Под стеклом хранились разрезанные кокосовые орехи, сухими волокнами своими напоминающие птичьи гнезда. Здесь же лежали куски черного и розового дерева, ясеня, пробкового дуба. В вате утопали похожие на черные орешки плоды чайного дерева.
Федя перешел к другому концу стола и долго, будто в первый раз, внимательно разглядывал корень женьшеня. Небольшой и крепкий, он напоминал наспех сделанную из дерева фигурку игрушечного человечка. Рядом с ним в коробке лежали черные, точно вынутые из огня, некрасивые орешки. Невозможно было представить, что это плоды нежного белого лотоса. А вот рогатые водяные орехи. Еще мальчишкой Федя нашел такой орех в озере за Семью Братьями.
Федя отошел к окну, заставленному цветами и четырехугольными банками с водяными растениями. Равнодушно окинул взглядом висящий на стене под стеклом лист виктории-регии с реки Амазонки. Этот лист, не менее полутора метров в диаметре, поражал своей величиной. Но Федя уже привык к чудовищному листу.
На другой половине кабинета, как в любой аудитории, стояли столы и стулья, небольшая доска и кафедра.
Федя сел на стул и открыл тетрадь. Он очень волновался и хотел заглянуть в тезисы, но это ему не удалось. Дверь распахнулась, и с оживленным говором в кабинет вошли девушки. Вслед за ними в дверях появилась Татьяна Филипповна с портфелем и кипой книг в руках. Она повесила на вешалку пальто, шаль и, потирая покрасневшие от холода руки, подошла к молодежи.
– Татьяна Филипповна, а я вам подарок принесла! – весело сказала ей одна девушка и протянула сверток.
Татьяна Филипповна развернула газеты. В свертке лежала связка засохшего сланика с тонкой красноватой хвоей. На каждой ветке сцепились две-три продолговатые небольшие шишки.
– Это напоминание о нашем неудачном походе? – засмеялась Татьяна Филипповна.
– О каком походе? – спросил Федя.
– О походе за слаником, – ответила Татьяна Филипповна. – Этим летом нашли мы места, где рос сланик. Шишки были еще незрелые, мы любовались ими, подсчитывали урожай. А потом прозевали момент, когда шишки созрели. Пришли – и ни одной шишки уже нет. Бурундуки раньше нас стаскали урожай в свои кладовые. Где же вы достали эти сланики? – спросила она девушку.
– Мама прислала в посылке. Я ее просила.
– Ну, спасибо, – сказала Татьяна Филипповна, бережно подбирая ветки. – Поставлю на стол.
Она унесла ветки в свой маленький кабинет, отгороженный легкой перегородкой.
Дверь беспрерывно открывалась, и студенты, веселые и шумные, заходили группами и в одиночку и рассаживались на стульях. Вошел Алеша Лебедев и сел с краю у последнего стола.
На занятие кружка пришли биологи и почвенники старших курсов и особенно много первокурсников.
Все места были заняты. Татьяна Филипповна подошла к столу, выждала, когда студенты перестали шептаться и двигаться.
– Сегодня мы прослушаем и обсудим доклад студента Власова на тему: «Растительный мир района Семи Братьев (некоторые наблюдения и задачи изучения)», – сказала она.
Федя подошел к кафедре, положил тетрадь, стопку картонных листьев с аккуратно прикрепленными к ним засушенными растениями. Он оглядел присутствующих и вдруг почувствовал такое сильное волнение, которого не испытывал даже во время экзаменов. Начал он говорить сбивчиво, неуверенно. В этот момент от доклада отвлекала его и особенно волновала настойчивая мысль о том, что именно сегодня еще раз должен он проверить себя, убедиться в стойкости, целеустремленности своей, в том, что иного пути в жизни для него не существует.
Географическую характеристику района Семи Братьев Федя рассказал растянуто и неинтересно. Он видел, как зевал Алеша, прикрывая рот рукой, как шептались, переписывались и беззвучно смеялись, вздрагивая плечами, девушки с третьего курса. Неотрывно смотрел ему в глаза Баранов сосредоточенным, но равнодушным взглядом.
Федя поторопился перейти к растительному миру Семи Братьев. Он сослался на ряд исследований специалистов, которые были опубликованы в сборниках научных работ университета.
– …И вот прошлым летом я решил заняться сбором гербария в районе Семи Братьев, – сказал Федя и заметил в глазах Баранова горячий интерес.
Русые головы трех девушек, склоненные к тетрадке, разъединились. Девушки прислушивались к словам докладчика.
Голос Феди стал громким и уверенным. Он прерывал свой доклад, выходил из-за кафедры, передавая экспонаты сидящему в первом ряду Баранову. Часть слушателей с последних рядов передвинулась ближе к докладчику.
Засушенные травы и цветы переходили из рук в руки.
– В дальнейшем изучать растительность района Семи Братьев я предлагаю так, – сказал Федя, – надо продолжить работу над гербарием, вовлечь в эту работу школьников, пионеров и краеведов и обязательно учесть изученные и неизученные растения… Вы, конечно, спросите меня, почему я заинтересовался именно районом Семи Братьев, – немного помолчав, сказал Федя и почувствовал, что волнение поднялось в нем с новой силой. Сейчас он должен рассказать о свет-траве… Как-то воспримут все это студенты? Что скажут? Захватит ли их легенда так же, как его, или они отнесутся к ней безучастно?
Понизив голос, рассказал Федя легенду о свет-траве. Студенты слушали молча, с большим интересом, не двигаясь и не сводя глаз с докладчика.
Федя кончил. Раздались дружные хлопки. Кто-то крикнул:
– Молодец, Власов!
Это, должно быть, сказал Алеша. По армейской привычке он называл всех по фамилиям.
Татьяна Филипповна объявила десятиминутный перерыв, но никто не вышел из кабинета, и Феде не дали даже сойти с кафедры. Его зажали в тесном кругу и забросали вопросами.
– Товарищи! – обратилась Татьяна Филипповна к студентам. – Я вижу, что перерыв вам не требуется. Давайте сядем по местам и продолжим беседу.
Федя сел за стол рядом с Татьяной Филипповной, а его место за кафедрой занял оппонент Баранов. Он был настолько мал, что из-за кафедры студенты видели только густые волнистые волосы да верхнюю часть лица с очками в широкой роговой оправе.
– Я с большим интересом слушал доклад Федора Власова, – начал он, – но не о том хочется говорить мне, что докладчик изучил тему свою отлично, затратил очень много времени для этого. Мне, наверно как и всем, хочется говорить о свет-траве…
И он предложил ботаническому кружку университета включить в план своей работы поиски свет-травы.
После Баранова за кафедрой кричал и жестикулировал третьекурсник-биолог Ожогин. И хотя никто и не думал спорить с ним, он доказывал, что многие лекарства производятся из растений и поэтому на поиски свет-травы надо обратить серьезное внимание.
Свет-трава захватила и Сашу Мартынова. Он не умел говорить длинных речей, поэтому на кафедру не вышел, а просто встал, поставил перед собой стул и, сгорбившись, оперся на него.
– Предлагаю отменить практику первого курса на Зеленом озере и выехать в Семь Братьев на поиски свет-травы, – сказал он таким тоном, точно прочитал приказ.
Все засмеялись.
Саша Мартынов подождал, пока в кабинете стало тихо, и с упреком обратился к Феде:
– Что же ты мне раньше ничего не говорил о свет-траве?
Громкий смех опять раскатился по кабинету.
На кафедру поднялась рыжеволосая Зинаида Крылова.
– Товарищи, у меня такое впечатление, что все мы вместе с докладчиком сошли с ума! – резко сказала она.
– За такие слова нужно просить извинения! – раздался возмущенный девичий голос.
– В моем воображении не укладывается, – не обращая внимания на реплику, продолжала Крылова, – как может в наши дни сказка стать смыслом жизни! Это я говорю тебе, Власов. Ты просто чудак и романтик. У тебя в голове путаница. Да моя бабка тебе десятки таких сказок расскажет! Фантастическая свет-трава – это вредная затея!
Поднялся такой шум, что Николаева принялась стучать карандашом о графин с водой. Федя с удивлением смотрел на студентов. Давно ли его наградили за доклад дружными аплодисментами, теперь же среди слушателей чувствовалась разноголосица. Зинаида Крылова не была в одиночестве.
– Правильно, Зина! Верно! – поддержали ее с мест.
Федя пожалел, что с таким жаром говорил здесь о свет-траве.
После Крыловой выступала студентка Мергенова.
– Выступление Крыловой производит впечатление личного выпада против Власова, – сказала она. – Мне тоже кажется, что Власов не во всем прав, в частности – в своей оценке легенды. Он, по-моему, преувеличивает ее значение. Но проверить легенду необходимо, лишь после этого можно отрицать ее совершенно.
После Мергеновой выступили еще несколько членов ботанического кружка. Они одобрительно отозвались о проделанной Федей работе и предлагали помочь ему в изучении растительности района.
С напряжением ждал Федя выступления Татьяны Филипповны.
– Давайте рассуждать так, – начала она. – Мы решили, что легенда не имеет оснований, и отбросили ее в сторону. А вдруг мы ошиблись? Ошибка эта будет очень дорого стоить. Возьмем другой вариант. Мы решили искать свет-траву, но тоже ошиблись. Ошибка эта не принесет нам ничего, кроме разочарования, но приобретем мы многое: знание растительности одного из интереснейших районов нашей области и навыки поисковой работы.
С напряжением ждал Федя выступления Татьяны Филипповны.
– Давайте рассуждать так, – начала она. – Мы решили, что легенда не имеет оснований, и отбросили ее в сторону. А вдруг мы ошиблись? Ошибка эта будет очень дорого стоить. Возьмем другой вариант. Мы решили искать свет-траву, но тоже ошиблись. Ошибка эта не принесет нам ничего, кроме разочарования, но приобретем мы многое: знание растительности одного из интереснейших районов нашей области и навыки поисковой работы.
Татьяна Филипповна поддержала предложение Баранова о том, чтобы внести в план работы ботанического кружка поиски свет-травы. Предложение Мартынова она отвела, так как практика утверждена по учебному плану и в районе Зеленого озера размещена биологическая станция университета.
– Я предлагаю, – заключила Татьяна Филипповна, – поручить Власову летом выехать в Семь Братьев и продолжить свою работу.
Так и решили. Федя быстро собрал свои тетради и листы с экспонатами. Он обещал Сане сегодня же позвонить по телефону, рассказать обо всем, что было на кружке, и поэтому очень торопился.
Глава десятая
В родовом дневнике Кузнецовых Федю больше всего взволновали записи Петра Яковлевича. Феде трудно было представить жизнь подневольного крепостного крестьянина.
Детство мое до 8 лет текло без особенных замечательных происшествий, кроме только двухкратной опасности для жизни, а именно – по резвости своей я упал в колодец и в реку. Из колодца вытащил меня родитель мой, а из реки женщина, полоскавшая белье, – писал Кузнецов. – С 8 лет я начал учиться грамоте. Первейшей наставницей и учительницей моей была моя родная сестра, очень любившая меня. Под ее добрым наблюдением в течение одного года я научился читать псалтырь.
Способности к учению у меня находили редкие, и в 1834 году графиня Софья Владимировна разрешила отдать меня в Ильинское приходское училище, где я учился пять лет. За сие время за успехи и отличное поведение я получил четыре Похвальных листа от училищного начальства и в дар книги.
Мечтал я ехать учиться в Санкт-Петербург, в горнозаводскую школу, но крестьян туда не принимали.
Федю поразила смиренная фраза: «Но крестьян туда не принимали». Неужели этот факт не вызвал в душе мальчика обиду и протест? Но юноша Кузнецов продолжал писать в своем дневнике совершенно спокойно:
Графиня Софья Владимировна была довольна мной и назначила меня для занятий по письменной части в вотчинское правление.
Недовольство действиями ее сиятельства прорвалось на трех страницах, где Кузнецов описывал, как его, четырнадцатилетнего мальчика, графиня оторвала от родного дома и направила работать на Билимбаевский завод.
Истинное удовольствие получил Федя, читая следующие строки:
20 лет от роду, находясь все в том же Билимбае, я жил под кровлей служителя Билимбаевского завода – доброго моего благодетеля Кузьмы Ларионовича Кольцова. Этот человек имел здравый рассудок. Через беседы с ним на многое открылись глаза мои. Навсегда буду ему благодарен.
Как же с тех пор видел мир молодой Петр Кузнецов? В дневнике ничего не было сказано об этом.
С увлечением читал Федя строки, где Кузнецов писал о своем влечении к медицине. Свободное время свое он проводил у старого лекаря-немца, помогал ему делать перевязки, готовить лекарства. Старый лекарь заметил любовь и способности юноши к медицине и начал учить его. Через несколько лет Кузнецов стал известным человеком в Билимбае. Рабочие шли к нему с увечьями, полученными на заводе, женщины несли больных детей.
Графиня Строганова узнала об этом и возвратила Кузнецова в село Ильинское. Там не было своего лекаря.
Интересные мысли записал в дневник крепостной лекарь уже на половине своей жизни:
Коли есть в природе яд болезней – существует в природе же и противоядие. Человеку положено жить век в здоровье и силе. Негоже ему в семьдесят лет терять силу свою и здравый разум. Мудрость народная в медицине сильнее, чем в других отраслях науки.
Федя дважды перечитал эти строки. Они понравились ему, и он записал их в блокнот.
Подробно писал Кузнецов, как много раз в жизни пытался он освободиться от крепостного состояния, но прошения его возвращались с неизбежным отказом. Однажды графиня тяжело заболела. Врачи, привезенные из Екатеринбурга, не сумели ее вылечить. «Поставишь меня на ноги – отпущу на волю», – сказала графиня своему лекарю. Кузнецов вылечил графиню, и она сдержала слово.
Записи прадеда Ивана Петровича показались Феде менее интересными, и он стал бегло просматривать их. И вдруг его поразило слово, промелькнувшее на уже перелистнутой странице.
– Показалось, – вслух прошептал Федя, пересматривая переброшенные страницы дневника.
Но зрение не обмануло его: вверху на одной из страниц было написано то слово, которое тщетно искал он в книгах и в городском архиве.
Прадед Сани упоминал свет-траву.
День показался Феде необычно длинным, а лекции нудными, растянутыми. Он не дождался конца занятий, сел на поезд и к пяти часам был уже на руднике.
Слюдяной рудник находился в двух километрах от Семи Братьев. Из села были видны зеленые шапки гор, карьеры и постройки. Почти каждое лето Федя бывал здесь. Но сейчас, поднимаясь в гору по широкой изъезженной дороге, он замечал то, что прежде от него ускользало, и все воспринимал по-иному.
Прежде он только любовался живописной падью, каменистыми горами, окружающими ее, сверху покрытыми мелким ельником. Теперь он смотрел на эти горы и сожалел о том, что неведомо человеку, сколько и какого богатства скрыто в их недрах.
Раньше ему нравились серебристо-серые слюдяные отвалы по обе стороны дороги. Теперь он смотрел на них Саниными глазами. Эти легкие сыпучие горки вызывали в нем такое же, как у Сани, огорчение, что до сих пор люди не сумели придумать, для чего можно использовать мелкую слюду.
По дороге на рудник Федя встретил молодую женщину в телогрейке. Из-под платка были видны только глаза да нос.
Федя остановил женщину. Она словоохотливо стала объяснять, как пройти в цех рудоразборки, а когда Федя пошел, долго еще кричала ему вслед.
Около копра шахты Федя услышал тонкий, чистый звук, похожий на школьный звонок, извещавший о желанной перемене. Из глубины шахты поднялась клеть с вагонеткой, и шахтер в теплом комбинезоне, больше напоминающий летчика, чем шахтера, повел вагонетку по рельсам эстакады.
Федя спустился под откос по узким деревянным ступенькам. Там в сугробах снега, слюды и мелкого битого камня стоял небольшой деревянный дом с высоким крыльцом.
Федя постеснялся заходить в цех. По его расчетам, время близилось к половине шестого, и он решил подождать Саню на улице.
Дважды из цеха выходили женщины, и в приоткрытую дверь видны были длинные столы, заваленные породой и слюдой. Возле них стояли и сидели выборщицы. В руках у них мелькали ножи и щетки. В ящики, стоявшие на полу, они бросали слюду, отделенную от камней.
Ждать пришлось недолго. Дверь широко открылась, с говором и смехом вышли на улицу женщины, все в стежонках, в платках или теплых косынках.
Саня еще в дверях увидела Федю, покраснела и торопливо спустилась с крыльца, на ходу подвязывая под подбородком клетчатую шерстяную косыночку.
– Не ждала? – спросил Федя, когда она, смущаясь под взглядом проходивших выборщиц, протянула ему руку.
– Не ждала…
– Я привез дневник, – взволнованно начал говорить Федя, – твой прадед в этом дневнике писал о свет-траве.
– О какой свет-траве? – в первый момент не поняла Саня.
Федю это несказанно огорчило. Но она сейчас же вспомнила. Взяла из его рук дневник и, перелистывая страницы, воскликнула:
– Где пишет? Покажи! Почему же я не видела?
Федя осторожно взял дневник из ее рук, открыл его и, все еще волнуясь, прочитал вслух:
– «Лечусь отцовской свет-травой».
Саня долго и внимательно вглядывалась в написанные слова, точно пыталась прочесть что-то еще между строками.
– И дальше ни одного слова о свет-траве? – спросила она.
– Ни одного слова, – с огорчением ответил Федя.
Они медленно пошли сзади всех.
Общежитие рудника – новый дом с душевой и столовой – находилось тут же, в горах, в поэтичной Заячьей пади.
Федя и Саня остановились на крыльце.
– Как красиво! – сказал Федя, осматриваясь.
С трех сторон над падью поднимались горы, поросшие густыми хвойными лесами. Под горой, полого спускающейся к деревне, открывался вид на Зеленое озеро. Его еще сковывал лед, местами прозрачный и ровный, как на катке, отражающий голубое небо и солнце; кое-где лед замерз торосами и был покрыт снегом. На солнце блестели полыньи, издали они казались черными.
Саня провела Федю в свою комнату. Девушки-соседки поздоровались с ним с веселыми искорками смеха в глазах и поспешили уйти.