надеялся на... на что? На то, что его старый приятель найдет какие-то мудрые слова, которые спасут его?
Джим махнул рукой. Этот неопределенный жест ни на что не указывал — разве что на полную безнадежность. Что может он, Джим Гримсон, запертый в психиатрическом отделении, одетый в чужое барахло, отчужденный почти от всех, кого он мог назвать по имени, за исключением доктора Порсены и нескольких пациентов? Как помочь другу?