— Он помешался с горя! — шептал один
— Отчаяние отняло у него разум!
— Надо свести его к князю; может быть, он очнется, когда увидит его.
Лонгин в отчаянии ломал руки. Все окружили поручика и с сочувствием смотрели на него. Одни вытирали перчатками слезы, другие тяжело вздыхали. Вдруг из круга выделилась чья-то высокая фигура и, медленно подойдя к поручику, положила ему на голову руки.
Это был ксендз Муховецкий.
Все умолкли и опустились на колени, словно ожидая какого-то чуда; но ксендз не совершил никакого чуда, только, держа руки на голове Скшетуского, поднял глаза к небу, озаренному лунным сиянием, и громко Произнес
"Отче наш, иже еси на небеси! Да святится имя Твое, да приидет царствие Твое, да будет воля Твоя…")
Он остановился и, помолчав, повторил громче и торжественнее:
"Да будет воля Твоя…"
Воцарилось глубокое молчание
"Да будет воля Твоя…" — повторил ксендз в третий раз.
Тогда из уст Скшетуского вырвался крик невыразимого страдания, но вместе с тем и смирения:
"Яко на небеси и на земле…" — и рыцарь с рыданием бросился на землю.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава I
Для выяснения того, что случилось в Разлогах, нам нужно вернуться к той ночи, когда Скшетуский Жендяна из Кудака к старой княгине с письмом, заключающим просьбу как можно скорее ехать вместе с Еленой в Лубны, под защиту князя Иеремии, так как каждую минуту может вспыхнуть война. Жендян, сев в чайку, которую Гродицкий отправлял из Кудака за порохом, пустился в путь; ехал он медленно, так как приходилось подниматься вверх по течению. Под Кременчугом он встретил войско, плывшее под предводительством Кшечовского и Барабаша, высланных гетманами против Хмельницкого. Жендян, увидев Барабаша, сейчас же рассказал ему, каким опасностям мог подвергнуться Скшетуский в Сечи, и просил старого полковника, чтобы тот при встрече с Хмельницким усиленно попросил бы последнего залосла. После этого он отправился дальше.
Жендян с людьми Гродицкого прибыл в Чигирин на рассвете. Здесь их сейчас же окружила казацкая стража, спрашивая, что они за люди.
Они ответили, что едут из Кудака, от Гродицкого, с письмом к гетманам. Однако, несмотря на это заявление, казаки потребовали старшину с чайки, а Жендяна повели к полковнику на допрос.
— К какому полковнику? — спросил старшина.
— К Лободе, — ответили сторожевые есаулы. — Великий гетман велел ему задерживать и допрашивать всех, проезжающих из Сечи в Чигирин.
Они пошли. Жендян шел смело, не думая ни о чем дурном, потому что видел, что здесь еще господствовала власть гетмана. Их привели в дом Желенского, близ "Звонарного Угла", в квартиру полковника Лободы. Здесь им сказали, что полковник еще на рассвете уехал в Черкассы и что его заменяет подполковник. Им пришлось довольно долго ждать, но наконец дверь открылась и в комнату вошел ожидаемый подполковник
При виде его у Жендяна подогнулись колени.
Это был Богун.
Гетманская власть действительно еще распространялась на Чигирин, так как Лобода и Богун пока не перешли к Хмельницкому, а наоборот, держали сторону Польши; поэтому великий гетман и назначил им стоянку в Чигорине для его защиты.
Богун, сев за стол, начал расспрашивать приезжих.
Старшина с письмом Гродицкого ответил и за себя и за товарища. Оглядев письма, молодой подполковник начал заботливо расспрашивать, что видно и слышно в Кудаке; ему очевидно, очень хотелось узнать, для чего Гродицкий посылает людей и чайку к великому гетману. Старшина ничего не сумел ему ответить, а письмо было запечатано печатью Гродицкого. Кончив допрос, Богун хотел уже было наградить их и отпустить, как вдруг открылась дверь и в комнату, как молния, влетел Заглоба.
— Послушай, Богун, — воскликнул он, — изменник Допуло скрыл от нас самый лучший мед-тройняк. Я как-то пошел с ним в погреб, смотрю: в углу вроде бы сено. Я спрашиваю: "Что это?" — говорит: "Сухое сено!" Посмотрел поближе, вижу, оттуда выглядывает горлышко кувшина, точно татарин из травы. "Ах ты, такой-сякой! — говорю, — Ну мы разделим труд: ты ешь сено, так как ты вол, а я выпью мед, так как я человек". Вот. я и принес бутылку на пробу; дай только кубки.
С этими словами Заглоба подбоченился одной рукой и, держа в другой бутыль, запел:
Но, увидев Жендяна, Заглоба сразу оборвал речь и, поставив на стол бутыль, сказал:
— Да ведь это слуга Скшетуского!
— Чей? — спросил поспешно Богун.
— Скшетуского, который, уезжая в Кудак, перед отъездом угостил меня — таким лубенским медом, что чудо! А что твой господин, здоров?
— Здоров и кланяется вашей милости, — ответил смутившийся Жендян.
— Это настоящий рыцарь. А как же это ты попал в Чигирин? Отчего это твой господин выслал тебя из Кудзка?
— У моего господина, — ответил Жендян, — есть свои дела в Лубнах, из-за которых он и велел мне вернуться, поскольку мне нечего было делать в Кудаке.
Богун, все время пристально смотревший на Жендяна, воскликнул:
— Знаю и я твоего господина, видел его в Разпогах.
Жендян наклонил голову и, будто не расслышав, спросил:
— Где?
— В Разлогах.
— Это имение Курцевичей, — сказал Загпоба.
— Чье? — переспросил Жендян.
— Я вижу, ты оглох, — сухо заметил Богун.
— Это оттого, что я не выспался
— Успеешь выспаться Так ты говоришь, что твой господин послал тебя в Дубны?
— Да.
— Верно, у него есть какая-нибудь зазнобушка, — прибавил Заглоба, — которой он через тебя шлет привет.
— Почем же я знаю! Может, есть, а может, и нет, — сказал Жендян. кланяясь Богуну и Заглобе. — Прощайте, — сказал он, собираясь уходить.
— Не слеши, птенчик, — ответил Богун. — А почему же ты скрыл от меня, что ты слуга Скшетуского?
— Вы же меня не спрашивали, а я подумал: зачем болтать о пустяках? Прощ…
— Погоди, говорю! Везешь ли ты какие-нибудь письма от своего господина?
— Его дело писать, мое же, как слуги, отдать, но только тому, кому они написаны; а затем позвольте мне проститься с вами, господа
Богун сдвинул свои соболиные брови и хлопнул в ладоши. В комнату тотчас же вбежали двое казаков.
— Обыскать его! — крикнул он, указывая на Жендяна.
— Это насилие! — воскликнул Жендян. — Я хоть слуга, но тоже шляхтич, и вы ответите за этот поступок.
— Богун! Оставь его! — вступился Заглоба.
Между тем один из казаков нашел у Жендяна два письма и передал их подполковнику. Богун велел казакам выйти: он не умел читать и не хотел показать перед ними своей неграмотности. Потом, обращаясь к Заглобе, сказал:
— Читай, а я буду наблюдать за слугой.
Загпоба зажмурил левый глаз со шрамом и прочел адрес "Ясновельможной княгине Курцевич в Разлогах".
— Так ты, дружок, ехал в Лубны и не знаешь, где Разлоги? — сказал Богун, бросая грозный взгляд на Жендяна.
— Куда мне приказано, туда я и ехал! — ответил слуга.
— Вскрывать ли? Шляхетская печать святая вещь, — заметил Заглоба
— Мне великий гетман разрешил просматривать все письма. Вскрой и читай.
Заглоба вскрыл письмо и начал читать:
"Милостивая Государыня! Имею честь сообщить Вам, что я уже в Кудаке, откуда. Бог даст, сегодня утром выеду в Сечь. Пишу Вам ночью, так как от беспокойства не могу спать, — боюсь, как бы не случилось с вами какого-нибудь несчастья из-за этого разбойника Богуна и его лодырей. А так как и Кристофор Гродицкий подтвердил, что каждую минуту может разразиться война, которая заставит восстать и чернь, то я умоляю и заклинаю вас, милостивая Государыня, немедленно ехать в Лубны с княжной, хотя бы верхом, если еще не высохла степь; не медлите, потому что я не успею вернуться вовремя. Прошу вас исполнить мою просьбу, чтобы я мог быть спокоен за обещанное мне счастье и радоваться предстоящему возвращению. Раз княжна обещана мне, то Вам лучше скрыться у князя, моего господина, чем хитрить с Богуном и мылить ему глаза Князь вышлет охрану в Разлоги, и таким образом вы сбережете и имение. Имею честь…" и так далее.
— Гм! Богун, гусар хочет тебе наставить рога, — сказал Заглоба — Так вы оба ухаживали за одной девицей? Почему же ты ничего об этом не говорил мне? Но утешься, раз так было и со мной"..
Но шутка замерла вдруг на губах Заглобы: Богун сидел неподвижно у стола, лицо его, казалось, было сведено судорогой, бледно, глаза закрыты, брови насуплены С ним творилось что-то ужасное.
— Что с тобой? — спросил Заглоба
— Казах начал с жаром размахивать руками и сдавленным, хриплым голосом сказал:
— Читай… читай второе письмо…
— Второе к княжне Елене.
— Читай… читай!
Но шутка замерла вдруг на губах Заглобы: Богун сидел неподвижно у стола, лицо его, казалось, было сведено судорогой, бледно, глаза закрыты, брови насуплены С ним творилось что-то ужасное.
— Что с тобой? — спросил Заглоба
— Казах начал с жаром размахивать руками и сдавленным, хриплым голосом сказал:
— Читай… читай второе письмо…
— Второе к княжне Елене.
— Читай… читай!
Заглоба начал:
"Дорогая и возлюбленная Елена, владычица и королева моего сердца! Так как по службе мне придется еще надолго остаться в этих местах, то я пишу твоей тетке, чтобы вы немедленно ехали в Лубны, где ты будешь в полной безопасности от Богуна и где наша любовь не подвергнется никаким испытаниям…"
— Довольно! — крикнул Богун и, вскочив, как бешеный, из-за стола, кинулся на Жендяна. Бердыш просвистел в его руках, а несчастный слуга, получив удар в грудь, застонал и упал на пол. Богуном овладело безумие: он бросился на Заглобу и вырвал у него письмо.
Последний, схватив бутыль с медом, отскочил к печке и закричал:
— Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа! Что ты, человече, взбесился или сошел с ума? Успокойся! Сунь, черт возьми, голову в ведро с водой! Слышишь?
— Крови! Крови! — взвыл Богун.
— Ты с ума спятил? Говорю тебе, сунь голову в ведро! Ты уже и так пролил кровь, да еще невинную; этот несчастный подросток уже не дышит. Или черт тебя попутал, или ты сам — черт. Опомнись, басурман!
С этими словами Заглоба подошел к Жендяну и, наклонившись над ним, ощупал ему грудь и приложил руку к губам, из которых хлынула кровь.
б Богун схватился за голову и застонал, как раненый волк, потом бросился на скамью, не переставая стонать, потому что его душа разрывалась на части от горя и страдания. Вдруг он сорвался с места, подбежал к двери, вышиб ее ногой и выскочил в сени
— Сломай себе шею! — пробормотал ему вслед Заглоба. — Разбей себе голову о конюшню! Вот фурия-то! Ничего подобного я не встречал в жизни. Этот мальчик, кажется, еще жив! Ей Богу, если ему этот мед не поможет, то. значит, он солгал, что он шляхтич.
Бормоча это, Заглоба положил голову Жендяна себе на колени и начал понемногу вливать мед в его посиневший рот.
— Посмотрим, благородная ли твоя кровь; от меду или вина жидовская кровь свертывается, холопская же. ленивая и тяжелая, оседает и только шляхетская от этого напитка оживает и придает бодрость телу. И всем другим нациям Бог дал разные напитки, чтобы и они могли отличить каждую кровь.
Жендян слабо застонал.
— Ага, хочешь больше! Нет, брат, позволь же и мне… вот так! А теперь, раз уж ты показал признаки жизни, я перенесу тебя в конюшню и положу где-нибудь в уголке, чтобы это казацкое чудовище, когда вернется, не растерзало тебя окончательно. Это опасный друг, черт его побери, вижу, что у него рука ловчее ума!
Заглоба поднял Жендяна с легкостью, свидетельствующей о необыкновенной силе, и вышел на двор, где несколько казаков играли в кости на разостланном ковре. Увидев его, они поздоровались с ним, и он сказал:
— Хлопцы, возьмите этого молодчика и полежите его на сено, да сбегайте за цирюльником.
Приказание его было немедленно исполнено, так как Заглоба, будучи другом Богуна, пользовался большим уважением казаков.
— А где же подполковник? — спросил он.
— Он велел подать-лошадь и поехал в полковую квартиру, а нам приказал тоже быть наготове.
— Значит, и мой конь готов?
— Готов.
— Ну, подавай сюда, я найду тогда его в полку.
— А вот и он сам.
Действительно, у ворот показался Богун, ехавший с рынка, а за ним сотня молодцов с пиками, очевидно, совсем готовых к походу.
— На коней — крикнул Богун оставшимся на дворе казакам. Все живо собрались. Заглоба вышел за ворота и внимательно посмотрел на молодого атамана.
— Идешь в поход? — спросил он его.
— Да
— И куда же тебя черт несет?
— На свадьбу.
Заглоба подошел ближе.
— Побойся Бога, сынок! Гетман велел тебе оберегать город, а ты сам едешь и казаков уводишь. Нарушаешь приказ. Здесь чернь только и ждет удобной минуты; чтобы броситься на шляхту; ты и город погубишь, и гетмана рассердишь.
— Пускай погибнет и город и гетман!
— Тут идет дело и о твоей голове
— Пускай погибает и она!
Заглоба убедился, что напрасно говорит с казаком, который упорно стоял на своем, хотя видел, что Заглоба прав. Последний догадался, куда направляется Богун, и не знал, что ему делать: ехать с Богуном или оставаться? Ехать было опасно: это было все равно, что в горячее военное время сунуться в самую отчаянную схватку. Остаться? Тоже неудобно: чернь только и ждала известия из Сечи, призыва к резне; она, может быть, и не ждала бы его, если бы не казаки Богуна и то огромное влияние, каким он пользовался на Украине Заглоба, правда, мог бы укрыться в гетманском отряде, но не делал этого, имея на то свои причины. Было ли у него на совести убийство или еще какое-нибудь темное дело, про то знал лишь он один, но как бы то ни было, а он не хотел показываться на глаза гетману и расставаться с Чигирином. Тут ему было хорошо: никто его не беспокоил, он сжился и со шляхтой, и с экономами старосты, и с казацкими старшинами. Правда, старшины теперь все разъехались, а шляхта смирно сидела в своих углах, опасаясь бури; зато Богун был самым задушевным его приятелем. Познакомившись за чаркой, он сразу побратался с атаманом. С тех пор они были неразлучны. Казак сыпал золотом за двоих, шляхтич врал, и обоим вместе жилось хорошо. Теперь придется или остаться в Чигирине и подставить черни шею, или ехать с Богуном. Заглоба выбрал последнее.
— Если ты такой отчаянный, — сказан он, — то и я с тобой поеду. Может, пригожусь, а в случае надобности удержу тебя. Мы так сошлись с тобой, как я и не ожидая
Богун ничего не ответил. Через полчаса сотня казаков выстроилась уже в боевом порядке. Богун стал во главе, а с ним и Заглоба. Отправились. Мужики, стоявшие на рынке, смотрели на них исподлобья и перешептывались, стараясь отгадать, куда это они едут, скоро ли вернутся и вернутся ли?
Богун ехал молча, сосредоточенный и мрачный, как ночь. Казаки не спрашивали, куда он ведет их, они готовы были идти за ним хоть на край света.
Переправившись через Днепр, они поехали по лубянской дороге. Лошади шли рысью, поднимая облака пыли, но так как погода была жаркая, то они скоро взмылились. Казаки замедлили ход и потянулись по дороге длинной цепью. Богун выехал вперед Заглоба поравнялся с ним, желая вступить в разговор.
Лицо молодого атамана было уже спокойнее, только смертельная тоска отпечатывалась теперь на нем. Даль, в которой тонул взор, бег коня и степной воздух, казалось, успокоили бурю, вызванную в нем чтением писем, привезенных Жендяном.
— Однако страшная жара, даже в полотняном кителе жарко, а ветра нет. Послушай-ка, Богун! — сказал Заглоба.
Атаман взглянул на него своими глубокими черными глазами, как бы пробужденный от сна.
— Смотри, сынок, не поддавайся меланхолии, а то она тебя заест. Если ударит из печени в голову, то совсем с ума сведет. Я не знал, что ты такой влюбчивый. Ты, должно быть, родился в мае, ведь это месяц Венеры — богини любви, в нем даже былинка льнет к былинке, а людей, родившихся в этом месяце, так и тянет к девицам. Но победителем бывает только тот, кто умеет сдерживать себя, — и потому советую тебе: брось ты свою месть. Ты вправе сердиться на Курцевичей, но разве только одна девица на свете?
Богун, скорее отвечая на свои мысли, чем на слова Заглобы, воскликнул: —
— Одна она, кукушечка, на свете!
— Даже если бы и так, раз она кукует другому, так что же толку в том? Правду говорят, что сердце — волонтер, и под каким знаменем захочет служить, под тем и служит; к тому же эта девица благородной крови, ведь Курцевичи княжеского рода.
— Черт вас побери с вашими княжескими родами да с пергаментами! — воскликнул атаман, ударив рукой по сабле. — Вот мой род. Вот мое право и пергамент? Вот мой сват и друг. О, изменники! проклятая вражья кровь! Хорош вам был казак, друг и брат, когда ходил с вами в Крым грабить турок и делился добычей… Тогда и голубили, и сынком звали, и девицу обещали, а теперь что?! Пришел какой-то шляхтич, и они отступились от казака, сынка и друга, — вымотали ему душу, вырвали сердце, а девушку отдают другому, а ты, казак, терпи, терпи!..
Голос атамана задрожал; он стиснул зубы и ударил себя в грудь
Наступило минутное молчание. Богун тяжело дышал. Гнев и боль попеременно терзали дикую, необузданную душу казака. Заглоба ждал, пока он успокоится.
— Что ты хочешь делать, несчастный? Как ты поступишь?
— Как казак, по-казацки!
— Я уже вижу, что это будет! Но дело не в том. Одно только тебе скажу, что это владения Вишневецкого и что недалеко Лубны. Скшетуский писал княгине, чтобы она скрылась там с княжной это значит, что он под защитой князя, а князь — грозный лев…