Кирилл напряг зрение, сощурился и прочел: «Калинина Е.». Значит, получается, это художница? Странно. О такой художнице он не слышал. Для верности сходил заглянул в энциклопедию. Ничего. Но фамилия очень знакомая. «Как у деда», – догадался Кирилл. Только дед-то у него был «Калинин» и имя «В.», то есть Владимир. Он был искусствоведом, но картин никогда не писал. Это Кирюха точно знал – у них с дедом тайн друг от друга не было.
Он долго мучился над этой головоломкой, пока наконец не додумался до очень простой и в то же время невероятной вещи. Даже подпрыгнул, словно ужаленный. Екатерина Калинина – это же его мама! До того как вышла замуж и стала Николаевой. Неужели она так умеет писать?! Вот здорово!
Значит, никто ничего не воровал, а его мама – самая настоящая художница! Теперь маленького Кирилла распирало от гордости. Он не стал прятать картины на антресоль, а бережно взял их и перенес на свою кровать. Разложил. Стал любоваться. Представлять себе, как они будут выглядеть в тяжелых рамах на стенах музея. Получалось красиво.
Только вот интересно, если его мама – художница, почему у них в доме ни красок, ни кисточек, ни холстов? Еще удивительнее, зачем она работает товароведом на складе, хотя самой ей это не нравится. Конечно, вслух мама не жалуется – вообще никогда ни на что, – но Кирюха-то видит, с каким лицом она уходит утром из дома. Он не слепой. Неужели не лучше оставаться с ним и рисовать небо? Он обязательно с мамой поговорит. Может, она об этих картинах просто забыла, а он их нашел? Точно! Вот мама обрадуется!
Кирилл услышал, как она открывает дверь, – узнал ее по шагам и выбежал в коридор. Помог снять пальто, сапоги, загадочно прошептал: «У меня есть сюрприз» – и подвел ее к своей кровати.
– Кир, ты где это взял?! – Голос мамы, к его изумлению, прозвучал испуганно. – Я давно собиралась их выбросить!
– Выбросить?! – Кирюха от возмущения задрожал: все, что он хотел сказать маме, вылетело из головы. – Это же картины! Почему ты молчала, что ты художница?
– Кирюша, – мама смущенно улыбнулась и обняла его за плечи, – это все ерунда! На жизнь не заработаешь. Я просто училась в молодости, и все.
– Мама, такое небо! – Кирилл не нашел подходящих слов и обиженно поджал губы.
– Давай уберем, – она торопливо потянулась за холстами, разложенными на кровати, – папа скоро вернется.
– Нет, – Кирилл начал вырывать полотна из ее рук, – я оставлю себе! Это мое! Если тебе не нужно, повешу у себя над кроватью!
– Сынок, – мама занервничала, – Кирюша, так же нельзя.
Их шумное противостояние затянулось, и никто не услышал, как в квартиру вошел отец. Кирилл вздрогнул, когда увидел его огромную лапищу над ними. Он схватил картины и рванул с такой силой, что и мама, и Кирилл невольно разжали пальцы.
– Дура! – взревел он. – Чем голову пацану забиваешь?! Идиотской мазней!
– Отдай! – запротестовал Кирилл.
– Я тебе сказал, чтобы ты выбросила?! – Он не обращал на сына внимания.
– Алексей… – прошептала мать.
– Сказал, эта чушь ни гроша не стоит?! И чтобы не смела тратить время!
– Алеша…
– Что, «Алеша»?! Не можешь, значит, я сам!
Он рванул в кухню, сын бросился вслед за ним. Когда отец выдвинул ящик стола, Кирилл уже понял, что тот ищет нож, чтобы изрезать полотна. Так же он поступил с единственным маминым платьем, которое считал «неприличным», с документами – наградными бумагами – деда, когда тот умер. Вне себя от страха, Кирюха выхватил холсты из руки на секунду потерявшего бдительность родителя и бросился вон из квартиры. Ему повезло, что дверь не была заперта.
Продрогший Кирюха несся по заснеженной улице в одной майке и тренировочных штанах, прижимая к груди мамины картины. Тапки с него слетели еще в подъезде, ступни обжигал снег. Хорошо, сообразил сразу же побежать к Зинаиде Ивановне – она в соседнем доме жила.
Классный руководитель и преподаватель литературы обомлела, увидев на своем пороге раздетого, насквозь промерзшего Николаева. Затащила его в гостиную, запричитала. Достала склянку со спиртом, начала растирать.
Через полчаса красный от жара Кирюха сидел у батареи, завернутый в шаль Зинаиды Ивановны, и, глотая слезы, рассказывал обо всем, что случилось.
– Вы только маме позвоните, пожалуйста, – всхлипывал он, – пусть она к вам придет!
Кирилл боялся не за себя – он переживал, что после его побега отец начнет, как всегда, размахивать кулаками. В такие минуты Кирюха мечтал только об одном – вырасти как можно скорее и ответить отцу за все: за мать, за себя, за деда. Сколько раз ему виделся этот миг, когда они поменяются вдруг ролями – отец будет уползать от него и просить прощения, а взрослый сильный Кирилл станет обрушивать на него удар за ударом, безо всякой пощады. Зинаида Ивановна набрала номер. Кирилл сидел напряженный, вспотевший и ждал, возьмут ли трубку. Мама ответила! Он вздохнул с облегчением. Значит, отец не стал ее трогать – побежал вслед за ним.
– Можно, я пока картины оставлю у вас? – робко спросил он, когда учительница повесила трубку. – Вы сохраните?
– Конечно, Кирюша, – Зинаида Ивановна кивнула, а Николаев увидел в ее глазах обидную жалость. Он же мужчина! Как можно его жалеть?!
Мама пришла за ним с одеждой через десять минут. В своем старом пальто, с заплаканными глазами. Пуховый платок она повязала так, что пол-лица не было видно. Значит, все-таки успел, сволочь! Кирюха сжал кулаки.
Пока одевался в комнате, слышал, как женщины вполголоса переговаривались в прихожей. Зинаида Ивановна укоряла, мама виновато с ней соглашалась. Кирилл почти ничего не мог разобрать – говорили тихо. Только одно слово мама повторяла с ненормальным упорством, произносила его четко и громко: «Люблю». Она сказала это раз десять, и тогда Кирилл понял, как сильно ненавидит и само слово, и все, что с ним связано. Что угодно, только не такое вот унижение! Никогда в жизни!
Отцу они с мамой сказали, что картины Кирилл потерял, тот, казалось, поверил. А к маме, в которой раньше души не чаял, он с тех пор стал относиться иначе. По-прежнему жалел ее, старался помочь, но уже знал, что во многом она виновата сама. Бесхребетная. Как и все женщины. Сам Кирюха, не задумываясь, поменял бы отца на ее картины, а маме ничего подобного даже в голову не приходило! У нее на уме было одно – дурацкая любовь. Из-за которой всем было плохо, и в первую очередь ей самой.
Кирюха все чаще убегал из дома к Зинаиде Ивановне «посмотреть на картины». Она поила его чаем, рассказывала интересные истории о писателях, а когда говорить уставала, они просто садились рядышком на диван и читали – каждый свое. Чего-чего, а книг в доме учительницы было много: целая библиотека. Зинаида Ивановна читала по интересам, а Кирюха – по алфавиту.
К пятнадцати годам он добрался до буквы М и прочел роман Сомерсета Моэма «Луна и грош». И вот тогда наконец все в его голове встало на свои места. Он понял то, о чем смутно догадывался, вглядываясь в мамины картины: искусство – действительно главное в жизни, но предназначено оно только мужчинам! Женщина не способна ни понять, ни оценить. Даже собственный дар оставляет ее равнодушной: ей нужна только глупая любовь. Чарльз Стрикленд пошел ради своих картин на все – бросил семью, оставил работу, жил в нищете. А его мать покорно избавилась от полотен в угоду мужу.
Некоторое время у Кирюхи, правда, оставалась надежда: Стрикленд был все-таки старше мамы. Может быть, понимание искусства придет к ней с возрастом. Но когда и ей исполнилось сорок лет, ничего не изменилось. Она не бросила отца, не ушла с ненавистной работы, не вернулась к холстам и краскам. Даже не вспомнила о них!
Кирилла Николаева постигло окончательное и бесповоротное разочарование. «Убогий народ эти женщины, – повторял он вслед за Стриклендом, – любовь! Везде любовь!» Из-за любви ломаются жизни, страдают люди.
За все свое детство Кирюха был счастлив только один-единственный месяц: когда отец свалился с крыши дедушкиного гаража и сломал себе ногу. Причем как-то особенно хитро сломал – так, что пришлось делать сложную операцию. Вот на эти-то тридцать дней, которые домашний тиран пролежал в больнице, в их квартире и воцарился самый настоящий праздник! Никто не орал, не размахивал кулаками. Не накидывался на маму за то, что тарелка на два сантиметра сдвинута от привычного места, а чай налит не в ту чашку. Не порол его самого по всякому поводу и без оного. Не выбрасывал и не резал безжалостно вещи, которые приходились ему не по душе. Прекратились звонки из вытрезвителей и милиции, после которых мама моментально срывалась и выбегала из дома, какое бы ни было время суток.
А главное – она снова стала писать! После работы прилетала, словно на крыльях, и, перекусив на скорую руку, бежала в спальню, где ее ждала едва начатая картина, водруженная вместо мольберта на старый стул. В ее комнате царил умопомрачительный запах масляной краски и настоящий, живой дух художника. Кирюха наслаждался покоем и счастьем. Даже о Зинаиде Ивановне на время забыл. Он мог часами сидеть у мамы за спиной и смотреть, как она рисует.
Но потом все прекратилось так же внезапно, как и началось. Пропало полотно и краски, исчезло незаконченное весеннее небо над цветущим фруктовым садом. Это случилось после очередного похода в больницу к отцу. Кирилл не хотел идти, но мать, как всегда, упросила. Только, как она ни старалась, в палату он не пошел – остался ждать ее в коридоре.
А через несколько минут по всей больнице начали раздаваться жуткие отцовские крики. Он орал, что жена ему изменяет, что не ценит его ни на грош. Пользуется беспомощностью мужа, его тяжелой болезнью. Весь персонал и ходячие больные сбежались смотреть на семейную сцену. Конечно, публика была на стороне «пострадавшего»: мало того, что мужик с таким страшным переломом мается после жуткой операции, так еще и супружница загуляла.
Мама выбежала из палаты вся в красных пятнах. Только на улице она смогла заговорить: скандал случился из-за того, что отец обратил внимание на ее руки – на них были следы масляной краски…
Кирюха ушел из дома, как только закончил школу. Сначала люто ненавидел собственное детство, отца, над которым так и не учинил расправы, – повзрослел, и вся ярость перегорела, – а потом понял, что все это было своего рода закалкой. Откуда бы в нем иначе взялась такая несгибаемая сила воли, такое упорство и умение преодолевать препятствия на пути, не обращать внимания на шишки и раны? Он шел к мечте о небе, которой не смогла воплотить в жизнь его мать. Он был, как Стрикленд, «одержим страстью к искусству».
Телефон, стоявший на тумбе рядом с кроватью, резко зазвонил, заставив Николаева вздрогнуть и вернуться из прошлого. И что он там забыл? Давно нет никакого Кирюхи, давно умер отец, а мать переключила свою неугомонную любовь с мужа на сына. Оно и к лучшему.
Кирилл машинально взглянул в нижний правый угол монитора и отругал себя. Пять часов просидел за компьютером, глядя в небо! А результат? Ни единой строчки. Он медленно встал из-за стола и поднял трубку.
– Да.
– Кирилл?
Дрожащий Дашин голос на том конце провода. Его сердце забилось сильнее, но он заставил себя успокоиться – ничего исключительного не происходит, все в норме. Он уже принял решение – Дашу забыть. И сейчас нужно сыграть человека, совершенно безразличного к ней. Разве это так трудно?
– Слушаю, – спокойно ответил он.
– Это Даша. Ты меня не узнал?
– Даша, я узнал тебя, – Кирилл с усилием выводил ровные интонации.
– Я, – она запнулась, – ты… мы не могли бы сегодня встретиться?
– А зачем? – Ему было жалко ее – смущенную и растерянную, – но он решил не поддаваться ненужным эмоциям. У Морозовой есть другой, он ее любит. О чем тут еще говорить?
– Мы, – Даша снова споткнулась на слове, – мы могли бы вместе поужинать.
– Я не голоден, – выдавил из себя Кирилл, ненавидя собственную жестокость.
– Тогда выпить чего-нибудь.
– Я не пью. – Он заставлял себя произносить именно эти слова, хотя рвались с языка другие. Но только так можно порвать отношения!
– Что-то случилось? – Ее голос уже срывался от обиды.
– Даша, – Кирилл сделал над собой последнее усилие, – мне очень трудно, когда меня отвлекают от работы. Я не могу сосредоточиться.
– Извини, – он слышал, как искренне она раскаивается, и готов был уже биться головой о стену, – я не знала, что ты сейчас пишешь. Извини меня, пожалуйста. Я больше не буду.
– Спасибо.
Он донес трубку до рычага, плавно ее положил, а потом, моментально выйдя из роли бесчувственного чурбана, вскочил и начал кружить по комнате. Черт! Черт!! Черт!!! Что же с ним происходит?! Он ни на секунду не усомнился в том, что сделал все правильно, оставив Даше любовь, которой не мог дать ей сам. И в то же время он не умел с этим мириться! В ее голосе было столько чувственности и нежности. Что с этим делать?!
Надо было отключить свой идиотский актерский слух! Хватит улавливать нюансы и интонации там, где это не нужно. Даша сама не ведает, что творит: ей, как и каждой женщине, нужна только любовь!
В досаде Кирилл саданул кулаком по письменному столу. Ноутбук подпрыгнул на месте, темнота экрана услужливо сменилась страницей, на которой красовалось всего лишь одно слово – «Сценарий».
Глава 2
Даша положила трубку на аппарат и закрыла лицо руками. Горький ком обиды застрял в горле, мешая дышать, но она решила, что не заплачет. Ни за что не будет лить слезы! А чего, собственно, она ждала от Кирилла?! Как только Николаев почувствовал, что она в его власти, сразу же потерял к ней интерес. Надо радоваться, что ничего серьезного между ними не произошло, иначе как бы она себя сейчас чувствовала? Ему не нужна была Даша. Он стремился к очередной личной победе, которая могла бы потешить его самолюбие. Типичное поведение «человека искусства»: так всегда поступала ее мать.
И почему она, дурочка, решила, что это – судьба? Если Николаев никуда не улетел, уступив свое место в самолете несчастной девушке, значит, все предопределено свыше? Какая глупость!
Даша покраснела от стыда, вспомнив, как представляла себе, что случится сегодня ночью. Дрожала от страха и счастья одновременно, бросая на Кирилла нетерпеливые взгляды. В голове возникали картины одна откровенней другой. Ужин при свечах. Громадный номер, королевская кровать. Она и Кирилл. Господи боже мой!
А потом появился Ларин, Кирилл куда-то пропал, и все в голове перепуталось так, что Даша чуть не потеряла сознание. Перед глазами поплыли желтые пятна, шум в ушах перекрыл даже гул двигателей на летном поле. Пока кто-то не догадался дать ей воды и заменить за стойкой регистрации, она едва держалась, чтобы не сползти на пол.
Конечно, можно было все свалить на жару, но Морозова знала – причина в другом. Ее терзали разноречивые чувства: жалость к Максиму, готовому пожертвовать всем ради нее, и любовь к Кириллу, который никогда не ответит ей тем же. Даше казалось, что безразличие Николаева – это возмездие свыше за то, что она не сумела влюбиться в Максима, хотя и понимала, как сильно он нуждается в этом.
Целый год Морозова мучилась сама и изводила бедного Ларина. Думала, что отношение ее переменится – ведь было же с ним интересно, легко, даже радостно. Возможно, если бы не дети Максима и не его жена… Нет! Даша прекрасно знала, что не стоит себя обманывать. Чужая семья была для нее табу – это правда, но даже если Максим был бы свободен, это не сыграло бы никакой роли. Нельзя полюбить по заказу. Нельзя лечь с человеком в постель только из чувства благодарности или жалости, каким бы хорошим он ни был.
Даша безвольно опустилась на кровать. Максиму придется справиться со своей любовью, так же как ей предстоит выжечь из сердца чувства к Кириллу. Она уже привыкла к разочарованиям – это ее конек: всю жизнь либо приносит их другим, либо переживает сама.
Господи, какой же глупой была ее радость, когда она узнала, что Кирилл поселился в том же отеле! Вернулся из аэропорта вместе с Фадеевым, значит, хотел быть с ней рядом, ждал. Она, дурочка, сломя голову, бросилась в свой номер, стала ему звонить. И вот результат.
Даша заставила себя встать с кровати и пойти в ванную – нужно было принять душ. Иначе все ее обещания не расплакаться обернутся пустым звуком, а вода – лучший лекарь от слез и обид.
Под ласковыми струями ее печали и правда поблекли. Она уже представляла себе, как Ларин избавится от своей болезненной страсти к ней и они станут добрыми друзьями. Вот было бы чудно! Успела оправдать и Кирилла: да, он говорил с ней резко, даже обидел, но она виновата сама – позвонила не вовремя. Морозова вспомнила, как орал на нее бывший супруг, когда она, забывшись, заходила в их единственную комнату, где он писал свои декадентские стихи. Если Джон работал, даже несмотря на то, что поэтические занятия не приносили им ни гроша, передвигаться по квартире можно было только на цыпочках, и то лишь в случае крайней необходимости. Полагалось сидеть в кухне и не дышать.
Кирилл по сравнению с Джоном был сама любезность. Никто не велел ей лезть, пока он работает над сценарием! Она отвлекла его от мыслей, выбила из колеи: от бывшего супруга Даша знала о том, как сложно поймать вдохновение и переместиться из мира реальности в мир, создаваемый в художественном произведении. Все органы чувств, все эмоции должны быть настроены не на «вне», а на «внутрь». Как именно, она не очень хорошо себе представляла, но привыкла в этом вопросе верить Джону на слово. Хотя бы потому, что не верить было себе дороже.
Бодрая, повеселевшая, она выскочила из душа и начала одеваться к ужину. Не надо пока думать о Кирилле, лучше отвлечься. Пусть он закончит работу и сам ее найдет: в то время, которое ему будет удобно. Она готова ждать сколько угодно. Ведь ждала же много лет встречи с человеком, которого сможет любить! И теперь это случилось.
Ни Ларин, ни другие мужчины, с которыми она общалась на работе, не затрагивали в ее душе никаких струн. А Николаев перевернул все с ног на голову, заставил сходить с ума от вырвавшегося на волю желания!