Эх, дед! Мой дорогой дед…
Чего это я в воспоминания ударился? Не знаю, но, наверное, потому, что как бы ни было, но своих близких обижать и обижаться на них нельзя. На то они и близкие.
* * *Шли мы быстро, без привычных походных сумок через плечо, когда налетела стая. Услышав дробный топот лап по асфальту, я оглянулся, вытаскивая на ходу пистолет. С десяток взрослых псов. Косой ощерился и щелкнул затвором.
– Ну вот, а старый плакался, что собак мало осталось.
Первая очередь выбила искры по асфальту. Одна пуля, видимо рикошетом, зацепила пса, и он волчком закрутился на месте. Вторая очередь ушла бог знает куда. Собаки рванули врассыпную, обходя нас вокруг.
– Не стреляй! – крикнул я Косому. – Ноги делаем, а то все патроны уйдут.
Косой согласился, и мы рванули. Мама дорогая, роди меня обратно! Всё как в детстве. Мы бежим, и они бегут. Парочка вырвалась вперед и идет нам наперерез. Они обходили нас, прячась в придорожных кустах. Вот этого допускать никак нельзя! Выстрелил на ходу одному в бочину. Надо же! Попал! Второй отстал в замешательстве. Обиженный вой остался за спиной. Вот и заветный домик впереди. Быстро мы домчались. Можем, если надо! Проскочив по ступенькам к парадному входу, я развернулся, подперев спиной стенку, и взял пистолет двумя руками. Косой привалился рядом со мной. Собаки отстали.
«Заходим?» – махнул головой Федя, указывая на вход. Я покачал головой. Сердце бьется так оглушительно, что я ничего не чувствую и не слышу, кроме его стука.
– Подожди немного, сейчас оклемаюсь, – говорю Косому, переводя дыхание.
– Давай быстрее, вон уже собаки показались. Почувствовал. Прошла волна. От парадного до лифта не добежим, не успеем. Придется отсиживаться в дверных проемах.
– Пора!
Бежим. Короткая остановка. Обнимаю Федю как родного – так не хочется поджарить нужную часть организма. Он обалдел, но терпит. Шепчу ему сквозь зубы:
– Шевельнешься, зад обожжет!
– Понял.
– Пора!
В два счета мы уже в лифте. Прыгаю наобум, не видя лестницы. Руки сбиваю, промахнувшись. Но вот уже цепко держусь за ржавую арматуру. Есть! Косой летит следом, так же промахиваясь и громко ойкая.
– Ты как там?
– Нормально, кажись, палец сломал.
Ползем, карабкаемся наверх. Внизу на удивление тихо. Может, рой уже перекочевал в другое место? Но расслабляться не стоит. Прем без передышки до крыши. Вот она, родимая! Дальше. Двери гостеприимно распахнулись, плюхнулись в кабинку. Она дернулась и пошла в низ. Вот теперь можно дышать не торопясь.
* * *…в какой-то момент я понял, что оставаться больше в городе не имеет смысла. Нужно было начинать всё сначала, и начинать не на руинах цивилизации, а в полном смысле с нуля. Жить в согласии и мире с природой и самим собой. И я ушел в леса, ушел, чтобы основать свою общину по еще неизвестным мне принципам. Я не знал, как нужно жить человеку, но я уже точно знал – как он жить не должен…
* * *Я уже зарядил четыре магазина для пистолета и рассовал их по карманам, а Косой всё никак не мог решить, что брать, а чего не брать. Его душила жаба. Большая, зеленая, вся в пупырышках и слизи. Я видел воочию, как она пыхтела, но третий рюкзак бросить не могла, а в два не помещалось. Я, конечно, понимал, что таким стрелкам, как мы, патронов, сколько ни возьми, мало будет, а про ребят наших и говорить не стоит. Они помповое ружье-то первый раз в руках держали и попали просто с перепугу.
– Знаешь что, Федя, не морочь мне голову, – сказал я, когда ждать надоело. – Тебе главное что? Побольше народа вооружить, чтоб каждый за себя постоять мог. А учитывая, как мы стрелять умеем, патронов не напасешься. На каждый ствол бери по две обоймы, и хватит. Твоих двадцать рыл?
– Двадцать пять, – поправил Федор.
– У Джокера сотня будет. Всю сотню он вряд ли возьмет. Тоже считать умеет. Значит, половину возьмет, чтоб наверняка тебя задавить. Вот и считай, если каждый твой хоть по одному бойцу Джокера завалит, остальные сами разбегутся.
– Согласен, поэтому брать надо всё.
– Вот ты упрямый, – закипел я, как чайник, только что пар из одного места не шел.
– Не кипятись, половину патронов возьмем, но стволы все.
– Нах! Берем четыре автомата, шесть пистолетов, два ружья. И патронов тридцать кило.
– Ага, – наконец-то согласился Федя и отсыпал полрюкзака. Бумажные коробки порвались, и теперь автоматные, ружейные и пистолетные патроны представляли собой замысловатый салат, которым мы собирались потчевать людей Джокера.
– Слушай, я все хочу тебя спросить, чего ты своих хлопцев не прихватил, всё бы унесли?
– Сомневаюсь я, – нехотя ответил Федор, – сдается мне, что крыса среди нас есть. Докладывает кто-то Джокеру.
Я присвистнул.
– На твоем месте я в таком случае вообще поостерегся бы их вооружать. Дашь ему ствол, а он тебе в спину стрельнет.
– Вот и я о том же думаю, – вздохнул Косой, – а ты заладил: жаба душит, жаба душит…
– Когда это я такое говорил?
– Не говорил, так думал. Зеленую такую, с пупырышками представлял.
На меня внезапно напал кашель. Мать моя, женщина! Он что же, мысли мои прочитал?
– Ну да.
– Чего «ну да»?
– Да ты мне такую картинку в мозги вставил, поневоле прочитаешь.
Надо бы поаккуратнее со своими фантазиями, подумал я, почесывая по дедовской привычке нос. Или я сильнее становлюсь, или в Косом мутант проснулся? Страшный, костлявый, с врожденным косоглазием и шрамом на левой ягодице. Шрам он в детстве заработал, когда решил на перилах прокатиться, любил он это дело. А там какой-то засранец гвоздь вбил. Пошутил, значит. Вот Федя полужопие себе и располосовал, хорошо хоть хозяйство на гвозде не оставил. Как он тогда ни дознавался, кто это сделал, так и не узнал.
– Бросай рюкзаки в кабинку. Навьючить всегда успеем, – сказал я, навешивая автоматы на шею, а ружье на плечо. Лифт, как мне показалось, натужно загудел и потащил нас на свет божий.
– Что-то рано нынче темнеет, видать, к дождю, – отметил Косой, поглядывая сквозь купол.
– Это не туча, это… рой кружит. Стой! К двери не приближайся, а то откроется! – заорал я, прижавшись к стенке тесной кабинки.
– И чего делать будем? – спросил Федя, с интересом рассматривая насекомых, ползающих по куполу.
– Федя, кто из нас вчера бухал? Ты или я? Ты чего тормозить стал? Сидеть и ждать будем, пока они спатки не соберутся.
– Знаешь, – ответил Косой, – я вдруг подумал: а нах всё это? Может, плюнуть на Джокера? На фиг бороться с ним за эти развалины? Бросить эту помойку и уйти в лес. Хаймович сегодня расписывал, сколько там живности, и тихо, спокойно. Ни от кого подляны ждать не надо.
– И не говори, а я на днях карту одну смотрел, там местечко одно под номером 7844 обозначено, в лесу, кстати, находится.
– Что за карта? – оживился Федя.
– Да две карты были на вертолете, на одной город, на другой лес. Я думаю, они оттуда прилетели, – кивнул я на махину на шпиле.
– Там, поди, много чего интересного найдется.
– Наверняка.
И мы замолчали. Думая каждый о своем, девичьем. Косой думал о куче оружия в лесу, громоздящейся выше деревьев. Все-таки у него комплекс какой-то. Жили же до этого с одними ножами, и ничего. Мне хватает и этого. Пистолет, правда, иметь неплохо, но таскать эту дуру, которая оттягивает шею или бьется по спине, под названием автомат, мне и даром не надо. Тело привыкло к свободе.
А я думал о насекомых. Улетать они не спешили и вообще никуда не торопились. Казалось, их стало еще больше. Вся крыша была ими облеплена. Часть летала над нами, часть ползала по крыше. Темнело, но шум над головой не смолкал. Мы присели на пол. Косой закемарил. А я сидел, вслушиваясь в гул и общий эмоциональный фон.
На грани сна и яви я вдруг ощутил их настрой – любопытство. Они видели нас и хотели понять, что мы такое.
«Кто ты? – услышал я вопрос у себя в голове.
– Человек. А ты?
– Мы жизнь… – был ответ.
Возможно, это не совсем точно: слишком многое было вложено в этот образ смутных взаимоотношений, работы, рождения новых поколений и гибели старых. Но в человеческом языке не было понятия, которое объединило бы все это, поэтому я определил его одним емким словом – жизнь.
– Отпусти нас, – попросил я.
– Разве тебя кто-то держит?
– Ты. Ты набросишься на нас, если мы выйдем.
– Нет. Моим… – тут опять непонятное определение, – просто нужна кладка.
Я внутренне содрогнулся, представляя себя нашпигованным личинками.
– А зачем? – задал я глупый вопрос.
– Жизнь.
Казалось, мой собеседник удивился в свою очередь.
– Найди себе других для кладки.
– Мы в поиске…
Я призадумался. Просить глупо, им, конечно, незачем отказываться от ближайшей и удобной цели. На жалость давить не имеет смысла. Они не знают, что такое жалость.
– А зачем? – задал я глупый вопрос.
– Жизнь.
Казалось, мой собеседник удивился в свою очередь.
– Найди себе других для кладки.
– Мы в поиске…
Я призадумался. Просить глупо, им, конечно, незачем отказываться от ближайшей и удобной цели. На жалость давить не имеет смысла. Они не знают, что такое жалость.
– Мы тоже жизнь, – подумав, сформулировал я.
– ?..
– Не такая как ты, но жизнь.
– Мы поняли, что ты не такой как… – непонятное определение.
Я закивал головой в догадке. Есть нечто и для него святое и неприкосновенное.
– Да, я пахан… – (О, господи! Что я несу?)
– Ты матка? – удивился рой.
– Да, да!
Он задумался в замешательстве, гудя о чем-то своем.
– Мы не тронем тебя. Иди.
– А моего друга?
– Он не нужен тебе, нам сгодится…
– Он мой трутень.
Сроду не думал, что те ненужные знания, которые на досуге запихивал в меня Хаймович, когда-нибудь пригодятся. Минутное молчание.
– Идите. Мы запомним вас.
Может, он имел в виду что-то другое, но я понял именно так».
В полусне я поднялся и, сам не веря своей глупости, шагнул к дверям. Двери раскрылись, обдав меня свежим, прохладным воздухом. И я шагнул за порог. Косой очнулся и таращился на меня во все глаза, ничего спросонья не понимая. Я шагнул вперед, разведя руки в стороны. Пара разведчиков тут же приземлилась на мои плечи. Еще парочка оседлала спину и грудь. Они ползали по мне, нюхая, как собаки, тыкая хоботками в куртку и потирая лапки. Федя в тихом ужасе застыл сзади. Он приготовился стрелять, но не знал, как это сделать, чтоб не убить меня.
– Тихо, Федор, тихо и без резких движений. Не вздумай стрелять. Выходи следом и дай им себя обнюхать, как это сделал я. Они ничего не сделают. Они так запоминают. Я тебе позже всё объясню.
Косой зашевелился, медленно поднимаясь и матюгаясь про себя. Про рюкзак я забыл. Но не возвращаться же за такой мелочью – назвался королевой, изволь быть ею. Не царское это дело – рюкзаки таскать. Меж тем Федя вытащил рюкзаки и сморщился от севших на него исследователей. Только я, наверное, знал, чего ему стоило сохранять спокойствие, а не сбросить, не отмахнуться от них руками. Он сдюжил, и я облегченно выдохнул. Нас обнюхали, запомнили, и мы могли идти, не боясь нарваться на новую особь, которая еще не в курсе, что мы свои. Информация о запахе и внешнем виде передавалась у них мысленно на любое расстояние. А как могло быть иначе? Они ведь один организм. Правая рука всегда знает, что делает левая. Мы добрели до чердака. Там я наконец забрал свой рюкзак у Косого.
* * *– Значит, говоришь, я трутень?! – возмутился Косой. Я ржал в ответ и не мог остановиться, меня била истерика.
– Матка моя! – похотливо оскалился Федя и полез на меня, ощетинившись автоматами.
– Иди в жопу! – отмахивался я смеясь.
– Как скажешь, дорогая, как скажешь, – ухмылялся Косой, имитируя расстегивание ширинки. Тут он поскользнулся, и тяжелый рюкзак увлек его назад. Рухнул всем телом. Припечатался хорошо, судя по выражению лица. Я уже не смеялся, а просто погибал в конвульсиях.
– Что ты ржешь, помоги встать!
Я протянул руку и помог. Отсюда до хаты Косого оставалось две собачьих перебежки, а мы шли уже добрых полчаса. С каждым шагом рюкзаки не просто становились тяжелее – они словно вбивали нас в землю. А тут еще дождик прошел, и ноги так и норовили расползтись по грязи. Кое-где еще оставались участки чистого асфальта, по ним и старались идти. Но их было не много. Вот уже показалась панельная пятиэтажка с обвалившимися балконами.
Лестничный пролет внутри дома рухнул, и к Косому на второй этаж забирались по съемной лестнице, которую втягивали за собой. Что было не очень удобно, зато гарантировало какую-никакую безопасность. От человека, конечно, не спасет, но от зверья запросто.
Ночь накрывала город. Федя внимательно вглядывался в окна. Нигде ни единого огонька. Мы заспешили. Оглушительно забилось сердце. Пусто! Никого живого я не ощущал, слабое пятно теплело где-то справа, то появляясь, то пропадая. Мы бежали молча, не чуя под собой ног.
Перед домом было всё истоптано. В жирной грязи четко отпечатались тяжелые ботинки с грубым протектором. Заскочив в подъезд, Федя чуть не споткнулся о брошенную лестницу. Поставив лестницу, забрались наверх. Я зажег дежурный факел и взял с собой. В бликах пламени на Косого было страшно смотреть. Желваки играли под кожей, щеки впали. Грязь. Черная грязь на полу и стенах. Лужи загустевшей крови. Прямо перед нами в луже лежал, раскинув руки, Миша Лопух, прозванный так за большие раскидистые уши. Опознать его только по ушам и можно было. Вместо лица – кровавое месиво, из ружья в упор выстрелили. Словно невесомые призраки, затаив дыхание, мы стали обходить этаж за этажом. Смерть. Она царила всюду. Нож, пистолет, ружье были ее инструментом. На четвертом этаже я склонился над телом Андрюхи Ворона. Он был теплый и еще дышал, зажимая пальцами распоротый живот.
– Кто? – сипло и с угрозой спросил Косой.
– Баклан и Толик Лентяй… они… – засипел Андрей, – они спустили лестницу Джокеру… Мы не ждали днем, ты сам говорил… воды дай…
Федя снял фляжку с пояса и, приподняв голову Андрюхе, стал его поить. Тот поперхнулся, откашлялся и продолжил:
– Баклан как раз с ружьем и дежурил. Когда я услышал выстрел, вышел и напоролся на Лентяя, он мне нож и сунул, сука. Темно-то как…
– Ночь уже.
– Косой, слышишь… – Андрей задышал часто и прерывисто, – отомсти за меня Лентяю. Я знаю, ты не такой, они всё трындели, что ты нас бросить хочешь, что Джокера боишься, что к нему надо уходить, пока не поздно… Ты же знаешь, я не стукач. А надо было! Думал, они просто трусы, а они…
Ворон не договорил, его голос оборвался на полуслове и затих. Федор нагнулся, прикрыл ему веки и сказал негромко, но отчетливо: «Отомщу за всех, Андрюха».
Обойдя пятый этаж, стали спускаться.
– Пятнадцать – и только двое ублюдков Джокера, – сухо сказал Косой. – Женщин они увели. Но нет еще Мишки Ангела, Шустрого, Димона и Серого.
Косой вопросительно посмотрел на меня. И в глазах его было столько боли, что, выплеснись она сейчас наружу, я в ней захлебнулся бы.
– Думаешь, они тоже к Джокеру?..
Федя кивнул. Похоже, он уже никому и ничему в этой жизни не верил. Я обнял его за плечи.
– Пошли к старому, груз скинем и Джокера навестим.
И я увел его, держа за плечи. Косой как-то внезапно постарел. Мне показалось на миг, что больше никогда я не увижу улыбку на его лице.
* * *За углом дома кто-то плакал. Я поднял факел, всматриваясь в темноту. Из темноты к Федору метнулся мальчишка.
– Косой! Ты пришел! Они всех убили! Всех убили!.. Федор обнял его.
– Я знаю, Шустрый, знаю.
– Там наши, – махнул Шустрый в темноту, – мы с охоты шли, когда крики услышали.
– Кто? Кто там? – всматривался Федя в темноту, увлекая Шустрого за собой. Пройдя немного вперед, мы увидели два тела.
– Димон и Серый, – определил Косой.
– Прости, дядя Косой, я испугался и убежал… прости… – лепетал мальчишка.
Федор внезапно потеплел и потрепал его по голове.
– Ничего, Шустрый, мы отомстим. Вот, возьми, – и он снял с шеи один автомат.
Пацан, не веря своим глазам, неловко принял его в руки, утер слезу и сказал:
– Я оправдаю, я больше никогда тебя не подведу, дядя Федор.
– Я верю, Серёжка, верю. А где Мишка Ангел?
– Он с нами ходил, но на обратном пути решил к старику зайти, там вас с Толстым подождать. Федор кивнул.
* * *Хаймович что-то тихо бубнил, но его никто, кажется, не слушал. Мишка по прозвищу Ангел, с большими черными глазами и не по-мужски длинными ресницами, сосредоточенно набивал магазины. Керосинка на столе чадила. Дымный запах солярки пропитал комнату. Косой всё считал и что-то прикидывал, перебирая оружие.
– Я таки считаю неразумным брать с собой ребенка, – проговорил дед.
Ребенок под именем Шустрый бросал на Хаймовича испепеляющие взгляды.
– Ну посудите сами, шансов перебить всех у вас просто нет, а вернуться живыми – и того меньше. Оставьте его здесь. И вообще, не порите горячку. Месть – это блюдо, которое подают холодным. Нужно всё обдумать, взвесить и выждать момент.
– Вот мы и выждали, – зло сказал Федор, – пойдем, пожелаем им спокойной ночи.
– Федор, мне кажется, вам нужно понять одну важную вещь. Пострелять и погибнуть проще простого. Месть – это значит, прежде всего, выжить и отомстить. Ну хорошо, раз вы так не понимаете, скажу иначе: измените прерогативу. Что для тебя важнее – вернуть Луизу или убить Джокера?
Федор после этих слов словно очнулся от тяжелого сна. Я подошел и положил руку ему на плечо.