Во время президентской кампании 1840 года Дениэл Уебстер дал землю 20 тысячам людей на горе Страттон в Вермонте. Проверни он тот же трюк двадцать лет спустя (что могло бы быть интересно, если бы в это время он не умер), то смог бы набрать при самом хорошем раскладе всего лишь несколько десятков голосов.
Сегодня гора Страттон почти вся покрыта лесами, хотя если вы присмотритесь, то сможете различить дыры, оставшиеся от старых погребов, остатки яблочных садов, из последних сил цепляющиеся за жизнь в тенистых подлесках, под молодыми, более живучими березами, кленами и пеканами. Повсюду на территории Новой Англии можно обнаружить старые, полуразрушенные ограды, ранее отделявшие одно поле от другого. Часто они находятся в самом центре разросшихся лесов, как напоминание о том, насколько быстро природа вновь вступает в свои владения.
Итак, я начал подниматься на гору Страттон в облачный, а потому милосердно прохладный июньский день. До вершины я должен был преодолеть шесть с половиной крутых километров, на которые приходилось 1300 м подъема. Чуть больше, чем на сотню миль в Вермонте Аппалачская тропа сливается с «Долгим путем», который пересекает самые высокие и знаменитые вершины Зеленых гор и идет прямиком до Канады. «Долгий путь» старше Аппалачской тропы. Его открыли в 1921 году, когда только был создан план Аппалачской тропы. Мне рассказывали, что и по сей день существуют поклонники «Долгого пути», которые смотрят на тропу свысока, считая ее вульгарным и чрезмерно амбициозным повтором уже существующего пути. В любом случае гора Страттон обычно считается духовным местом рождения обеих троп, так как именно здесь Джеймс П. Тейлор и Бентон МакКей заявили о своем намерении, которое привело к созданию дорог, ведущих через эти тогда еще очень дикие места. Тейлор создал свое детище в 1909 году, а немного погодя за ним последовал и МакКей.
Страттон – замечательная гора, с которой открывается впечатляющий вид на несколько других известных вершин – Эквинокс, Аскутни, Сноу и Монаднок. Но я не могу сказать, что этот пик вдохновил бы меня на то, чтобы схватиться за топор и идти рубить дорогу от Джорджии до Квебека. Возможно, на меня подействовали низкие тяжелые облака и слабое освещение, которое делало все вокруг плоским и серым. На вершине оказалось еще восемь или девять человек. В их числе был моложавый мужчина, который двигался по тропе в одиночку в своей новехонькой и дорого выглядящей ветровке. У него в руках был какой-то прибор, с помощью которого он снимал загадочные показания с неба или с окружающей атмосферы.
Он заметил, что я наблюдаю за ним, и сказал полным надежды голосом, выдававшим его радость от того, что кто-то заинтересовался его работой:
– Это монитор «Энвиро».
– Ой, правда? – вежливо ответил я.
– Он снимает восемь показаний: температуру, УФ-излучение, точку выпадения росы и так далее. – Он повернул ко мне экран, чтобы я смог рассмотреть его. – Это термическое напряжение. – На экране высветилось какое-то непонятное число, которое заканчивалось двумя цифрами после запятой. – Этот прибор измеряет уровень солнечной радиации, – продолжил он, – давление, температуру с учетом ветра, количество осадков, влажность, относительную и активную; он даже измеряет скорость получения солнечного ожога для каждого типа кожи.
– А печенье он может испечь? – поинтересовался я.
Ему это не понравилось.
– Эта штучка смогла бы однажды спасти вам жизнь, уж поверьте, – довольно высокомерно ответил он.
Я попытался представить себе ситуацию, в которой оказался бы в смертельной опасности из-за незнания точки выпадения росы, и не смог. Но я не хотел расстраивать своего собеседника и потому спросил:
– А это что? – и указал на мигающее число в верхнем левом углу экрана.
– Ах, это? Я точно не знаю. Но вот это… – тут он нажал одну из кнопок, – теперь это солнечная радиация. – Появилось еще одно бесполезное число с тремя цифрами после запятой. – Сегодня она очень низкая, – констатировал мой собеседник и наклонил свою машинку, чтобы снять еще одно показание. – Да, очень низкая сегодня.
Каким-то образом я уже об этом догадался, хотя даже не мог вывести число с точностью до одной сотой. Я достаточно хорошо разбирался в погодных условиях, так как подвергался их самому непосредственному воздействию. Особенно интересно было, что у этого человека не было ни рюкзака, ни непромокаемых штанов, на нем были надеты лишь шорты и кроссовки. Если бы погода резко изменилась, как это часто случается в Новой Англии, он бы, скорее всего, умер, но главное, что у него был прибор, который в этом случае смог бы сообщить ему, какая точка выпадения росы станет для него последней.
Назовите меня утомительным старым пердуном, но я ненавижу технологические навороты на тропе. Некоторые путешественники, как я читал, таскают с собой ноутбуки и модемы, чтобы отсылать ежедневные отчеты семье и друзьям (если вы подумываете поступить так же, то вот вам новость: людей не слишком волнуют эти отчеты. Нет, не так. Они вообще никому не интересны). И теперь на тропе все чаще можно обнаружить людей с электронными примочками, подобными монитору «Энвиро» или с сенсорами пульса, прикрепленными шнурами к их запястьям. Такие ребята выглядят так, будто вышли на тропу прямо из какой-то клиники, занимающейся нарушениями сна.
В 1996 году в Wall Street Journal появилась роскошная статья о бесполезности приборов спутниковой навигации, мобильных телефонов и прочих устройств в дикой природе. Все это высокотехнологичное оборудование, как оказалось, привлекает в горы людей, которым не под силу преодолеть намеченный путь. В национальном заповеднике Бакстер в Мэне, как было сказано в журнале, один путешественник вызвал подразделение национальной гвардии и попросил их прислать за ним вертолет, который забрал его с горы Катадин, потому что он устал от ходьбы. Тем временем на горе Вашингтон «две очень настырные дамочки», как их охарактеризовал один из местных служащих, позвонили в главный центр горного патруля и заявили, что не могут пройти последние два с половиной километра до вершины, хотя до захода солнца оставалось еще целых четыре часа. Они потребовали, чтобы за ними послали спасательную команду, чтобы отнести их обратно в машину. Им было отказано. Несколько минут спустя они позвонили снова и потребовали, чтобы спасательная команда доставила им фонари. И настырные дамы снова получили отказ. Через несколько дней поступил звонок от еще одного покорителя горных вершин, который попросил, чтобы за ним выслали вертолет, потому что он на день выбился из графика и боялся, что пропустит важную деловую встречу. В статье также описывалось несколько человек, которые потерялись даже со спутниковой навигацией. Они смогли назвать спасателям свои координаты: 36.2° к северу и 17.48° к западу или что-то вроде того, но, к сожалению, не имели понятия о том, что это значило, так как не взяли с собой ни карт, ни компасов, ни, по всему видимому, мозгов.
Мой новый друг на Страттоне, как я понял, мог бы присоединиться к их клубу. Я спросил его, безопасным ли будет мой спуск при солнечной радиации в 18,574 балла.
– О да, – честно ответил он мне. – Сегодня очень мала вероятность солнечного облучения.
– Слава богу! – воскликнул я, тоже честно. И оставил и его, и гору.
Так я продвигался по территории Вермонта, совершая ежедневные приятные прогулки, без каких-либо электронных устройств, но с едой, заботливо приготовленной и упакованной моей женой. Точно такие же свертки она делала для меня каждый вечер перед тем, как я вышел на пенсию, и оставляла их на верхней полке холодильника. Каждое утро я вставал на рассвете, клал свой обед в рюкзак и отправлялся в Вермонт. Я припарковывал машину и шел к высокой горе или через несколько зеленеющих холмов.
В определенный момент дня, когда я чувствовал особое расположение, что обычно случалось около одиннадцати утра, я присаживался на камень или бревно, доставал свой обед и принимался рассматривать его содержимое, приговаривая: «Печенье с арахисовым маслом. Обожаю!», или: «Ох, ну вот, снова мясо», после чего благополучно съедал все в сытной тишине, думая обо всех горных вершинах, которые покорил вместе с Кацем, где мы бы поубивали друг друга за кусочек такого блаженства. После этого я собирал оставшийся мусор, бросал его в рюкзак и снова отправлялся в горы, пока не наступало время возвращаться домой. Таким образом я провел последние дни июня и первую половину июля.
Я взобрался на гору Страттон и гору Бромли, на скалу Проспект и на пики Спрюс и Бейкер, добрался до озера Гриффит, залез на гору Уайт-Рокс, на холм Баттон, взошел на вершину Киллингтон, побывал в Национальном лесном парке «Гиффорд», на горе Куимбли, а также на холме Фистл, после чего благополучно завершил все это семнадцатикилометровой прогулкой от Западного Хартфорда до Норвича. Этот путь вел меня мимо хижины «Веселый Холм», самого старого убежища на Аппалачской тропе и, возможно, наиболее милого и живописного местечка. Кстати, вскоре после этого его полностью разобрали местные работники туризма. Город Норвич известен тремя вещами: за свое имя (которое произносилось как «Норрич», прежде чем его в пятидесятых годах прошлого века захватили чужеземцы); за то, что именно этот город вдохновил Боба Ньюхарта на создание собственного телевизионного шоу (того самого, в котором он играл владельца гостиницы, а все постояльцы были очаровательно дебильны); а еще за то, что здесь находился дом великого Алдена Партриджа, о котором никто никогда не слышал, хотя, конечно же, вы его знаете.
Я взобрался на гору Страттон и гору Бромли, на скалу Проспект и на пики Спрюс и Бейкер, добрался до озера Гриффит, залез на гору Уайт-Рокс, на холм Баттон, взошел на вершину Киллингтон, побывал в Национальном лесном парке «Гиффорд», на горе Куимбли, а также на холме Фистл, после чего благополучно завершил все это семнадцатикилометровой прогулкой от Западного Хартфорда до Норвича. Этот путь вел меня мимо хижины «Веселый Холм», самого старого убежища на Аппалачской тропе и, возможно, наиболее милого и живописного местечка. Кстати, вскоре после этого его полностью разобрали местные работники туризма. Город Норвич известен тремя вещами: за свое имя (которое произносилось как «Норрич», прежде чем его в пятидесятых годах прошлого века захватили чужеземцы); за то, что именно этот город вдохновил Боба Ньюхарта на создание собственного телевизионного шоу (того самого, в котором он играл владельца гостиницы, а все постояльцы были очаровательно дебильны); а еще за то, что здесь находился дом великого Алдена Партриджа, о котором никто никогда не слышал, хотя, конечно же, вы его знаете.
Партридж родился в Норвиче в 1755 году и был настоящим фанатом походов, а возможно, даже первым человеком, который проходил пешком большие дистанции, просто потому, что это доставляло ему удовольствие. В 1785 году его назначили суперинтендантом военной академии «Вест-Пойнт» в беспрецедентно раннем возрасте тридцати лет. Затем у него случились какие-то разногласия с местными, и он переехал обратно в Норвич, где основал институт-соперник – «Американскую литературную, научную и военную академию». Затем он ввел в обращение термин «физическая подготовка» и заставил своих напуганных юных подчиненных совершать быстрые заходы километров на 50–55 по соседним горам. Время от времени он уходил в долгие и амбициозные одиночные походы. Обычно он проходил километров сто восемьдесят по горам от Норвича до Уильямстауна в штате Массачусетс (примерно этот же путь я совершил чуть в менее напряженном темпе), затем Партридж бодро шагал вверх по горе Грейлок и возвращался домой. Весь путь туда и обратно занимал у него всего четыре дня. При этом не стоит забывать, что в то время здесь еще не было удобных тропинок или дорожных указателей. Таким же образом он покорил практически все вершины Новой Англии. Где-то в Норвиче должна была находиться его памятная доска, которая должна была бы вдохновлять тех немногих матерых путешественников, которые, достигнув этой точки, упорно продолжают идти на север, но, к сожалению, здесь вы ее не найдете.
Норвич находится примерно в миле от реки Коннектикут, недалеко от переброшенного через нее в тридцатых годах прошлого века симпатичного и, скажем так, довольно простенького моста, который ведет к штату Нью-Гэмпшир и к городу Ганновер, расположенному на противоположном берегу реки. Когда-то дорога, ведущая от Норвича до Ганновера, была мягко извивающейся, зеленой, двухполосной дорогой, а скорее даже – той спокойной, притягательной проселочной тропой, которую надеется найти каждый путник, идущий из одного города в Новой Англии в другой. Затем какие-то дорожные власти или кто-то еще решили, что будет просто замечательно построить между городами большую скоростную трассу, чтобы люди смогли пересекать два километра, разделяющих Норвич и Ганновер, на целых восемь секунд быстрее и не изнывать в ожидании, если кто-то впереди хотел свернуть на соседнюю дорогу, потому что отныне здесь повсюду будут дороги для разворота – настолько широкие, что по ним мог бы проехать грузовик, тянущий за собой ядерную боеголовку и одновременно пытающийся не выехать на обочину и не остановить жизненно важный поток машин.
Поэтому они построили здесь вместительное прямое шоссе, в некоторых местах расширяющееся до шести полос, с бетонными разделителями по центру и непомерными белыми уличными фонарями, освещавшими ночное небо на километры вокруг. К сожалению, это привело к эффекту горлышка бутылки, так как дорога на мосту сужалась до двух полос. Иногда две машины подъезжали к нему одновременно, тогда одной из них приходилось пропускать другую. Вы только представьте себе это! Так что пока я пишу эти строки, этот симпатичный, но теперь достаточно бесполезный мост заменяют более впечатляющей конструкцией в соответствии со стандартами асфальтового века. Для лучшего эффекта расширению подвергнется и улица, ведущая по небольшому холму к центру Ганновера, хотя ради этого придется срубить деревья по ее краям и сильно обрезать большую часть садов, установив на их месте бетонные стены. Даже какой-нибудь служащий транспортной компании, если он хотя бы немного честен, подтвердит, что результат от всех этих нововведений оставляет желать лучшего. Он также сознается, что вы не сможете поместить фотографию этой дороги в календарь под названием «Прекрасная Новая Англия», но зато водители, добавит он гордо, смогут сэкономить еще четыре необходимые секунды на этом опасном переезде от Норвича. И это, уж поверьте специалистам, самое главное.
Все это было довольно важно для меня, отчасти потому что я живу в Ганновере, но по большей части из-за того, что я, кажется, все еще живу в конце двадцатого века. К счастью, у меня отличное воображение, так что, шагая от Норвича до Ганновера, я представлял себе не оживленное мини-шоссе, а проселочную дорогу, скрытую под сенью деревьев, окаймленную кустарниками и дикими цветами и украшенную скромными, но статными фонарями, на каждом из которых болтался подвешенный дорожный служащий. И скажу вам откровенно, эта фантазия поднимала мне настроение.
Глава XVII Положение ухудшается
Из всех злоключений, которые могут выпасть на вашу долю на открытом воздухе, переохлаждение является самым непредсказуемым. Редко встречаются рассказы о смерти от переохлаждения, которым не сопутствовали бы мистические события. Вот, к примеру, небольшая история, рассказанная Дэвидом Квамменом в его книге «Естественные акты».
Поздним летом 1982 года четыре подростка и двое взрослых мужчин решили сплавиться по реке в заповеднике «Банфф» на каноэ, но вечером того же дня в главный лагерь они не вернулись. На следующее утро на их поиски снарядили отряд. Пропавших байдарочников обнаружили мертвыми, плавающими в озере в спасательных жилетах. Все они были на плаву, их лица не были искажены ужасом. Ничто не говорило о том, что перед смертью они испытали сильный стресс или панику. Один из мужчин все еще был в шляпе и в очках. Их каноэ, находившиеся неподалеку, были в целости, а погода в ту ночь стояла спокойная и тихая. По какой-то невообразимой причине эти шестеро аккуратно выбрались из своих каноэ и полностью одетыми погрузились в воду озера, где мирно скончались. По словам одного свидетеля, они «будто бы заснули». В каком-то смысле так и было.
Несмотря на распространенное мнение, лишь немногие люди погибают в экстремальных условиях от гипотермии, пытаясь продраться сквозь буран или спасаясь от кусачих арктических ветров. Начнем с того, что не слишком много людей выходят на улицу в такую погоду, а те, кто все же решается на это, обычно хорошенько подготавливаются к погодным условиям. Большинство жертв переохлаждения погибают в намного более мягких условиях, в теплое время года, когда температура воздуха не приближается и к нулю градусов. Обычно их застает непредвиденное атмосферное изменение или целая последовательность таких изменений, к примеру, внезапное падение температуры, холодный пронизывающий дождь, осознание, что они заблудились, к которым путешественники не были готовы физически или эмоционально. Чаще всего они лишь усугубляют ситуацию, совершая какую-нибудь глупую ошибку, например, уходя с протоптанной тропы в попытке срезать путь, забираясь все глубже в чащу леса и пробираясь через потоки, попутно промокая и замерзая, хотя вполне могли бы безопасно пройти по дороге.
Такая история приключилась и с несчастным Ричардом Сэлинасом. В 1990 году Сэлинас отправился в поход с другом в заповедный лес Писга в Северной Каролине. Когда наступил закат, они отправились назад к своей машине, но каким-то образом разделились по пути. Сэлинас был опытным путешественником, и все, что ему нужно было сделать, так это следовать по четко видимой тропе вниз по горе прямо до парковки. Но назад он не вернулся. Три дня спустя его куртку и рюкзак нашли валяющимися на земле в глубине леса, в четырех километрах от места назначения. Его тело обнаружили еще через два месяца, болтающимся на дереве у маленькой реки Линвил. Специалисты предположили, что он ушел с тропы в поиске короткого пути, потерялся, пошел в глубь леса, запаниковал и все же продолжил двигаться, пока переохлаждение не лишило его чувств. Гипотермия наступает не сразу. Это коварная хворь. Она по капле овладевает вами, в то время как температура вашего тела падает и его реакция становится заторможенной. В таком состоянии Сэлинас сначала бросил свои вещи, а вскоре принял нерациональное и отчаянное решение пересечь реку, полную дождевой воды, на что он никогда бы не пошел в нормальном состоянии. В ночь его смерти погода была сухой, а температура составляла около четырех градусов по Цельсию. Если бы он оставил свою куртку и держался подальше от воды, то его ждала бы просто неприятная прохладная ночь, о которой он мог бы когда-нибудь поведать своим внукам. Но вместо этого он погиб.