Она подняла левую руку, слегка кивнула им, повернулась и вышла из докторского кабинета. С лестницы послышались ее медленные шаги.
Попутчики
Том Харрис, тридцатилетний коммивояжер, торгующий канцелярскими принадлежностями, вскоре после полудня выехал из Виктори, повидался с нужными людьми в Миднайте и Луизе, но решил ехать дальше, в Мемфис. Там была его база, а ему захотелось что-нибудь вечером предпринять.
К концу дня где-то посреди Поймы он подобрал двух попутчиков. Один неподвижно стоял на обочине, причем отставленная нога его напоминала старый корень, а другой играл на желтой гитаре, и она блестела в вечерних лучах, длинной прямой полосой стелившихся над полями.
За рулем Харриса клонило в сон. И в пути он кое-что делал как бы в полудреме. От вида людей, ждущих попутной машины, от их фигур на фоне неба на миг просыпалось детское ощущение: стоишь неподвижно, ничего не касаясь, и кажешься себе высоким, а земля под ногами вдруг округляется, летит и вертится в пространстве, и чувствуешь, как одиноко и ненадежно ты на ней стоишь. Он открыл дверь машины.
— Здравствуйте.
— Здравствуйте.
Харрис начал разговор с пассажирами почти официально. Теперь, набрав скорость, он чуть подвинулся на сиденье. Сзади свободного места было мало. Гитарист держал свою гитару между ногами. Харрис включил радио.
— Ага, музыка! — сказал гитарист. Он заулыбался. — Весь день пробыли на этом месте, — тихо сказал он. — Видели, как солнце поднимается и спускается. Нет-нет да и приляжем, конечно, под деревом отдохнуть.
Они ехали молча; солнце между тем садилось в красных облаках, и по радио уже сменилось несколько передач. Харрис включил фары. Однажды гитарист стал напевать "В сердце у меня одна осталась роза" — ее играли по радио "Алоха Бойз". Он застеснялся, умолк и провел по шкале приемника черноватым мозолистым пальцем.
— У некоторых электрические гитары, нравятся мне, сильные, — сказал он.
— Куда направляетесь?
— На север, наверное.
— Как раз на север, — сказал Харрис. — Курите?
Второй протянул руку.
— Да… изредка, — сказал гитарист.
От неожиданного слова Харрис дернул щекой; он протянул пачку. Все трое закурили. Молчаливый держал перед собой сигарету, как монету, — большим и указательным пальцами. Харрис заметил, что он не курит, а просто наблюдает за огоньком.
— Ух ты, ночь уже, — сказал гитарист. Голос его мог выразить любую степень светского удивления.
— Поесть было? — спросил Харрис.
Пассажир щипнул басовую струну и взглянул на небо.
— Ежевика, — сказал другой. Он высказался в первый раз и произнес это неторопливо, с раздумьем в голосе.
— Там хорошенький такой кролик притопал, — сказал гитарист, слегка ткнув Харриса в бок, — но сразу повернул — и деру.
Второй настолько погрузился в свой бессловесный гнев, что Харрису представилось, как он гонится за кроликом между рядами хлопчатника. Он улыбнулся, но головы не повернул.
— Теперь ночлег искать — так? — не унимался Харрис.
Снова брякнули струны, и гитарист зевнул.
Впереди был городок; на равнине огни стали видны километров за тридцать.
— Это Далей? — Харрис тоже зевнул.
— Где я только не ночевал; рассказать — не поверишь. — Гитарист повернулся, говорил Харрису прямо в лицо, и при свете дорожного знака улыбка его почему-то приняла насмешливое выражение.
— Не отказался бы от булки с котлетой, — заметил Xаррис и, как бы уклоняясь безотчетно, свернул с дороги под знак. Он посмотрел в окно — девушка в красных штанах вспрыгнула на подножку.
— Три и три пива? — спросила она с улыбкой, просунув голову в окно. — Привет, — сказала она Харрису.
— Здравствуй, — ответил Харрис. — Да, три.
— Ух ты, — сказал гитарист. — Портки красные, как у юнги. — Харрис ждал, когда зазвенит струна, и не дождался. — Но не красавица, — сказал гитарист.
Сетчатая дверь закусочной скрипнула, и раздался мужской голос:
— Заходите, ребята, у нас девочки.
Харрис выключил приемник, и они услышали музыку из автоматического проигрывателя, озарявшего окна закусочной то голубым, то красным, то зеленым светом.
— Привет, — снова сказала подавальщица, появившись с подносом. — Вроде дождь собирается.
Они съели булки с котлетами быстро и молча. В окно закусочной, опершись на руку, выглянула девушка. За спиной у нее все танцевала одна и та же пара. Музыка звучала бравурно: джазовый оркестр играл "Любовь, любовь, беспечная любовь".
— Всюду одни и те же песни, — тихо сказал гитарист. — Сам я с гор… У нас там совы вместо кур и вместо собак лисы, но пели мы как следует.
Стоило гитаристу заговорить, и Харрис почти каждый раз дергал щекой. Развеселить его было легко. Кроме того, он сразу угадывал в человеке желание пооткровенничать — и ту неизбежную минуту, когда это желание иссякнет. И чем больше ему рассказывали, тем больше ему хотелось слушать. Еще послушаем, как ты играешь на своей гитаре, подумал он. Оно стало частью заведенного порядка жизни, дневной и ночной, это слушанье, сделалось почти автоматическим, как движение руки, ныряющей в карман за деньгами.
— Все равно что баллада, — сказал гитарист, слизывая с пальца горчицу. — Мать у меня баллады любила. Талия, что у осы, а голос сильный. Песен знала уйму. Давно померла и в земле лежит. Отец приедет из города пьяный, как тачка, а она уйдет, сядет на крыльцо, смотрит на гору и поет. Все песни поет, какие знает. Давно померла и в земле лежит, и дом сгорел. — Гитарист глотнул пива. Он постукивал ногой.
— А что, — сказал Харрис, дотронувшись до гитарного грифа. — Мог бы где-нибудь здесь остановиться, поиграть за деньги?
По гитаре он и понял, конечно, что они не просто ловят попутную машину. Они были бродяги. Закоренелые, отдавшиеся своей участи. И тот и другой. А прикоснувшись к грифу, Харрис смутно осознал, что эта желтая гитара, эта яркая, веселая ноша в руках бродяги и заставила его остановиться, подобрать людей.
Гитарист шлепнул по деке ладонью.
— На ней-то? Я для себя играю.
Харрис обрадованно засмеялся, но ему почему-то хотелось подразнить его, услышать, как он присягнет своей свободе.
— Не хотите задержаться и поиграть где-нибудь в таком месте? На танцах? Раз все песни знаете?
Тут громко рассмеялся гитарист. Он повернулся к Харрису и заговорил так, как будто товарища не было рядом.
— Так ведь он при мне.
— Он? — Харрис смотрел в лобовое стекло.
— Ныть начнет. Он на одном месте болтаться не любит. Дальше хочет. С кем ни свяжешься — у каждого своя фантазия.
Второй бродяга рыгнул. Харрис положил ладонь на сигнал.
— Возвращайтесь скорей. — Подавальщица открыла над сердцем карман в виде сердечка и вежливо опустила туда чаевые.
— До скорого, — пропел гитарист.
Когда они выехали на дорогу, второй бродяга стал поднимать пивную бутылку и с полным ртом просительно посмотрел на гитариста.
— Вернемся, хозяин. Хнык забыл отдать ей бутылку. Вернемся, хозяин.
— Поздно, — с решительностью ответил Харрис, торопясь скорее попасть в Далей, и подумал: еще бы чуть-чуть, и я его послушался.
Харрис остановил машину на площади перед гостиницей "Далей".
— Благодарствую. — Бродяга взял свою гитару.
— Подождите здесь.
Они остались на тротуаре: один под фонарем, другой в тени, под статуей конфедератского солдата — оба понурые, пропахшие пылью, покорно вздыхающие.
Харрис пересек двор, поднялся на одну ступеньку и вошел в гостиницу.
Хозяин, мистер Джин, седой человек с мелкими темными веснушками на лице и руках, поднял голову и выбросил руку почти одновременно.
— Кто к нам пожаловал! — Он улыбнулся. — Ровно месяц… Я как раз подсчитывал.
— Мистер Джин, мне надо ехать дальше, но со мной двое — они на улице. Всё ничего, но им ночевать негде, а у вас там задняя верандочка.
— Чудесная ночь на дворе! — гаркнул мистер Джин и беззвучно рассмеялся.
— Они вам блох в кровать напустят, — сказал Харрис, показывая ему тыльную сторону руки. — Но у вас веранда сзади. Там неплохо. Я как-то ночевал там, забыл почему.
Хозяин разразился смехом, словно открыл шлюз. И так же внезапно умолк.
— Хорошо. Ладно. Подождите минуту… Майк хворает. Майк, поди сюда, тут наш мистер Харрис проездом.
Майком звали древнюю шотландскую овчарку. Майк поднялся с подстилки у двери, прошел по квадратному коричневому ковру, скованно, как стол бы шел, и втиснулся между мужчинами. Он подставлял длинную голову то руке мистера Джина, то руке Харриса и наконец тяжело опустил морду Харрису на ладонь.
— Хвораешь, Майк? — спросил Харрис.
— От старости он подыхает, вот что! — выпалил хозяин, будто рассердившись.
Харрис стал гладить собаку, но рука делала привычные движения замедленно и нерешительно. Майк смотрел на него глубоким взглядом.
— Хвораешь, Майк? — спросил Харрис.
— От старости он подыхает, вот что! — выпалил хозяин, будто рассердившись.
Харрис стал гладить собаку, но рука делала привычные движения замедленно и нерешительно. Майк смотрел на него глубоким взглядом.
— Пал духом. Видите? — жалобно сказал мистер Джин.
— Эй, послушайте, — раздался голос у двери.
— Заходи, Катон, посмотри на бедного старичка Майка, — сказал мистер Джин.
— Я угадал, что машина ваша, мистер Харрис, — сказал мальчик. Он суетливо запихивал в брюки кретоновую рубашку с Бингом Кросби, как будто это была настоящая взрослая рубашка. Потом поднял голову и сказал: — Они хотели вашу машину угнать — только отъехали и один другому голову бутылкой разбил. Как это вы шума не слышали? Там прямо все собрались. Я говорю: "Это мистера Тома Харриса машина, глядите — номер иногородний, и товар он такой возит, в крови весь".
— Но он еще не умер, — сказал Харрис, стоя коленями на сиденье своей машины.
Это был гитарист. Плафончик на потолке горел. Из разбитой головы текла кровь, и гитарист обмяк над своей гитарой, как наездник на неоседланной лошади: она была между колен, и руки свесились по обе стороны. А в каком-нибудь метре маячило другое лицо: на краю тротуара стоял тот, кого гитарист назвал Хныком, и его без всякой надобности держали двое. Он был больше похож на зрителя, чем все остальные, только до сих пор сжимал в правой руке бутылку.
— Если бы он его хотел ударить, он бы его гитарой ударил, — сказал кто-то. — Вот чем огреть хорошо. Дзынь!
— Я себе так представляю, — раздался пронзительный голос — как бы жены, объясняющей происшествие мужу, — они остались одни. И вон тот хотел удрать с машиной — он плохой. А хороший ему говорит: "Нет, не годится так".
Или наоборот? — сонно подумал Харрис.
— И тогда тот ему: бам! бам! По голове. Дурак какой — как раз все из кино выходили.
— У кого ключи от моей машины? — все время кричал Харрис. Сам того не заметив, он выбил ногой подпорку — гитару; и чем-то остановил кровь.
Ему не надо было спрашивать, где находится ветхая больничка — он побывал там раз во время одной поездки по Пойме. Вместе с констеблем, который сперва трусил рядом, а потом ехал на подножке, бережно держа очки в одной руке, а другой таща Хныка в наручниках, в сопровождении длинной вереницы мальчишек-велосипедистов в цветастых рубашках, иногда появлявшихся перед ним в лучах фар, сквозь дождь, под умоляющие выкрики мистера Джина, которые неслись ему вдогонку из гостиницы, и лай Майка, влившийся в общий собачий хор, Харрис с большой осторожностью ехал по длинной, осененной деревьями улице, не снимая потной ладони с сигнала.
Старик врач спустился на тротуар, залез к ним в машину и медленно взял гитариста за плечи.
— А все равно, наверное, умрет, — горестно сказал цветной мальчишка. — Интересно, кому гитара достанется?
В комнате на втором этаже двухэтажной гостиницы Харрис переодевался в чистое, а мистер Джин лежал на кровати, и на нем, поперек живота, лежал Майк.
— Погубили свой нарядный галстук. — Хозяин говорил с одышкой. — И Майк из-за этого умучился, поверьте мне. — Он вздохнул. — В первый раз залаял с тех пор, как Бад Милтон застрелил китайца. — Он приподнял голову, сделал долгий глоток из гостиничной бутылки виски, и на его добрых карих глазах выступили слезы. — А если бы они это на веранде устроили?
Зазвонил телефон.
— Видите, все узнали, что вы тут, — сказал мистер Джин.
Харрис взял трубку.
— Рут? — спросил он почти покаянным тоном.
Но попросили хозяина.
Положив трубку, он сказал:
— Этот таракан… никогда не заучит, на что башмак надевают, а на что шляпу. Констебль. У него тюрьма негром занята, так он весь город обегал, искал, куда засунуть вашего попутчика с бутылкой, и не придумал ничего лучше, чем гостиница!
— Черт, он что же, со мной будет ночевать?
— Почти что. Через коридор. Тот может умереть. Единственное в городе помещение с замком, говорит, кроме банка.
— Который час? — вдруг спросил Харрис.
— Ну, еще не поздно, — ответил мистер Джин.
Он открыл Майку дверь, и мужчины медленно спустились за собакой по лестнице. На нижней площадке свет не горел. Харрис выглянул в приоткрытое окно с цветными стеклами.
— Дождь идет?
— Пошел, едва стемнело — но у нас это как часы, даже не замечаешь. — У конторки хозяин поднял коричневый пакет. — Нате. Я велел Катону принести для вас мемфисского виски. Надо было ему чем-то заняться.
— Спасибо.
— Увидимся. Не думаю, что вы с раннего утра уедете. Если уж им так надо было, могли бы хоть не у вас в машине.
— Да ничего, — отозвался Харрис. — Вам бы тоже этого принять.
— Этого? Я умру от него, — сказал мистер Джин.
Из аптеки Харрис позвонил своей местной знакомой и застал ее дома: Рут принимала гостей.
— Том Харрис! Небо тебя послало! — закричала она. — Я как раз думала, как быть с Кэрол… вот девушка!
— Что с ней?
— Нет кавалера.
Кое-кто из гостей тоже захотел с ним поздороваться. Он немного послушал и сказал, что выходит.
Так он оттянул звонок в больницу. Он засунул еще одну монету… С гитаристом все обстояло по-прежнему.
— Я вам объяснил, — сказал врач, — у нас нет возможности перелить кровь, и, хотя в Мемфис вы беднягу не увезли, его и без того достаточно потаскали.
Чтобы не садиться в машину, Харрис пошел пешком; тишину мокрой улицы нарушали только его шаги, и он едва замечал дома, которые таяли во мгле за тонкой изморосью, сыпавшейся сквозь деревья, и обозначали себя лишь мягким светом наддверных окошек; он уже почти забыл, в каком он городе и куда направляется.
Рут стояла в длинном черном платье, прислонясь к открытой двери, и смеялась. Из дома доносились звуки рояля, на котором играли по меньшей мере четыре руки.
— Надо же: пешком шел, весь мокрый! — обернувшись, крикнула она в комнату. Она опиралась на дверь, сложив руки за спиной. — Что с твоей синенькой машинкой? Ты с подарком к нам пришел?
Он вошел вместе с ней и принялся пожимать руки, потом поставил бутылку в пакете на стол.
— Никогда не забывает! — крикнула Рут.
— Виски пить! — Все опять зашумели.
— Так это и есть знаменитый "он", о котором без конца говорят? — надув губы, сказала девушка в белом платье. — Рут, он твой родственник?
— Никакой не родственник, бродяга и больше ничего, — ответила Рут и увела его за руку на кухню.
Можно было бы называть меня "вы", коли я здесь, устало подумал Харрис.
— Тут много чего было, — начала она и, пока он разливал по стаканам, рассказала все новости. Из того, что она ни разу не упрекнула его — ни в невнимательности, ни в глухоте к ее чувствам, он заключил, что о случившемся в машине она не знает.
Она смотрела на него испытующе:
— Где это ты так загорел?
— На прошлой неделе пришлось съездить на побережье.
— Чем ты там занимался?
— Да все тем же. — Он рассмеялся и стал рассказывать о забавном происшествии в Бэй-Сент-Луисе, где его остановила в богатом квартале сбежавшая пара любовников и потребовала отвезти в соседний город, угрожая, что иначе они разойдутся. Потом он вспомнил, каким взглядом смотрела на него Рут, когда он называл места, где ему случалось останавливаться в поездках.
Где-то в доме все звонил и звонил телефон, и каждый раз Харрис вздрагивал. Никто не брал трубку.
— Я думала, ты бросил пить, — сказала она и взяла бутылку.
— Бросаю и начинаю, — ответил он, забрав у нее бутылку и наливая себе снова. — Где моя дама?
— A-а, она в Лиланде, — сказала Рут.
Поехали за ней все, в двух машинах.
Девушка была маленькая, тщедушная, в платье, напоминавшем мешочек. Она появилась, как только они посигналили, — Харрис даже не успел зайти за ней в дом.
— Поедем кричать с моста, — предложил кто-то в передней машине.
Проехали сколько-то миль по узкой гравийной дороге среди туманных полей и очутились на мосту неведомо над чем, неведомо где.
— Давайте танцевать, — сказал один из молодых людей. Он схватил Кэрол за талию и стал танцевать с ней танго на дощатом настиле.
— Ты по мне скучал? — спросила Рут. Она не отпускала его и сейчас стояла рядом с ним на дороге.
— Ого-го-го! — кричали с моста.
— Хотела бы я знать, что там отзывается, — сказала одна девушка. — Там нигде ничего нет. А кое-кто из моих родственников даже не слышит этого.
— Да, странно, — произнес Харрис с сигаретой в зубах.
— Говорят, там старый пароход когда-то потерялся.
— Может быть.
Они поездили еще немного, подождали, не кончится ли дождь.
В доме Рут, при свете, Харрис заметил, что его дама Кэрол странно взглянула на него. Он в это время подал ей поднос со стаканами.