Не правда ли, дружище, этот поступок был для меня необычным? Кроме того, он оказался роковым. С этой минуты на всех нас свалилось столько обязанностей, волнений, забот, что даже не было времени написать письмо другу.
Девушка Наташа и летчик Виктор оказались братом и сестрой. Наташа с четырех лет, после тяжелой болезни, не владеет ногами. Виктор в этом году окончил школу летчиков и получил назначение в Ленинград. Накануне отъезда ему пришла мысль свозить сестру в Москву, показать ее нашим медицинским светилам. Девушка с радостью согласилась. Мать вначале протестовала. Вероятно, она предвидела то, над чем по молодости лет не задумывались брат и сестра. Но они все же уговорили мать и до Москвы ехали совершенно счастливые: радовались каждому новому городу, из окна любовались лесами, горами, реками.
Виктор был доволен собой: он повез сестру к московским врачам, невзирая ни на какие трудности. Наташа в эти дни верила, что она поправится.
Мне показалось, что тревога охватила их только в тот момент, когда я предложил им наши услуги. По лицу летчика скользнула растерянность. Кажется, только сейчас он вспомнил, что через три дня должен быть в Ленинграде, а примут ли Наташу куда-либо на лечение – неизвестно.
Наташа поняла состояние брата. Она подняла лицо, ободряюще улыбнулась ему и сказала певуче, таким тоном, как говорят обычно взрослые детям:
«Садись теперь, Витюша, рядом со мной на чемодан да подумаем, как быть дальше».
Все, что придумывали они, было просто смешно.
Принято было Ванькино решение. Мы сели на такси и приехали к нам в общежитие. В проходной будке вахтер Илья Иванович подозрительно посмотрел на наших спутников, но когда мы сказали «к нам» – все же пропустил их.
Мы организовали чай, за которым окончательно сдружились с новыми знакомыми. Затем Ванька с Пашей отправились в коридор, «сели на телефон» и принялись звонить во все медицинские учреждения Москвы, которые только приходили им на ум.
Виктор оказался молчаливым, скромным и не очень развитым парнем. Наташа же поразила нас всех своей жизнерадостностью, остроумием. Казалось, все, что было вокруг нас, – наша комната, по-мужски неуютная, мы сами, окно, в которое видны были только крыши домов, – настолько занимало ее, что в настоящий момент другого ей и не нужно было.
Вечером явился Илья Иванович выселять наших гостей. Мы решили пойти на скандал, но все же соблюсти законы гостеприимства. Я позвал к нам девушек-студенток, и они так горячо принялись ухаживать за Наташей, что та даже растерялась.
На другой день общими усилиями нам удалось поместить Наташу в клинику. В этот же день Виктор уехал и так просто, по-детски сказал нам на прощание:
«Верю, что вы замените Наташе меня».
И вот мы стали заменять Наташе брата. Ежедневно носили ей передачи, писали записки и в часы приема навещали ее.
Паша особенно рьяно взялся опекать Наташу. Мы с Ванькой между собой говорили, какое, дескать, доброе сердце у Паши. А у Паши сердце оказалось не просто добрым, а пламенным. Представь себе, Федька, он влюбился в Наташу.
Вскоре подтвердился диагноз, поставленный Наташе в Сибири. Болезнь оказалась неизлечимой, и девушку нужно было отправлять домой.
Наш романтичный, страдающий Паша предложил Наташе выйти за него замуж и остаться в Москве. Но умная девушка отклонила его предложение, ответила ему очень трогательно, но твердо, что только мать в силах любить и терпеть подле себя безногую, не замечая жертвы своей и испытывая от этого даже радость. Тогда Паша заявил, что сам повезет Наташу в Сибирь.
Наташа отказалась и от этого. Ее увезла санитарка клиники.
Страдает Паша или нет – трудно сказать. Как всегда, о себе ничего не говорит, образ жизни ведет обычный, трудовой: днем на лекциях, вечерами в читальне или дома за книгами.
К этой трогательной истории я хочу добавить еще вот что: посещая в клинике Наташу, Паша обратил на себя внимание всего персонала. Все – от уборщиц до профессоров – интересовались его отношениями с Наташей. Там же он познакомился с известным тебе академиком Мышкиным и спрашивал его о свет-траве. Мышкин ее не знает, но заинтересовался ею и дал свой телефон, для того чтобы я позвонил ему через несколько дней. Видимо, он хотел заглянуть в литературу.
Сегодня я разговаривал по телефону с Мышкиным. Он сказал, что такой травы наука не знает. Спрашивал, почему я интересуюсь свет-травой, но я ответил уклончиво. Академик обратил внимание на название травы, несколько раз повторил: «Значительное название».
В самом деле – название замечательное. Оно, Федька, говорит о большущем значении этой травы. Простую траву народ не назвал бы свет-травой…
Федя оторвался от письма и в волнении вскочил.
– Свет-трава! – сказал он и прислушался. – Свет-трава! – повторил он, делая ударение на первом слове. – В самом деле – можно ли так назвать бесполезную траву? Как же я не подумал об этом раньше? – упрекнул он себя. – Ну и молодец же Игорь!
Федя снова взял в руки письмо и стоя перечитал его. Достал из портфеля бумагу, ручку, сдвинул сковородку с недоеденной картошкой, остывший чайник.
«Гей, дружище, будь весел!» – написал он и тихо рассмеялся над этой фразой.
Глава восьмая
Паровоз огласил властным ревом морозный воздух над рудником и, укутавшись клубами дыма, тяжело отдуваясь, потащил за собой восемь новеньких вагонов пригородного сообщения.
Саня вскочила в вагон на ходу, мысленно ругая себя за медлительность. Она забывала о том, что теперь ей вдвое труднее, чем большинству ее товарищей: она работала и училась.
Саня села на скамейку, положила на колени туго набитый книгами портфельчик и задумалась.
С тех пор как она уехала из города, все чаще и чаще думает о Феде. Предположение, что Федя неравнодушен к ней, теперь уже не пугает ее, а волнует и радует. В городе почти каждый раз проходит она мимо Фединого дома, но зайти не решается. А прежде так просто, почти ежедневно забегала к нему…
Два часа прошли незаметно. Поезд замедлил ход. Саня выскочила на платформу. Небо, по-зимнему бледно-голубое, но по-весеннему блестящее, ослепило ее, и она прикрыла глаза рукой. Саня вышла на улицу, щедро залитую солнцем. Солнце играло на окнах домов, на заледеневшем асфальте, на лицах прохожих.
Саня улыбнулась, вздохнула полной грудью и, размахивая портфелем, быстро пошла по улице. Выпавший утром снежок поскрипывал под ногами, и этот скрип напоминал ей звук лыж, когда они легко и послушно несут тебя, куда хочется.
Вот здесь, за вокзалом, в парке, не раз она с Федей каталась на лыжах. Саню потянуло туда, ей хотелось увидеть этот лес, заснеженные тропинки… Она поднялась на гору, свернула с дороги и остановилась на склоне горы, покрытой ослепительно белым снегом. По косогору кое-где росли старые сосны, а внизу причудливым зигзагом под ровным льдом бежала речка, местами прозрачно-голубая, местами занесенная сугробами снега. За речкой просторные поля, изрезанные чуть заметными дорогами, уходили в гору. И там начинался бор – густой, обширный и даже в зимнюю пору темный и загадочный по-летнему.
Саня, задумчиво посматривая по сторонам, любовалась природой. Вдруг она спряталась за толстую сосну. Задетый плечом куст обсыпал ее снегом.
Недалеко от того места, где спряталась Саня, чуть присев и сильно склонившись вперед, промчался на лыжах Федя, вздымая за собой снежную порошу. Мелькнула его коричневая спортивная курточка, из-под надвинутой на лоб кепки задорно блеснули голубые глаза. За ним неумело, очень осторожно, то и дело сдерживая скольжение лыж палками, катились юноша и девушка.
– У него на все времени хватает! – громко, словно боясь, что спутник не услышит ее, крикнула девушка, видимо продолжая ранее начатый разговор. – В кино первый, учится хорошо, спортсмен, музыкант хоть куда и даже композитор…
Больше Саня ничего не расслышала. Звонкоголосая девушка в красном спортивном костюме и ее спутник мелькнули еще раз-другой и скрылись.
«Это она о Феде», – подумала Саня, провожая взглядом молодых людей.
В лесу стало по-прежнему тихо.
Вместе со смехом и криками, смолкшими где-то внизу, исчезло то радостное оживление, которое с утра наполняло Санино сердце.
– Им весело. Их трое, а я одна! – вслух сказала Саня, в раздумье рисуя сучковатой палкой на снегу узоры.
По снегу мелкими шажками суетливо пробежала синица, оставляя за собой цепочку следов.
– А как он красиво ехал! Какой поворот сделал вокруг дерева! Ты видела? – чуть улыбнувшись, обратилась она к птичке.
Синичка взглянула на нее черными бусинками глаз, тряхнула длинным хвостиком и улетела.
– Улетела вот вверх, а он улетел вниз, – со вздохом сказала Саня. – Сама виновата, все сторонюсь, сторонюсь его. Вот и потеряла товарища. У него теперь другие друзья.
Ей захотелось найти Федину лыжню и сейчас же догнать его.
– Но разве догонишь ветер? – опять вслух подумала Саня. – Пойду лучше в библиотеку, потом в детский дом. Одной в лесу, оказывается, невесело.
В перерыве между лекциями Федю разыскал Алеша. Коленом придерживая желтый портфель, набитый до отказа книгами, он достал из него записку.
– От Сани, – сказал он. Федя растерянно взял записку.
– А ты разве знаешь ее?
– В обкоме встречаемся.
– В обкоме? – удивленно переспросил Федя.
– Да, в обкоме комсомола, – подтвердил Алеша.
Теперь Федя сообразил, что в этом нет ничего странного. Саня – член комитета комсомола рудника, и, конечно, в обкоме она бывает.
Алеша что-то еще говорил, но Федя не слышал его. Он повернулся к окну и быстро пробежал глазами записку. Карандашом, торопливо Саня писала:
Федя! В воскресенье вечером буду у тебя. Жди. Саня.
В воскресенье… Сегодня был еще только вторник. Как долго ждать!
Но воскресенье пришло неожиданно скоро. Книги, которые срочно нужно было прочитать, лекции, репетиции оркестра увлекали Федю, и времени на ожидание воскресенья не оставалось.
Зато само воскресенье тянулось бесконечно долго. С рассвета Феде не спалось. Он встал, оделся и, осторожно ступая босыми ногами, чтобы не разбудить мать и сестренок, вышел на кухню. Он нашел там яйца, масло и начал готовить завтрак: поджарил белый хлеб до хрустящих розовых корочек, залил его яйцами, вскипятил воду в электрическом чайнике.
Наконец послышались поскрипывания кровати и тихий шепот. Это сестренки перебрались к матери.
– Мама, я не сплю! – крикнул из кухни Федя. – Ты не торопись вставать. Завтрак уже готов!
– А мы тут затаились, как мышата, – засмеялась мать.
Федя знал – ей приятна его забота. Она пролежала в постели лишние полчаса, а потом встала, надела пестрый халат, умылась и, повязав голову белым платком, села за стол. Белоголовые и голубоглазые девочки-близнецы примостились на табуретках около матери.
Наталья Михайловна Власова овдовела в войну. Муж погиб под Сталинградом, и трое ребят остались на ее руках. Она не имела специальности и поступила щепальщицей на слюдяную фабрику. Простое на первый взгляд дело вначале не спорилось. Власова присматривалась к лучшим работницам фабрики и вскоре научилась с такой быстротой и точностью расщеплять ножом кусочки слюды на тончайшие блестящие пластинки, что даже опытные работницы слюдяной фабрики с удивлением следили за ее мелькающими пальцами.
Работа на фабрике ее утомляла, и она не справлялась с домашними делами. «Была бы старшей девочка, а не парень, все шло бы дома по-другому», – думала Наталья Михайловна.
Сын словно чувствовал, о чем думает мать. Он охотно, часто без подсказки бегал на рынок за продуктами, готовил обед, присматривал за сестренками и даже пытался стирать им платьишки.
Иногда по воскресеньям Наталья Михайловна уходила к кому-нибудь из знакомых в гости, и Федя оставался за главного. Сидение дома не казалось Феде тяжелой обязанностью.
В это воскресенье время шло удивительно медленно… Под вечер Федя начал уже беспокоиться: вдруг Саня почему-либо задержалась и не приехала? Он то и дело посматривал в окна, прислушивался к стукам и скрипу снега во дворе.
Но вот кто-то постучался в окно.
– Саня пришла! – сказал Федя.
Щурясь от света, Саня остановилась у порога. Девочки бросились ей навстречу. Наташа подпрыгнула и повисла у нее на шее, Катя подхватила ее за руку и тянула к себе.
Саня со смехом обняла и расцеловала девочек.
Федя молча наблюдал эту сцену, не отрывая глаз от Сани. Как всегда после долгого перерыва во встречах, ему казалось, что Саня стала другой, и он тревожно слушал ее слова, всматривался в ее лицо.
– Ну, хватит вам, хватит! Дайте человеку пройти, – внушительным баском сказал Федя, отстраняя от Сани сестренок.
Он пожал ей руку, встретился взглядом с ее смеющимися глазами и успокоился.
– Раздевайся! – весело сказал Федя и потянулся, чтобы принять ее пальто.
– Нет, лучше ты одевайся! Мы пойдем вместе, знаешь куда?
– Куда?
– В кино. Вот билеты.
Саня достала из кармана пальто билеты, повертела ими перед Фединым лицом и спрятала обратно в карман.
Они быстро шли по освещенным улицам. И Федя первый раз осмелился взять Саню под руку. Их разговор не прерывался ни на минуту, и снова, как прежде, им было хорошо и просто друг с другом.
Не успели они дойти до кинотеатра, как знали уже все новости. Федя рассказал Сане о своей беседе с Николаевой.
– А я думала, что ты уже забыл о свет-траве, – заглядывая Феде в лицо, сказала Саня.
– Что ты, Саня, я свет-траву никогда не смогу забыть, честное пионерское!
– Ишь ты, какой великовозрастный пионер! И когда ты отвыкнешь от этой школьной привычки? – засмеялась Саня.
– Я люблю эти слова, Саня. И знаешь, почему? Их говорят ребятишки бесхитростно, от чистого сердца.
Саня поняла, что словами о великовозрастном пионере могла обидеть Федю, и ей захотелось сказать ему что-нибудь приятное.
– Ты молодец, Федя, у тебя есть своя мечта и, как это еще говорят… установка. Да, правильно, установка, то есть цель…
Федя смущенно улыбнулся. Похвала Сани была приятна ему.
– Да куда ты бежишь? Я уже запыхалась. Не бойся, не опоздаем! – сказала Саня, удерживая его за руку.
Он сразу убавил шаг и пошел медленнее. Это он-то боялся опоздать в кино? Да он с превеликим удовольствием не пошел бы туда вовсе, и куда лучше было бы вот так ходить с Саней по многолюдным улицам, говорить без конца и чувствовать, что она рядом.
– А помнишь, Федя, ты мне сказал как-то, что собираешься поискать документы о свет-траве в архиве? – спросила Саня.
– Я уже был там. Искал! Никаких следов. Буду искать в Семи Братьях. И найду, Саня, честное пионерское, найду!
– Найдешь! Я бы хотела, чтобы ты нашел.
– Как хорошо, Саня, что ты веришь. Мне это, знаешь, дороже…
Он чуть не задохнулся, не договорил, и они надолго замолчали.
– Завтра у меня боевой экзамен. Доклад на ботаническом кружке, – опять заговорил Федя.
– А ты хорошо подготовился? – спросила Саня, и Федя почувствовал, что она тревожится за него.
– Готовлюсь. Работаю с лупой, с определителями над своим гербарием. Ты помнишь его? Он мне очень пригодился.
Саня помнила, как Федя любовно показывал ей коробки, наполненные засушенными цветами и травами.
– Хочешь, после сеанса я расскажу тебе план своего доклада? – спросил Федя.
– Ну конечно, хочу, – с готовностью отозвалась Саня. – А пока возьми вот это.
Она остановилась и подала ему небольшую толстую тетрадь. В темноте он не разглядел ее и спросил:
– Какая книга?
– Это не книга. Это наш родовой дневник. Я никому его не показывала.
Саня рассказала, как получила эту тетрадь от Валентины Назаровны.
– Спасибо, Саня, – горячо поблагодарил Федя, пряча тетрадь за пазуху.
Некоторое время он в волнении шел молча, почти физически ощущая тепло на груди от тетради.
Они подошли к белому одноэтажному кинотеатру и сквозь шумную толпу протиснулись к широкому крыльцу. Из открытых дверей на тротуары и дорогу падал электрический свет, освещая прохожих и снующие по улице автомобили.
В зале ожидания, на эстраде, под аккомпанемент квартета пела маленькая худощавая женщина с глянцевито-черными гладкими волосами, разделенными на прямой пробор. Было очень тесно и шумно. Они остановились у стены.
Федя смотрел на Саню, и где-то в глубине сознания его не покидала мысль о том, как хорошо бы сказать ей о любви, о той большой и светлой любви, которую бережет он для нее в своем сердце. Но он знал, что сегодня ни за что не осмелится признаться ей в этом. А в это время и в Санином сердце поднималось ответное чувство. Она поняла наконец, что боязнь Фединой дружбы, радость при встречах – все это было уже преддверием любви.
Глава девятая
На занятие ботанического кружка Федя пришел первым. Он взял ключ у вахтера, открыл кабинет и включил электричество. Свет одновременно загорелся в двадцати матовых фонариках на длинном столе коллекций.
Федя повернул выключатель вниз. Фонарики погасли, и зажглась люстра под потолком. Кабинет сразу стал обычным, будничным.
Федя снова включил фонарики, и ему вспомнилось детство, елка, сотни безделушек, радующих детское сердце. Он опять включил люстру и подошел к столу коллекций. Под стеклом в коробках с ватой хранились различные семена. Одни из них – легкие, с хвостами – напоминали прозрачных крылатых насекомых. Их легко подхватывал и уносил ветер в отдаленные уголки лесных просторов. Другие – колючие, с крючками. Они цеплялись за шерсть животных, и те уносили их на спинах, на боках, на лапах…