Если только буду знаменит.
То поеду в Ялту отдыхать...
Валентин САФОНОВ
На пороге своего восьмидесятилетия умер Михаил Михайлович Бахтин...
...И произошло то, во что трудно поверить: два хулигана и два милиционера, их задержавшие, оказываются на одной и той же скамье подсудимых...
Б. ПЛЕХАНОВ. ВЫСТРЕЛ
В этой связи вспоминается пророческое предупреждение Ф. Энгельса: «Не будем слишком обольщаться нашими победами над природой. За каждую такую победу она нам мстит. Каждая из этих побед имеет, правда, в первую очередь те последствия, на которые мы рассчитывали, но во вторую и третью очередь совсем другие, непредвиденные последствия, которые очень часто уничтожают значение первых».
Сами уголовные наказания за неосторожность не должны быть неадекватно жестокими, не должны сводиться к применению традиционных видов лишения свободы, а развиваться в рамках таких мер, как увольнение, лишение права занимать определенную должность или заниматься определенной деятельностью, воспитание трудом без ограничения свободы.
В. КУРЛЯНДСКИЙ, доктор юридических наук, профессор
А разве не грустно было, когда уходили с пьедестала Белоусова и Протопопов? Грустно. Но логично.
Станислав ТОКАРЕВ. Это спорное фигурное катание
Анатолий Антохин, в недавнем прошлом рабочий, знающий трудовые отношения, представил пьесу «Требуется Ракитин», где показал, как важна в эпоху научно-технической революции высокая культура труда.
Афанасий САЛЫНСКИЙ
«Литературное творчество — не личное дело каждого писателя. Это — общественное явление, имеющее огромное социальное, политическое и воспитательное значение»,— подчеркнул В. В. Гришин.
Жизнь Советского государства стремительно движется вперед. Все более упрочиваются коммунистические черты в облике советского человека, его духовный мир становится сложнее и содержательнее.
ГЕОРГИЙ МАРКОВ. В ДОБРЫЙ ПУТЬ. Вступительное слово на VI Всесоюзном совещании молодых писателей
15 марта в американском госпитале близ Парижа скончался Аристотель Сократ Онассис.
— Мой отец — американский коммунист Франк Голден. Он приехал в СССР в 20-е годы, чтобы участвовать в строительстве социалистического государства, принял гражданство. Во время войны отец погиб, вскоре умерла и мать,— рассказывал Николай Голден.— Я жил сначала в Подмосковье, потом на Сахалине, а после армии потянуло на Урал. В Каменске-Уральском поступил на алюминиевый завод, стал рабочим-электролизником. Закончил Литературный институт и продолжаю трудиться на своем заводе.
В нашем семинаре занимались Лариса Хоролец и Вадим Бойко из Киева; Елена Попова из Минска — лауреат недавно закончившегося Всесоюзного конкурса молодых драматургов; Мухабат Ибрахимова из Узбекистана, а также москвичи Анатолий Антохин, Виктор Коркия, Наталья Семынина, Лев Корсунский, Александр Ремез; Евгений Попов из Красноярска.
Афанасий САЛЫНСКИЙ
«Брайтон Бич — старый квартал в нью-йоркском Бруклине. С недавних пор он привлек к себе многих еврейских эмигрантов из СССР».
З. ЛЕВИН
ДОН — ШОЛОХОВСКИЙ КРАЙ
ХЛЕБ НАШ ДУХОВНЫЙ
В ненецкой тундре, где волки почти истреблены, оленеводы утверждают: стало больше больных диких оленей, которые так или иначе заражают домашних сородичей: трупы павших некому убирать, и коварные болезни стерегут стада на пастбищах.
Р. СМИРНОВ. ПИРАТЫ ИЛИ САНИТАРЫ? Письмо в защиту волка
Блаженство — спать, не ведать злобы дня, не ведать свары вашей и постыдства, в неведении каменном забыться... Прохожий! Тсс... Не пробуждай меня.
МИКЕЛЬАНДЖЕЛО БУОНАРРОТИ. Перевод А. Вознесенского
„Клумба цветов“
Молодой писатель берет некоторое количество листов бумаги и пишет следующее:
КЛУМБА ЦВЕТОВ
А жила в комнате № 3 недалеко от входной двери верующая сорока девяти лет Надежда Изотовна Гончарова. Мать ее скончалась сразу. Отец умер в 1937 году, в возрасте ровно 50 лет. Он чисто вымылся, надел белую рубаху и закопался в январский снег. Сама Надежда Изотовна, сохранившая вместе с девственностью девичью стать, румянец, походку, была абсолютно тишайшая. Служила, не подымая глаз, «техничкой», т. е. уборщицей. Пищу, как все, готовила на керосинке и рано утром, когда никто не видит, выносила в заметенный метелью дворовый нужник эмалированный горшок с крышкой. Пугливо запахивалась в облезлую шубку. Костя и Мария Терских утверждали, что красный угол ее гнилой жилплощади, за дверь которой она никого и никогда не пускала, был торжественно оборудован крестами, венками и бумажными иконами, что впоследствии подтвердилось полностью.
А жил в комнате № 14 блатной Гера, восемнадцати лет, чьи родители очень редко писали ему письма «с зоны», куда они оба влипли на долгие годы за послевоенные кражи худолежащего государственного имущества, попрошайничество и хулиганство. Самостоятельный Гера пользовался заслуженным авторитетом среди окрестной, тяготеющей к криминалу молодежи. А что? Был он ловок, бесстрашен, носил сапоги-«прохоря», куртку-«москвичку» с цигейковым воротником, белое кашне, фетровую шляпу. В его комнате играл патефон, ломкие юношеские и терпкие бабьи голоса с воодушевлением исполняли блатные песни. Соседей Гера никогда не обижал, приятно им улыбался, оказывал им мелкие услуги по линии продажи какого-либо их мелкого имущества на Покровской барахолке, откуда юноша неизменно возвращался веселый, игривый, чуток выпивший. Выручку вручал полной мерой, но от «гонорара» никогда не отказывался, особенно если сильно настаивали.
Естественно, что больше он нигде не работал, и к нему иногда заходил участковый Калмыков, у которого и без Геры хватало жизненных занятий. Гера с ним всегда очень вежливо беседовал и не унывал, потому что и так всем было ясно, что рано или поздно его посадят.
Вот. И надо же было случиться такому факту, что когда Гера однажды пробирался под утро домой, мерцая в сизой мгле раздуваемым угольком папироски «Казбек», приклеенной к толстой нижней губе, то он чуть не сбил с ног девушку, спешащую куда-то прочь с нашего барачного крыльца. Гера столкнулся с ней, нечто звякнуло у девушки в руках, что-то плеснуло Гере под ноги, пахнуло.
— Ах! — воскликнула незнакомка и, закрывшись от стыда рукавом, неловко засеменила по снегу в больших валенках.
И только тут изумленный Гера понял, что столкнулся он вовсе не с девушкой, а с девой, Надеждой Изотовной Гончаровой. Гера выплюнул папиросу, поскреб крутой затылок и, пройдя по ледяному коридору, завалился в своей комнате спать.
Проснувшись, он со смехом вспомнил свое рассветное приключение, но ему вдруг стало удивительно: как бы это он мог допустить такую ошибку относительно пожилой гражданки? В темноте любого можно перепутать с кем угодно, но вот почему же он тогда мгновенно счел, что столкнулся с девушкой, Гера не знал, и тайна эта стала занимать его имеющийся ум.
И некогда, начистив сапоги, Гера с целью разрешения этой тайны немного выпил и стал в семь часов вечера у входа в барак, припинывая на ветру полуразвалившуюся заборную штакетину и покуривая все тот же «Казбек».
— Ты чего тут, Гера, один маячишь, как штырь? Пошли в клуб «Бумстроя» стилем танцевать! — кричали ему блатные.
Но Гера с ними не пошел, а дождался, когда Надежда Изотовна, тяжело таща дерматиновую сумку с картошкой, появилась от автобусной остановки.
— Здравствуйте, Надежда Изотовна. Давайте я вам помогу,— сказал он.
Дева невидяще на него глянула, на ее лице обозначились красные пятна, пятна тут же резко побледнели, и она быстро-быстро кинулась прочь от Геры, неизвестно зачем сказав ему перед этим тоже «здравствуйте».
Гера ухмыльнулся и, последовав совету друзей, действительно направился в клуб «Бумстроя», где в этот вечер творилось большое веселье, а потом кого-то подкололи, и все разбежались под милицейские свистки.
Ночью Гера тоже ухмылялся. Он шел по темному коридору, где все уже уснули за всеми дверьми и лишь от одной пробивалась узенькая полосочка слабого света да слышалось неясное бормотанье.
Ухмыляясь, Гера прошел к себе и щелкнул выключателем. Под серым потолком зажглась тусклая электрическая лампочка. Из обстановки, имевшейся в комнате — рукомойник, железная кровать, сундучок, стол, вытертая клеенка, лишь один предмет привлек внимание молодого человека. Это была свадебная фотография его родителей: квадратный взгляд папаши, пиджак, косоворотка, у юной матери кудряшка на лбу, шаль на плечах.
Гера все ухмылялся, все барабанил пальцами по клеенке, а потом снова вышел в коридор, подошел к комнате № 3, прислушался.
Слов шепота никак было не разобрать, но юноше послышалось:
— Господи, Господи...
— Господи-господи, все люди прóспали! — пробурчал он.
— Господи, Господи...
— Господи-господи, все люди прóспали! — пробурчал он.
И осторожно постучал. Шепот как будто оборвался. Скреблась под полом крыса, храп пробивался через соседские двери, утепленные стекловатой, мешковиной, клеенкой. Гера снова постучал.
— Кто там? — услышал он тихий голос.
— Это я,— шепотом сказал Гера.
— А вам чего надо?
— Вы откройте, вы не бойтесь, вы мне откройте, я хочу у вас посидеть.
— Пьяный ты, уйди, я закричу, я стучаться буду,— так же тихо втолковывала Надежда Изотовна.
— Вы в Бога веруете, и я тоже хочу веровать, я хочу с вами вместе молиться,— говорил Гера.
— Ты врешь, врешь ты, дурак, ты все врешь,— отвечали за дверью.
Гера нажал плечом. Дверь не поддалась.
— Я к тебе завтра опять приду. И послезавтра. Я тебе принесу цветов,— сообщил он.— Я в тебя влюбился.
— А-ах,— тихо ахнула дева.
— До свиданья,— сказал Гера.— Мое слово — закон. Против меня не иди. Закон мое слово, ты поняла?
— Мне пятьдесят сегодня стукнуло, нечистый ты...
— А это мне без разницы,— сказал Гера, удаляясь.— Я тебя не обижу, но я в тебя влюблен.
А наутро его взяли. Он лежал в грязной постели и сонно щурился на вошедших. Понятые, состоящие из Кости и Марии Терских, топтались на пороге.
— Ну что, Геродот, отец истории? — вздохнул Калмыков.— Допрыгался, сукин сын? Скок-поскок, теперь судить будем.
— За что? — дергался Гера, закатывая белки.
— О! А то ты не знаешь, то ты не знаешь! — посмеивался участковый.
— Одевайся, хватит волынить,— велел Гере крепкий человек в штатском.
И Геру повели. Население барака, высунув из дверей физиономии, дружелюбно прощалось с арестантом, который радовал окружающих таковыми бойкими куплетами:
Провожала меня мама, говорила:
«По дороге слушай, сын, конвоира...»
— Заткнись, кончай базлать,— уговаривал певца Калмыков.
По дороженьке я шел, не боялся,
Всю дорогу с конвоиром огрызался...—
вопил Гера.
За суматохой и обсуждением такого важного события из местной жизни как-то стерлось отсутствие и исчезновение Надежды Изотовны. И лишь когда к ней пришли из конторы узнать, почему техничка туда уже несколько дней не является, то все столпились, стучали, говорили: «Надя, открой, Надя, открой, Надя, ты спишь, что ли?»
А когда взломали дверь ее стылой комнаты, то увидели, что восковые свечи девы давно погасли, что в чайной чашке — лед, седая паутина по стенам, а сама она, чисто вымытая, во всем белом, сидит окоченело, навалившись прекрасным лицом на чистенький свой стол, крытый вязаной скатертью, на толстую книгу с пожелтевшими страницами.
Ну и потом, конечно, у нас много чего говорили. Болтали, что самоотравилась, Геру приплетали, что он чего-то насчет нее хвастался — в пивнушке ль «Белый лебедь», в клубе ль «Бумстроя». Но экспертиза не обнаружила на теле покойной никаких следов яда, вьюшка печки была открытая, так что угореть Надежда Изотовна тоже не могла. Так что смерть ее тоже осталась тайной, как и все остальные тайны на земле.
Родственников у нее совершенно не оказалось, а комната ее принадлежала жэку. Но жэку не нужны ни такие отжившие люди, ни такие ветхие дома. Надежду Изотовну похоронили в складчину, всем нам дали новые квартиры, барак разрушили, местность заровняли бульдозером.
И сейчас там громадная клумба цветов, на которой цветут георгины, астры, маки, левкои. Клумба цветов, и фонтан, и железобетонная фигура. Около клумбы удобно расположен ряд садово-парковых скамеек. На них часто дремлют старые пенсионеры, уронив на колени развернутую газету, матери и бабки качают в колясках малых детей, влюбленные держат друг друга за пальцы.
Все это свидетельствует о том, что жизнь снова продолжается неизвестно куда. Да есть ли какой смысл в жизни или смысл ее только в ее прекрасности? — восклицаем мы, не зная ответа.
...Молодой писатель ставит точку. Молодой писатель остервенело рвет некоторое количество листов бумаги.
ГЛАВА 1976
Как пропал Федор
Один тихий человек шибко путешествовать любил. Подходит, например, время летних отпусков, и служащие громадного здания у метро «Комсомольская» (Москва) спрашивают его:
— А куда ты нынче, Федор?
На что Федор отвечает, щуря бледны глазки:
— Нынче еду в Усть-Илимск.
— Да зачем тебе, Федор? И к чему тебе Усть-Илимск? Там поди дождик, слякоть? — пихают друг друга веселые коллеги Федора.
— А хоть бы и снег,— убежденно отвечает Федор.— Я там все равно должен быть. Во-первых, потому, что я там не был, а во-вторых — я своею ногою хочу ступить по каждому переднему краю.
— А в-третьих, не валял бы ты дурака, а езжал, как все добрые люди, в Гагру,— начинал сердиться какой-либо нервный товарищ.
На нервные речи Федор никогда не отвечал. Наклонится, бывало, к столу, полному цифр и бумаг, наклонится, и краска горечи от людского непонимания заливает его вялые щеки.
Так потихонечку он везде и побывал. Был на Братской ГЭС, в Тюмени, Норильске, Липецке, Мурманске, Тольятти, Петропавловске-Камчатском и просто Петропавловске, Нуреке и во многих других местах, перечислять которые нет ни смысла, ни времени.
Планировал в ближайшие годы съездить также на КамАЗ, дабы воочию узреть, как разворачивается замечательное советское строительство большегрузных автомобилей. Но на КамАЗ Федор не попал, потому что в 1973 году посетил К-скую ГЭС и там сгинул.
Вот как это произошло.
Самолет Ил-18 произвел посадку в аэропорту города К. Трехсотсорокапятилетний сибирский город был бодр и свеж. Мелькала в прогалах река Е., дымили трубы. Таяло сливочное мороженое. На углу одноногий мужик торговал черемшой. Отдельные жители мерно двигали челюстями, жуя кедровую смолу под местным названием «сера».
— Вот она, Сибирь! — захлестнуло Федорову душу. И, испытав прилив дикой радости, он сел в катер «Ракета», держа путь к дивным берегам.
Город Дивный тоже был бодр и свеж. Город романтиков встретил путешественника крутыми ступенями улиц, уходящих в таежное поднебесье, беспечальными лицами обитателей города.
— Желающие совершить экскурсию на самую мощную в мире ГЭС — билеты продаются! — кричала на пристани деловая дивногорочка.
Федор заплатил рубль и вскоре уже слушал рассказ молодого человека с зачесанными на переднюю лысину волосиками. Увлекательный рассказ про героику будней строительства.
Рассказ о том, как приехали в 1961 году комсомольцы, как разбили они первые палатки, как смело пошли на тайгу, а вместо палаток постепенно взметнулись к небу кварталы многоэтажных домов, а на месте тайги и реки Е. выросли 124 метра плотины. И как здорово залило водой громадное пространство Сибири от К. до А., и как составило это пространство объем целых 83 миллиарда кубических метров воды.
— Это что же? Почти целый кубический километр воды? — ахнул Федор.
— Ошибаетесь, товарищ! — с какой-то доброй смешинкой в глазах улыбнулся молодой человек.— Это целых 83 кубических километра воды.
Ахнул Федор, и ахнули другие приезжие люди. Из Москвы, Ленинграда, Симферополя, Киева, Одессы приезжие люди разинули рты.
— 83 километра! Это же надо! Это же надо додуматься!
Но вот и машинный зал ГЭС! А в машинном зале ГЭС совсем тихо! И не верится, что сверху — тысячи тонн бетона, а внизу — бурлит, бурлит вода реки Е., перетираемая стальными лопастями. Бурлит себе и бурлит!
— Дорогие товарищи, наша экскурсия близится к концу,— сказал молодой человек, протирая носовым платком темные очечки.— Мне осталось лишь показать вам строящийся судоподъемник, уникальное сооружение, с помощью которого суда любых размеров будут опускаться и подниматься, куда надо.
И он привел их на высокую гору, откуда было видно все: спереди и сзади — низкие и высокие таежные сопки, слева — город, справа — чаша нового моря с белыми заплатками парусов нового яхт-клуба, а внизу плотина, и мерный гул внизу, и бурлит, бурлит внизу вода реки Е., перетираемая стальными лопастями.
И вот тут-то все и произошло.
— Сбылась! Сбылась! Она сбылась! — шептали губы Федора, а сам он между тем стоял на самом краешке обрыва.
— Мечта сбылась! — еще раз шепнул Федор и от избытка чувств сильно топнул ногой, обутой в немецкий башмак «саламандра». Он топнул ногой, и от обрыва отделился камень и покатился вниз, сметая все на своем прямом пути.
Ах, Федор, Федор! Не надо! Не надо было! Не надо было топать ногой, обутой в немецкий башмак «саламандра»! Надо было по-иному, мягче выразить свои чувства! Слышите, Федор? А у! Не надо было топать ногой, обутой в немецкий башмак! Не надо было! Не надо! Не надо!
И не оттого, что что-то могло случиться с телом плотины. Плотина поставлена на века, и с ней случиться ничего не может. И слава Богу! Пусть у нас всегда будет плотина! С телом плотины от такого несчастного случая не случилось ничего.
А кое-что случилось с телом старика, который тихонечко промышлял себе внизу, около нижнего бьефа. Шатался старенький старичок, тихонечко промышлял себе хорошую рыбку на запрещенные крючочки. Тихонечко промышлял, размышляя про Бога, корову, махорку, базар. Шатался, промышлял, размышлял, а потом просвистел камень, и старичок упал.