В 1890 году штат Нью-Йорк выплатил награду за убийство 107 горных львов, но за следующее десятилетие все они вымерли. Последний дикий восточный горный лев был убит в Грейт-Смокис-Маунтинс в двадцатых годах XX века. Восточный волк и лесной карибу также исчезли с последних территорий их обитания у гор Аппалачи в первые годы нового столетия, и за ними чуть было не последовал черный медведь. В 1900 году популяция медведей в Нью-Гэмпшире, которая теперь насчитывает около трех тысяч особей, упала всего до пятидесяти.
В здешних лесах до сих пор водятся дикие звери, но их стало намного меньше. По результатам осмотра дикой природы, проведенного экологом Иллинойсского университета В. И. Шелфордом, на среднестатистическом квадрате восточного американского леса в десять миль проживает почти 300 тысяч млекопитающих: 220 тысяч мышей и других мелких грызунов, 63,5 тысячи белок и бурундуков, 470 оленей, 30 лис и 5 черных медведей.
В восточных лесах настоящий удар был нанесен по певчим птицам. Одной из самых печальных потерь стал калифорнийский попугайчик – милая, невинная птичка, которая превосходила по численности невероятно расплодившегося почтового голубя (когда первые пилигримы прибыли в Америку, по некоторым подсчетам, здесь проживало 9 млрд почтовых голубей, больше, чем число всех птиц, обитающих в США на сегодняшний день). Оба вида были уничтожены охотниками: почтовые голуби шли на корм свиньям и становились легкой мишенью для разгулявшихся стрелков, а калифорнийский попугайчик провинился тем, что любил полакомиться фермерскими фруктами и обладал красивым оперением, которое прекрасно подходило для украшения дамских шляпок. В 1914 году последние выжившие представители обоих видов умерли один за другим в неволе.
Такая же печальная судьба ждала и багамского пеночкового певуна. Эта редкая птичка выводила одни из самых красивых трелей. Годами ей удавалось избежать отлова, но в 1939 году два ловца птиц, находясь в разных местах и действуя самостоятельно, заметили певуна. Оба пристрелили увиденных птиц (хорошая работа, парни), и это оказалось началом конца для всего вида. Но где-то в лесах были и другие птицы, исчезнувшие до того, как их успели заметить. На картинах Джона Джеймса Одюбона, прекрасного художника-орнитолога, запечатлены три вида птиц: мелкоголовая мухоловка, болотный певун и певун голубой горы, которых с тех пор никто не видел. То же произошло и с американскими спизами, от которых остались только чучела в Смитсоновском институте в Вашингтоне.
Точно известно, что между сороковыми и восьмидесятыми годами XX века популяции перелетных певчих птиц в восточной части США сократились на 50 % (по большей части из-за потери мест для гнездования и других важных мест для зимовки в Латинской Америке). По некоторым подсчетам, они продолжают уменьшаться примерно на 3 % ежегодно. Семьдесят процентов всех восточных видов птиц переживают упадок уже с шестидесятых годов прошлого века.
Поэтому сегодня леса стали очень тихими.
Поздним днем я вышел из-за деревьев на старую лесовозную дорогу. По центру дороги стоял мужчина постарше меня с рюкзаком на плечах. Он явно находился в шоке, как будто только что очнулся от гипноза и теперь не мог понять, где находится. Я заметил, что вокруг него жужжал целый рой мошкары.
– В каком направлении идет тропа, как вы думаете? – спросил он меня.
Это был весьма странный вопрос: тропа была видна, поэтому было очевидно, что она шла по другой стороне. Прямо напротив между деревьями находилась метровая расщелина, и если у путника оставались сомнения, путь ему указывала яркая белая метка.
Я помахал рукой перед лицом в двенадцатитысячный раз за день, отгоняя мерзких мошек, и кивком указал ему на путь к тропе:
– Я думаю, что она там.
– Ох да, – ответил он. – Ну конечно.
Мы вместе вошли в лес и немного поговорили о том, откуда шли и куда направлялись. Он был настоящим путешественником, первым, которого я встретил, забравшись так далеко на север. Он, как и я, направлялся к Далтону. На его лице застыло какое-то удивленное выражение, а еще он как-то странно поглядывал на деревья, вновь и вновь медленно осматривая стволы сверху и донизу, как будто никогда раньше не видал ничего подобного.
– Так как вас зовут? – спросил я его.
– Ну, меня называют Куриный Джон.
Сам Куриный Джон! О, Куриный Джон был знаменитостью. Я был очень взволнован. Некоторые люди, путешествовавшие по тропе, благодаря своим выдающимся характеристикам приобретали почти мистический статус. Когда мы с Кацем только начали путешествие, нам поведали историю о парне, который тащил на себе невиданное высокотехнологичное снаряжение. Одной из его примочек была саморазбирающаяся палатка. Говорят, что, когда он аккуратно открывал мешок, палатка вылетала из него сама, как игрушечные змеи из консервной банки. У него была система спутниковой навигации и бог знает что еще. Проблема заключалась в том, что все его пожитки составляли 43 кг, и он сошел с тропы, когда добрался до Вирджинии, так что мы с ним так и не встретились. Примерно той же славы удостоился в прошлом году толстяк-ходок Вудроу Мерфи. Мэри Эллен тоже привлекла бы немало внимания, если бы не сошла с дистанции так рано. Куриный Джон был свежей звездой. И хотя я ни за что в жизни не смог бы вспомнить, за какие заслуги он удостоился такой чести, я помнил, что впервые услышал о нем несколько месяцев назад еще в Джорджии.
– Так почему тебя называют Куриным Джоном? – поинтересовался я.
– Знаешь, я и понятия не имею, – ответил он, как будто бы уже долгое время сам размышлял над этим вопросом.
– Когда ты начал свой поход?
– Двадцать седьмого января.
– Двадцать седьмого января? – пискнул я в восхищении и быстро подсчитал время на пальцах. – Это же почти пять месяцев.
– Как будто я не знаю, – сказал он с насмешливым укором.
Он шел по тропе почти полгода и все еще был в одной трети пути до Катадин.
– Каким образом… – Я не знал, как корректно задать ему вопрос. – Сколько километров вы проходите за день?
– Ох, примерно 22–25, если все идет по плану. Проблема в том, что… – и он смущенно взглянул на меня, – я часто теряюсь.
Вот и разгадка. Куриный Джон постоянно терялся и попадал в самые неожиданные места. Один Бог знает, как можно потеряться на Аппалачской тропе. Это самая четко выделенная, хорошо проложенная туристическая тропа, какую только можно себе представить. Если вы можете отличить длинный коридор между деревьями от самих деревьев, то вы никогда не сможете попасть в передрягу на Аппалачской тропе. Там, где вас может подстерегать хоть какое-то сомнение – на боковых тропках или в местах пересечения главной тропы с шоссе? – вы всегда найдете какой-нибудь указатель. И все же люди теряются. Например, знаменитая «Бабуля» Гейтвуд постоянно стучалась в двери местных домиков и спрашивала, куда, черт возьми, ее занесло.
Я спросил его, насколько сильно он когда-либо терялся.
– Я ушел на 59 км, – ответил он почти с гордостью, а если не с гордостью, то точно с ностальгией. – Я сошел с тропы у горы Блад в Джорджии. До сих пор ума не приложу, зачем я это сделал. Я провел в лесу три дня, пока не вышел на проезжую дорогу. Какое-то время мне казалось, что я погиб. Но я попал в Таллула-Фолс, и мою фотографию даже напечатали в местной газете. На следующий день полицейские подвезли меня до тропы и указали правильное направление. Это было очень мило с их стороны.
– То есть это правда, что однажды вы целых три дня шли в неверном направлении?
Он радостно закивал:
– Два с половиной дня, если быть точнее. К счастью, на третий день я добрался до города и сказал одному пареньку: «Простите, молодой человек, где это я нахожусь?» На что он ответил: «Ну как же, вы в Дамаске, штат Вирджиния, сэр». И я подумал, что все это очень странно, ведь я прошел место с точно таким же названием три дня назад. И только потом узнал пожарную станцию.
– Как вы вообще умудрились… – Я решил перефразировать вопрос: – Как же это с вами происходит, Джон?
– Ну, если бы я знал, то думаю, не стал бы этого делать, – сказал он с усмешкой. – Все, что мне известно, так это то, что иногда я оказываюсь очень далеко от того места, куда направлялся. Но, знаете, жизнь от этого становится только интереснее. Я встретил много приятных людей, очень часто ел бесплатно. Простите, – он вдруг прервал свою речь, – вы уверены, что мы идем в правильном направлении?
– Абсолютно уверен.
Он кивнул и продолжил:
– Мне очень не хочется сегодня потеряться. В Далтоне есть ресторан.
Я прекрасно понимал его. Если вы и собирались потеряться, то только не в ресторанный день.
Мы вместе прошли десять последних километров, но не очень много разговаривали. В тот день я прошагал целых 30 км. Это было самое долгое расстояние, которое я преодолел за день на тропе, и даже несмотря на то, что угол подъема был совсем небольшим и мой рюкзак был довольно легким, я страшно устал уже к раннему вечеру. Казалось, что Джону нравится следовать за кем-то, и в любом случае он был занят пристальным осмотром деревьев.
Мы достигли Далтона лишь после шести. Джон знал какого-то мужчину с улицы Депорт, который позволял путешественникам ставить на своем заднем дворе палатки и пользоваться душем, так что я отправился с ним на заправку, чтобы узнать, где находится эта улица. Когда Джон вышел оттуда, то отправился в прямо противоположную сторону.
– Джон, нам туда! – воскликнул я.
– Ах, ну конечно, – согласился он. – Кстати, меня зовут Бернард. Понятия не имею, откуда взялся этот Куриный Джон.
Я кивнул и сказал ему, что найду его на следующий день, но больше никогда его не видел.
* * *Я провел ночь в мотеле и на следующий день направился к Чеширу. Мне предстояло преодолеть лишь 14 км по довольно легкому маршруту, но мошкара стала для меня настоящим испытанием. Я никогда не знал научного названия этих крошечных, злобных, крылатых точек, так что могу описать их лишь как парящую массу, которая следует за вами, куда бы вы ни направлялись, и постоянно оказывается у вас в ушах, во рту и в ноздрях. Человеческий пот вызывает у них оргазмическую реакцию, а распылитель от насекомых лишь усугубляет ситуацию. Эта вредная живность особенно назойлива, когда вы останавливаетесь, чтобы отдохнуть или попить воды, причем настолько назойлива, что в какой-то момент вы решаете больше не останавливаться и пьете на ходу, а затем отплевываетесь от них. Это был сущий ад на земле. Так что я ощутил невероятное облегчение, когда в полдень вышел из леса к солнечному и сонному маленькому городу Чешир.
В церкви Чешира, расположенной на главной улице, был бесплатный мотель для туристов. Как оказалось, жители Массачусетса много чего делали для своих путешественников. К примеру, я видел дома с объявлениями, приглашавшими людей выпить глоток воды или сорвать несколько яблок с деревьев. Но мне не хотелось провести целый день в двухэтажной кровати, плюя в потолок, так что я направился дальше в Адамс, который находился в семи километрах, которые нужно было прошагать по раскаленной асфальтированной дороге. Но, по крайней мере, там я мог провести ночь в мотеле и выбрать ресторан по душе.
В Адамсе оказался только один мотель. Это было весьма грязненькое местечко на окраине города. Я снял комнату и провел вторую половину дня, прогуливаясь по городу, лениво поглядывая на витрины магазинов и копаясь в коробках со старыми книгами в магазине старья, хотя, естественно, не нашел там ничего, кроме выпусков Reader’s Digest и тех странных книжонок, которые можно встретить исключительно на развалах, с такими названиями, как: «Энциклопедия домашней канализационной системы. Том 1», «Кивни, если слышишь меня: жизнь с человеком-овощем». Затем я прогулялся по пригороду, чтобы взглянуть на гору Грейлок, к которой должен был двинуться на следующий день. Грейлок является самым высоким пиком Массачусетса и первым холмом, превышающим километр, который встречают путники, идущие на север от Вирджинии. Он поднимается лишь на 1100 м в высоту, но выглядит намного выше, так как окружен более мелкими холмами. В любом случае он обладает какой-то своей особенной привлекательной статью. Я с нетерпением ждал, когда же на него заберусь.
Итак, ранним утром следующего дня, прежде чем меня настигла дневная жара, а прогноз погоды предвещал настоящую парилку, я остановился в городе, чтобы выпить банку газировки и съесть на обед сандвич. Затем я отправился по петляющей грязной дороге к «Пути Гульд» – боковой тропе, которая круто поднималась к Аппалачской тропе и дальше к горе Грейлок.
Грейлок и впрямь является одной из самых литературных гор в цепи Аппалачи. Герман Мелвилл, проживавший на ферме под названием Эрроухед на западной стороне горы, глядел на нее из окна своего кабинета, пока писал своего знаменитого «Моби Дика», и, по словам Мэгги Стьер и Рона МакЭдоу, написавших замечательную книгу «В горах» об истории вершин Новой Англии, именно ее профиль напоминал писателю о белом ките. Когда книга была завершена, он поднялся на гору с группой друзей и праздновал там окончание написания романа до самого рассвета. Классик американской литературы Натаниель Готорн и известная писательница Эдит Уортон тоже жили неподалеку и описывали эти места в своих произведениях. Практически нет писателей, творивших в Новой Англии в период с середины XIX века по двадцатые годы XX века, которые не поднимались бы сюда, чтобы полюбоваться открывающимся видом.
По иронии судьбы на самом пике своей славы Грейлок потерял весь свой зеленеющий ковер, которым он так гордится сегодня. Его бока покрылись проплешинами из-за перетаскивания дров, а нижние склоны были изрыты работниками сланцевых и мрамородобывающих шахт. Но позже он излечился и вновь порос травой, а уже в шестидесятые при активной поддержке правительства Бостона был создан план по превращению Грейлока в лыжный курорт с фуникулером, сетью подъемников и комплексом, состоящим из отеля, магазинов и ресторанов, прямо на вершине горы. И все это в стиле популярного в те времена мультфильма «Джетсоны». Но к счастью, этот план не состоялся. И по сей день Грейлок находится на 11 600 акрах нетронутой земли. И это просто прекрасно.
Дорога наверх была крутой, жаркой и, как казалось, бесконечной, но мои труды окупились сполна. Открытая, залитая солнцем и полная свежего воздуха вершина Грейлок увенчана большим и весьма симпатичным каменным зданием под названием «Хижина Баском», которое было построено в тридцатых годах прошлого века неустанными и вездесущими сотрудниками «Гражданского корпуса охраны окружающей среды». Теперь путники могут остановиться здесь на ночь или пообедать в ресторане. Также на вершине находится чудесный, абсолютно несовместимый с местностью маяк (Грейлок находится в 225 км от моря), который является мемориалом в честь солдат, павших в Первой мировой войне. Изначально его планировали установить в заливе Бостона, но по какой-то причине он оказался здесь.
Я пообедал, сходил в кустики и помылся в хижине, затем поспешил дальше, так как меня ожидали еще восемь миль и встреча с моей женой в четыре часа в Уильямстауне. Следующие три мили я шел по большей части по высокому хребту, соединяющему Грейлок с горой Уильямс. Вид отсюда открывался бесподобный. Я мог наблюдать за тем, что происходило на огромном пространстве, простиравшемся на десятки миль на запад за небольшими холмами, да еще и горный хребет Адирондак, но наверху было очень жарко, а воздух был тяжелым и стоячим. А затем я вышел к очень крутому спуску: километр футов всего за километр пути. Он проходил через густой и прохладный лес до дороги, которая вела через изумительно красивую пригородную местность.
Стояла изнуряющая жара. Три километра по дороге без единой тени поджарили меня настолько, что я чувствовал, как нагреваются подошвы моих ботинок. Когда я наконец достиг Уильямстауна, термометр на стене банка показывал 36 °С по Цельсию. Неудивительно, что мне было душновато. Я пересек дорогу и зашел в «Бургер-Кинг», где мы с женой договорились встретиться. Если и есть за что быть благодарным двадцатому столетию, так это за радость войти из испепеляющего воздуха горячего летнего дня в прохладную, хирургически чистую атмосферу помещения с кондиционером.
Я купил стакан колы размером с ведро и, прекрасно себя ощущая, уселся на стуле около окна. Я прошел 27 км по довольно сложному горному пути в жаркую погоду. Я был грязным, потным, выбившимся из сил и вонял достаточно сильно, чтобы люди от меня отворачивались. Я снова был в дороге.
В 1850 году 70 % территории Новой Англии занимали фермерские угодья, а остальное – леса. Сегодня пропорция была обратной. Возможно, что ни одна другая местность в мире не изменилась так сильно всего за одно столетие, по крайней мере, не в противоположном от развития прогресса направлении.
Если бы вы захотели сегодня стать фермером, вам вряд ли удалось бы найти для этого место хуже, чем Новая Англия (ну, в центре озера Эйр, возможно, но вы понимаете, о чем я говорю). Почва здесь каменистая, земля идет под уклон, а вода настолько плохая, что местные жители даже гордятся ею. Если верить старой поговорке, год в Вермонте – это «девять месяцев зимы, за которой следуют три месяца очень плохой езды на санях».
Но вплоть до середины XIX века фермеры выживали и в Новой Англии, потому что их угодья находились вблизи прибрежных городов, таких как Бостон и Портленд, а еще потому, как я предполагаю, что они не могли найти себе занятия получше. Затем произошло два события: была изобретена жатвенная машина МакКормика, которая идеально подходила для больших, зеленеющих ферм Среднего Запада, но была совсем плоха на тесных каменистых полях Новой Англии; вторым событием стало развитие железных дорог, которые позволили фермерам со Среднего Запада вовремя привозить свою продукцию жителям востока. Фермеры Новой Англии не могли тягаться с такими соперниками, так что они тоже стали фермерами Среднего Запада. К 1860 году почти половина населения Вермонта, а именно 200 тысяч человек из 450 тысяч, жили не на родных землях.