Плутать пришлось не в пример меньше, чем месяц назад. Место, где похоронили отца, Олег знал лишь приблизительно, со слов старого отцовского приятеля. Проводить Покровского-младшего старику здоровье не позволяло, он по памяти набросал на листке примерную схему, с которой Олег почти полтора часа бродил среди чужих могил. Отцовскую нашел уже в сумерках, постоял над осевшим холмом за низкой оградкой, вытер с фотографии пыль, убрал нападавшие со старых берез ветки и листья. А на обратном пути зашел в домик у кладбищенских ворот, договорился с местными «смотрящими» об уходе за захоронением под номером «пять тысяч семьсот сорок девять» и даже выдал гробовщикам аванс. Теперь пришло время заплатить остаток, а также повидаться с отцом в последний, может статься, раз.
Под березами ничего не изменилось, не считая глубоких, по колено и выше, сугробов. Почти скрытая под снегом ограда, наполовину занесенный памятник, фотография, покрытая коркой льда. Олег отскреб его, протер фото, откуда смотрел отец – темноволосый, молодой, строгий, с веселыми «чертиками» в глазах. Фото, что называется, протокольное, сделано в день вручения той самой премии, в минуту торжества, на пике жизни. Отец фотографироваться не любил, но этот снимок пришелся ему по душе, он даже просил украсить этим портретом свой памятник, и Олег желание отца исполнил. С опозданием, правда, в три с лишним года, но тут уж не его вина.
– Уезжаю я, – сказал Олег, глядя на фотографию, – может, вернусь, а может, и нет. Я не виноват, так получилось.
Ветер завывал в верхушках деревьев, в лицо ударил снежный заряд, полоснул по щеке, Олег накинул на голову капюшон и пошел обратно по своим следам. Зашел в сторожку у ворот, отдал остаток долга, постращал, что проверит, как тратятся его деньги, получил заверения, что все будет в лучшем виде, и направился к дому. На этот раз ехал с комфортом, на маршрутке, по дороге согрелся и обсох, нехотя вышел на две остановки раньше – вспомнил, что дома шаром покати, а магазин рядом маленький и бестолковый, кроме пива, чипсов и йогуртов купить там нечего. Ветер усилился, зверствовал вовсю, путал провода и расшвыривал обнаглевших ворон по небу, как горох. Олег перебежал через небольшую площадь, буквально влетел под козырек торгового центра и уже собрался войти внутрь, но вместо этого сбавил шаг и закрутил головой по сторонам. Сам не мог понять, что происходит, будто на невидимый барьер наткнулся, и дальше идти, ну, никак невозможно. Он подошел к газетному киоску, встал к нему спиной и принялся осматриваться. Ничего странного или подозрительного, вокруг люди, они спешат укрыться от непогоды или храбро бросаются в снежную круговерть, и никому до него дела нет. Но беспокойство не отпускало, потряхивало нервы, по коже пробежал озноб, но это, скорее всего, от холода. Олег осмотрел широкое крыльцо еще раз, направился к двери, глянул влево, машинально сделал еще пару шагов и остановился посреди дороги. Между стеклянных дверей стояла Наташка. Она будто стала ниже ростом, но тому виной были ботинки на плоской подошве, в них заправлены узкие синие джинсы, короткая куртка с капюшоном, перехваченным толстым шарфом. В такой одежде Олег ее никогда не видел, а уж без каблуков и представить себе Наташку не мог, как и без косметики, временами умеренной, временами – не очень. А тут видел перед собой бледную, бесцветную женщину, то ли уставшую, то ли испуганную, с небрежно собранными в «хвост» ломкими белесыми волосами и темной полосой у корней. И все же это была Наташка, она молча смотрела на него, тискала в пальцах перчатки и поджимала губы, будто вот-вот расплачется.
Олега толкнули в спину, потом в бок, он убрался с дороги, шагнул к Наташке, но его точно за ворот дернули. Олег запнулся на ходу, плохо соображая, что происходит и не ошибся ли он. Губы у Наташки дрогнули, она то ли улыбнуться попыталась, то ли пыталась сдержать слезы, но пересилила себя, подошла и сказала чуть хрипловатым голосом:
– Привет!
У Олега аж дыхание перехватило – это она, точно, ее голос. Так она спросонья обычно говорила, проснувшись утром или посреди ночи, когда он будил ее. Время точно пошло назад, Олег будто заново пережил те дни, минуты, мгновения, пережил за несколько секунд, сердце стучало где-то в горле, стало жарко, будто вместо метели оказался в джунглях. Вспомнил некстати, как они с Наташкой ходили на выставку тропических бабочек, огромных, с ладонь размером, как те летали вокруг, садились на головы и плечи, и в том павильоне было так же душно, как сейчас в предбаннике торгового центра. Сердце ухнуло вниз, стукнуло под ребра, и Олег кое-как выдавил из себя:
– Привет!
Чувствовал, что надо сказать что-то еще, хотя бы из вежливости, спросить, как дела, и сматываться поскорее, но ничего поделать с собой не мог. Стоял, как вкопанный, и смотрел куда-то мимо Наташки, в сторону лотков с яблоками и апельсинами, что располагались напротив входа в магазин. И хоть понимал, что выглядит более чем глупо, но продолжал стоять молча, не было слов, да и откуда им взяться… Его снова толкнули, заодно обругав, умело и от души. Наташка улыбнулась через силу, потянулась взять его за рукав, но отдернула руку:
– Давай отойдем, тут неудобно.
Она направилась к большому, во всю стену, окну магазина, поставила сумку на подоконник и размотала шарф. Сняла, накрутила на руки на манер муфты и уставилась на метель, что с прежним упорством хлестала снегом по стеклу, Олег стоял рядом и молчал, не зная, как начать разговор. Случись эта встреча пару лет назад, им обоим было бы, о чем поговорить, но не сейчас, когда все давно перегорело, и меньше всего Олегу хотелось ворошить те потухшие угли. Да и толку не будет, там лишь зола и пепел – это все, что осталось от его прошлого. О своем будущем надо думать, и Наташке там места нет. Но, с другой стороны, они друг другу не совсем чужие, много чего между ними было, это невеста его бывшая, поэтому нельзя просто так взять и уйти, неправильно это.
– Ты изменился, – услышал Олег и посмотрел на девушку. Она глядела в окно, где на стекле виднелись их нечеткие мутные отражения. В голову ничего, кроме банального «ты тоже», не шло, Олег пытался подобрать слова, когда Наташка повернулась к нему и сказала:
– Но я тебя сразу узнала. А ты меня нет, значит, я буду богатой.
Улыбка у нее вышла так себе, неубедительная и жалкая, смотреть на Наташку было неприятно. Олег отвел взгляд и проговорил:
– Почему же, узнал. Ты хорошо выглядишь.
Он безбожно кривил душой – выглядела она, мягко говоря, неважно, и уж точно не так, какой он привык ее видеть. Эта нелепая куртка, тяжелые ботинки, круги под глазами, неаккуратная прическа – она точно старалась казаться незаметной, не выделяться из толпы и привлекать к себе не больше внимания, чем мышь, прошмыгнувшая через кухню. Едва начавшийся разговор начинал тяготить его, будил тяжелые воспоминания, от которых с таким трудом избавился, и Олег решил, что надо уходить. Он обернулся, посмотрел в сторону торгового зала, потом – недвусмысленно – на часы.
– Торопишься, – произнесла Наташка, но с места не сдвинулась, по-прежнему смотрела в окно и говорила, обращаясь к своему отражению: – Знаю, видеть меня не хочешь, думаешь, что это я во всем виновата. Так и есть. – Она поежилась от сквозняка и запахнула куртку на груди. – Я тебя уже три дня тут жду. Видела неделю назад, когда ты сюда за продуктами приходил, но подойти не решилась. И новый твой адрес знаю, я к отцу твоему туда приходила, но он меня выгнал. Сказал, что я тебе жизнь сломала и могу катиться куда угодно. Я ушла, потом он умер.
От ее слов колыхнулась внутри и окрепла невесть откуда возникшая злость, Олег пока сдерживался, но чувствовал, что надолго его не хватит. Вот ведь как бывает – думаешь, что все отболело и умерло, ан нет, оно лишь затаилось до поры, как амфибия, что пережидает сухой сезон, замуровавшись в сухую глину, откуда вылезает с первыми каплями дождя. А панцирь трещит, лопается, разваливается на куски, и это больно, очень больно, так, что и не передать.
– Мне плевать, – глухо проговорил он, – честное слово. Виновата – ответишь, я за свое уже ответил.
– И я ответила, – еле слышно произнесла Наташка. – Если еще больнее наказать меня хочешь, то не старайся. Я сполна получила, за все…
– Аборт ты зачем сделала? – Олег не мог заставить себя посмотреть на нее, злость душила его похлеще удавки, и он боялся сам себя, что не выдержит и ударит Наташку прямо здесь. Нет, ничего не закончилось, никто ничего не забыл, и прав Морок – с Наташкой придется поговорить, хотя бы для того, чтобы через очередную боль окончательно порвать с прошлым, забыть его раз и навсегда.
– Зачем, спрашиваю? – подался он вперед и глухо повторил: – Чем тебе ребенок помешал? Или ты меня так ненавидела, мстила типа? Что я тебе такого сделал, что?
Он на всякий случай убрал руки в карманы и наступал на Наташку, буквально загоняя ее в угол. Та отступала, тянула за собой по подоконнику сумку за длинные ручки и все смотрела в окно. Рот у нее перекосился, на щеках появились красные пятна. Мелькнула и пропала убогая жалостливая улыбка, Наташка справилась с собой и сказала очень тихо, так, что Олег едва расслышал:
– Аборт ты зачем сделала? – Олег не мог заставить себя посмотреть на нее, злость душила его похлеще удавки, и он боялся сам себя, что не выдержит и ударит Наташку прямо здесь. Нет, ничего не закончилось, никто ничего не забыл, и прав Морок – с Наташкой придется поговорить, хотя бы для того, чтобы через очередную боль окончательно порвать с прошлым, забыть его раз и навсегда.
– Зачем, спрашиваю? – подался он вперед и глухо повторил: – Чем тебе ребенок помешал? Или ты меня так ненавидела, мстила типа? Что я тебе такого сделал, что?
Он на всякий случай убрал руки в карманы и наступал на Наташку, буквально загоняя ее в угол. Та отступала, тянула за собой по подоконнику сумку за длинные ручки и все смотрела в окно. Рот у нее перекосился, на щеках появились красные пятна. Мелькнула и пропала убогая жалостливая улыбка, Наташка справилась с собой и сказала очень тихо, так, что Олег едва расслышал:
– Это был не аборт. Ребенок умер во мне еще до того, как я попала в больницу. Я тоже могла умереть, но меня спасли, сделали операцию, но неудачно, и больше детей у меня не будет. Извини, что я помешала тебе, я пойду. Пока.
Она застегнула «молнию» до горла и принялась наматывать шарф. Руки у нее дрожали, сумка упала на пол, Олег поднял ее, подал девушке. Та потянула ее на себя, но Олег держал сумку за ручку.
– Почему он умер? – так же тихо спросил он, но Наташка лишь помотала головой и дернула сумку на себя. Потом еще раз, еще, пока не раздался короткий опасный треск, и одна ручка едва не оторвалась.
– Почему? – уже громче повторил Олег. – Я должен знать, имею право. Что ты с ним сделала?
На них обернулись сразу несколько человек: пожилая пара и полная тетка, что с озабоченным видом волокла к выходу две набитые дешевой едой сумки. Подозрительно посмотрела на Олега, на Наташку, обошла их и двинулась к выходу.
– Не кричи, – сказала Наташа, – или охрана вызовет полицию. Пойдем, поговорим в другом месте. И я не убегу.
Она забрала сумку, повесила ее на плечо и пошла впереди Олега вверх по лестнице. Второй этаж, третий, четвертый – там оказалась забегаловка с фастфудом и полукруглый зал с множеством столиков. Наташка села за самый дальний у колонны, подпиравшей потолок, Олег устроился напротив.
– Надо что-то заказать, иначе нас выгонят.
Он молча поднялся и пошел к стойке, взял чай себе и Наташке, еще какую-то сладкую ерунду, сгрузил все это на столик и потребовал:
– Что случилось? – И тут припомнил вдруг все, что было на Валовой, провел по лицу рукой и еле слышно спросил: – Это был Чирков? Ты просто скажи мне, да или нет.
Наташа сосредоточилась на чайном пакетике, купала его в кипятке и будто не слышала обращенных к ней слов. Олег ждал, время шло, над пластиковыми стаканчиками поднимался пар, чай остывал, превращался в холодное пойло.
– Чирков? – переспросил Олег, и Наташка, мотнув головой, сказала гнусавым от слез голосом:
– Да, и второй, приятель его, Матвеев, кажется… Я слышала, как он говорил с кем-то по телефону и назвал себя…
– Рожа гладкая, челка на лбу. – Олег словно заново проживал тот момент и видел перед собой и поганого следака, и его приятеля-садиста. Матвеев, значит. Максим Матвеев, вот кто это был. Открытие ровным счетом ничего Олегу не давало, кроме того, что теперь он знал фамилию второго ублюдка. – Расскажи, – попросил он Наташку.
Она провела ладонью по глазам, отпила чай и проговорила:
– Следователь вызвал меня подписать какие-то бумаги. Я пришла…
– На Валовую, в отделение полиции? – перебил ее Олег.
– Да, – кивнула Наташка. – Я пришла, он сказал мне, что обстоятельства изменились, и мне надо подписать другой протокол допроса. Я начала читать, добралась до места, где ты с ножом кидаешься на Капустина, и сказала, что подписывать это не буду, что это вранье. Чирков предложил мне подумать хорошенько, я сказала, что ничего подписывать не буду, и хотела уйти, но тут Матвеев чем-то брызнул мне в лицо из баллончика, и я отключилась. А очнулась…
– Зачем ты вообще пошла туда? – вырвалось у Олега. Дальше воображение рисовало ему такие картины, что сдерживаться он больше не мог и почти орал на нее: – Зачем? Господи, зачем ты это сделала?! Боже мой, нельзя же быть такой тупой…
И осекся – Наташка улыбалась уже своей привычной и знакомой улыбкой.
– Думаешь, они отвезли меня в лес и изнасиловали? Нет, не угадал, меня и пальцем никто не тронул. Когда я пришла в себя, вокруг было темно и очень душно, пахло пылью и мокрым деревом. Я хотела сесть, но не смогла даже повернуться – кругом были доски, толстые, сырые, они были со всех сторон, почти касались моего лица, и я поняла, что лежу в гробу.
– В гробу?!
– Ну да, в обычном гробу, деревянном, длинном и узком, стенки внутри обклеены какой-то бумагой. Я кричала, просила выпустить меня, мне стало плохо, я задыхалась, а они ржали надо мной, я слышала их смех. Потом – кажется, это был Чирков – пригрозили, что меня отвезут на кладбище и закопают живьем, если я не передумаю. В крышку начали забивать гвозди, и я, слыша этот стук по крышке гроба, кричала так, что сорвала голос и содрала ногти, пытаясь выбраться. Потом стало тихо, кто-то ударил по крышке и сказал, что, если я соглашусь подписать свои новые показания, меня отпустят домой, и все будет по-прежнему. Я не могла говорить, только хрипела. Они открыли крышку, вытащили меня из гроба, отвели в машину и подсунули какие-то бумаги, дали ручку, и я все подписала. Потом у меня пошла кровь, Чирков орал, что испорчу ему машину, но все-таки довез до больницы и выкинул в приемном отделении, они смылись, а я потеряла ребенка. Олег, прости меня, что так получилось, но я не выдержала. Понимаешь, когда в крышку гроба заколачивают гвозди, раздается такой стук, звонкий и жуткий, и меня точно парализовало, я даже дышать не могла. Думаю, наш ребенок умер именно тогда. Ему был почти месяц.
Наташка спокойно допила чай, положила на стол деньги, поднялась, прихватив свою сумку, и пошла через зал к лестнице. Шла спокойно, голову держала высоко, не сутулилась, шла, как когда-то в легком платье и на каблуках во время их первого свидания. Повернула за угол и пропала.
Олег точно под гипнозом смотрел ей вслед, и не то что пойти и остановить – даже слова произнести не мог. Ни мыслей не было, ни чувств, ни эмоций, ничего, лишь пустота и холод. Он бессмысленно смотрел на свой чай, и в голове крутилось одно: «Твари, какие же они твари… суки… почему…» Вдруг он рывком вскочил, бросился к лестнице и выбежал на улицу. В лицо ударил снег, Олег щурился, всматриваясь в метель, и, наконец, заметил на остановке маршруток знакомую фигуру и сумку, висевшую на одной ручке. Бросился туда, взял Наташку за плечи, повернул к себе. Та точно ждала этого, не удивилась, смотрела на Олега спокойно и с такой обреченностью, что он не сдержался и, прижав ее к себе, прошептал, уткнувшись лбом ей в макушку:
– Прости меня, я не знал. Я думал…
Что он там себе думал, Олег оставил при себе, ему снова было стыдно, как тогда, на складе, на стеллаже и после, когда Морок вытащил его из петли. Сколько всего прошло, сколько пережито, сколько воды утекло, а точно и не было этих семи лет, они снова вместе, Наташка рядом, и плечи у нее заметно дрожат.
– Ничего страшного, – проговорила она, – я тоже много чего думала. А в суд не пришла потому, что в больнице лежала. Когда твой приговор узнала, покончить с собой хотела, с крыши кинуться, даже пробралась туда. Потом передумала, пришла домой, напилась и легла спать… Со временем все прошло. А Матвеева этого я недавно видела в одной конторе, хотела туда на работу устроиться, но как увидела его, сразу ушла, хоть и зарплату хорошую предлагали. Он меня, кстати, не узнал. Сам здоровый стал, толстый, рожа круглая, волосы вылезли… Он там кем-то вроде начальника охраны работает, я точно не поняла…
Она снова вздрогнула. Олег очнулся, посмотрел ей в лицо. Наташка ревела и улыбалась при этом, а губы у нее были совершенно синие от холода, зубы постукивали – она жутко замерзла и дрожала на ветру.
– Простудишься, – проговорил он, – надо ехать.
И оба замерли, уставившись друг на друга.
– Можно ко мне, – нерешительно сказала Наташка, – я теперь одна живу, в другой квартире. Дед умер два года назад…
Подошла маршрутка, Олег открыл переднюю дверцу, пропустил девушку вперед, сам сел рядом. И, не в силах сдержаться, не в силах отпустить ее хоть на полшага, обнял, прижал к себе, и так и ехали, пока не пришло время выходить…
Домой он возвращался утром, снова шел пешком по заметенным улицам, шел, натянув на уши шапку и спрятав руки в карманы. После вчерашней метели ударил мороз, и довольно крепкий, небо было чистым и синим, стекла верхних этажей наливались золотом от восходящего солнца. Олег взбежал на четвертый этаж, ввалился в квартиру, привычно врезался плечом в угол могучего – из массива ореха – комода, ругнулся, скинул куртку, ботинки и пошел в кухню. Первым делом поставил чайник, осмотрел пустой холодильник и понял, что придется снова топать на мороз – еды внутри по-прежнему не было.