— Что это за история любви в кинотеатре? — спросила она с невинным видом.
— Хочешь посмотреть?
— Ой, да!
В ней все-таки было что-то от маленького ребенка. Она была на седьмом небе от своего успеха в магазине. Она или забыла о своем фиаско на телевидении, или он убедил ее, что это не имеет значения. Ее волосы, старательно уложенные для телевизионного выступления, демонстрации по проекционному телевидению и шоу в магазине, теперь растрепались и прядями падали на лоб, на носу, который немного блестел, выступили веснушки.
— Ты выглядишь лет на двенадцать, — сказал он.
— О, у меня, должно быть, трепаный вид!
«Трепаный!» Чарльз засмеялся, наблюдая за ней, пока она шарила в сумке в поисках пудреницы — старинной, украшенной мелкими алмазами, которую, как он помнил, Наташа получила в подарок от Леонарда и Марлен на традиционном сборище семейства Тауэрс вокруг рождественской елки. Как она изменилась! Она стала намного увереннее в себе, восхитительно женственной и шаловливой. Чем чаще она улыбалась, тем больше ему хотелось вызывать у нее улыбку.
Он не понял, как это вышло, и никогда не поймет. Возможно, все случилось потому, что он скоро понял, что они выбрали совершенно не ту картину, которую следовало бы смотреть Наташе. Но как он мог знать заранее? Он никогда не читал обзоров — не очень-то вообще любил кино, — но «История любви» трогала до глубины души и в этом смысле была еще хуже, чем мелодия «Мост над бурными водами».
Он взглянул на профиль Наташи, которая не отрывала от экрана серьезных, внимательных глаз, и уже собирался прошептать, что сожалеет, и им не обязательно сидеть здесь дальше и смотреть эту сентиментальную, слезливую чушь, когда она повернулась к нему с едва заметной, странной, кривоватой улыбкой. Неожиданно она очутилась в его объятиях, и его губы прижались к ее губам, и она целовала его с такой же страстью, как и он ее; он опьянел от сладкого аромата ее влажной кожи и мягкого, податливого тела и понял, что больше всего на свете ему хочется защитить ее от всех страданий и несчастий на свете и навсегда изгнать из ее глаз выражение вины и боли.
Они недосмотрели фильм. Возможно, правду говорят — он часто читал об этом, — что открытые кинотеатры для автомобилистов созданы для влюбленных, которым больше некуда пойти. Они целовались бесконечно долго, и от него не укрылось, что кожа вокруг ее рта покраснела и воспалилась. Они почти ничего не говорили, а лишь бормотали имена друг друга. Они тесно прижимались друг к другу, словно секунду назад избежали смертельной опасности. Только когда вокруг автостоянки кинотеатра зажглись мощные прожекторы, они вновь вернулись на землю. Она смотрела прямо перед собой, кусая губы, пока он медленно вел машину к отелю.
Он не знал, что сказать. Даже не понимал, что он чувствует — легкий стыд, волнение или, скорее всего, неловкость.
Когда он припарковал машину, Наташа выдавила дрожащим голосом:
— Я… Я не понимаю, извини, Чарльз.
Вместо имени «Чарли» или «Шарли», как она обычно называла его, когда они колесили по дорогам и работали вместе, она употребила более формальное «Чарльз», таким деликатным способом намекнув, что она, естественно, помнит — он ее босс. Его это тронуло, но в то же время и огорчило. Именно он должен просить прощения.
— Не извиняйся, Наташа. Не знаю, что на меня нашло, но… Ведь знаешь, мы с тобой как две раненые птицы. Я думал, что вся горечь осталась позади, но, наверное, этот дурацкий фильм так подействовал на меня. Я стремился успокоить тебя и думаю… думаю, мне самому, должно быть, захотелось найти утешение.
Ее лицо было бледным, напряженным, под глазами залегли тени, казавшиеся глубже при ярком свете электрических фонарей.
— Прости меня, Нат, — услышал он свой голос, хотя хотел сказать что-то совсем другое.
Она не ответила. Они быстро вошли в отель и в вестибюле попрощались, пожав друг другу руки, как посторонние люди. Оба они плохо спали в ту ночь. Около трех утра Чарльз оставил бесплодные усилия заснуть и попытался погрузиться в работу, просматривая деловые бумаги, но снова и снова вспоминал Наташу, ее мягкое тело, сладкие губы, и его не покидало желание защищать и оберегать ее от любых несчастий в будущем.
Наташа лежала без сна, уставившись в потолок, изумляясь, как и почему она позволила Чарльзу целовать и обнимать себя, причем не один раз, а в течение нескольких часов, и не только «позволила» ему, но отвечала так пылко и самозабвенно. Он был ей нужен, но, может, она просто нуждалась в доброте и понимании какого-нибудь мужчины? Может, это произошло потому, что ее тоска по объятиям Петера стала такой огромной, что она бросилась бы на шею кому угодно, глядя, как нежно любят друг друга на экране две американские кинозвезды? Нет, неправда. Это из-за того, что Чарльз всегда обращался с ней очень ласково и заботливо. Он прекрасно все объяснил. Она была не единственной в мире, кто страдал. Его жена ушла от него к другому мужчине. Ему потребовались годы, чтобы прийти в себя, и часто он испытывал такую же боль, как и она сама.
Утром ее ждала записка. «Я не жалею о случившемся вчера вечером, и ты не должна. Увидимся в Нью-Йорке на будущей неделе. Люблю, Чарльз». По пути в Чикаго она несколько раз перечитала послание. И каждый раз, перечитывая его, она улыбалась.
Хотя Сьюзен до сих пор относилась к Луизе так же как и раньше, это не помешало ей приставать к Бенедикту и каждому члену семьи с приглашением приехать на Моут Кей на День Благодарения, а не устраивать ежегодное семейное торжество на Парк-авеню.
Луизе совершенно не хотелось ехать. Она ненавидела Сьюзен за то, что та очень много знала о ее жизни и, насколько Луизе было известно, упивалась этим. Но в конце концов она сдалась, когда не без удивления услышала, что Чарльз хочет туда поехать, убедившись наверняка, что Блайт не будет гостить на острове у своей сестры Месси, а потом Наташа призналась, что с удовольствием провела бы несколько дней, погревшись на южном солнце.
Луиза беспокоилась о Наташе, которая, как она знала, работала до полного изнеможения. Она по несколько недель не виделась с сестрой, поскольку Наташа без конца путешествовала по Америке. Наконец, топнув ногой, Луиза потребовала, чтобы кто-то другой занял место Наташи в рекламной программе проекционного телевидения, и была потрясена, какой худой и измотанной выглядит Наташа.
— Ты понимаешь, что впервые за много месяцев у нас появилась возможность побыть вместе наедине? — мягко укорила Луиза сестру за ленчем. — Я очень сердита на Чарльза за то, что он заставляет тебя столько работать.
— Чарли не виноват, — поспешно ответила Наташа. — Я сама просила не оставлять меня без дела. Чарли… Чарльз, — поправилась она, не подозревая, что слабый румянец выступил у нее на щеках. — Чарльз тоже хотел, чтобы я больше отдыхала, но он знает, что работа помогает.
Наташа попыталась набраться мужества и спросить Луизу о Блайт, но не знала, как это сделать. К тому моменту Чарльз уже много рассказал ей о себе, но ее интересовало мнение сестры о причине неудачного брака. Она постоянно задавалась вопросом, как можно бросить такого мужчину, как Чарльз. Он был необыкновенно добрым, внимательным, и одновременно самым тонким из всех мужчин, каких она знала. Интуиция подсказывала ей, что он заслуживает полного доверия. Они больше не целовались, во всяком случае так, как это было в кинотеатре. Желая ей спокойной ночи, он целовал ее в губы четыре раза с тех пор, и каждый раз именно он первый отстранялся. Он прав, конечно, но она понимала, что он знает — чем больше времени они проводят вместе, тем крепче становится их дружба. Когда он не приезжал к ней во время ее турне, она очень скучала по нему. Он говорил, что скучает тоже.
Именно по этой причине он посоветовал Наташе сказать Луизе, что ей хочется поехать на Багамы, раз уж сестра пригласила всю семью, и он решил принять приглашение, хотя Сьюзен предупредила его, что ее лучшая подруга Месси Парр-Добсон также будет находиться на острове. Месси была сестрой Блайт. Чарльз объяснил, что сохранил хорошие отношения с ней и ее мужем, в то время как сама Блайт после развода, видимо, рассорилась с ними.
Луиза заметила, что Наташа покраснела. Это озадачило ее, но она сжала руку сестры и сказала то, что, по ее мнению, та хотела услышать больше всего.
— Бенедикт по-прежнему поддерживает связь с Госдепартаментом, пытаясь раздобыть какую-нибудь информацию, но в Праге такая неразбериха, и к тому же введена очень строгая цензура, что создает дополнительные трудности. Похоже, нет непосредственных свидетелей того, о чем дядя Иво говорил маме. Установлено, что Петер пытался бежать вместе с Кристиной и определенно находился в зоне, где стреляли русские танки, но больше этого никто ничего не может рассказать. Сейчас в Праге, бесспорно, существует подполье, и именно там Госдепартамент сосредоточил свои усилия, но нет необходимости напоминать тебе, как боятся люди говорить откровенно.
Наташа не ответила, и тогда Луиза продолжила:
— Если работа облегчает горе, ты знаешь, мы всегда готовы тебя поддержать. Елена Рубинштейн часто повторяла: «Работа — единственная радость, которая не кончается». Я всегда в таких случаях думала: «Бедная женщина, у нее нет ничего лучше», но, наверное, если говорить о радости, она права. Я всегда считала работу панацеей от всех бед.
Наташа выглядела смущенной.
— Не знаю. — Она уставилась в тарелку, где восхитительный салат из крошечных креветок и сердцевины артишоков дожидался своей очереди. — Существуют другие… радости, — в конце концов добавила она с расстановкой.
О чем Наташа думает? Что с ней происходит? Старшая сестра знала, что в компании все считают, что они совершенно не похожи, из них двоих именно она, Луиза, — непостижимая, таинственная, а Наташа более открытая, ее намного легче понять, но она могла бы им сказать, что Наташа тоже умеет быть скрытной, плотно сомкнув створки своей раковины.
Луиза решила сменить тему. Она заговорила о делах, об откликах покупателей, о возрастающей конкуренции со стороны «Эсти Лаудер» и угрозе от фирмы «К.Эвери», которая наряду с двумя другими крупными американскими фармацевтическими компаниями сейчас заинтересована в приобретении «Элизабет Арден» так же, как в свое время проявляла интерес к «Луизе Тауэрс». В основном говорила Луиза, а Наташа делала вид, будто ее внимательно слушает.
И лишь когда Луиза упомянула о предстоящей поездке на Моут Кей в День Благодарения, Наташа повеселела, особенно узнав, что последними, кого рекрутировала Сьюзен, были Леонард, Марлен и их дочь Зоя.
— Мне нравится Марлен. Она очень добрая, — сказала Наташа.
— Да, добрая. Ей было нелегко приспособиться к клану Тауэрс.
— А тебе легко?
Разве Наташа когда-нибудь задавала ей такие прямые вопросы? Луизе казалось, что нет. Они никогда не говорили о приезде Луизы в Америку. Теперь Луиза была уверена, что Наташа знала гораздо больше того, о чем она писала им домой в Прагу: об обстоятельствах развода с Милошем, о переезде на работу в Лондон, о возвращении в Америку и браке с могущественным Бенедиктом Тауэрсом. Когда у Наташи столько горестей на душе и между ними столько лет разницы, то нет никакой необходимости, решила Луиза, посвящать младшую сестренку во все мучительные подробности ее нелегкого прошлого. По крайней мере — сейчас.
Повисло молчание, которое Луизе совсем не понравилось. Это молчание ничуть не походило на то, что между людьми близкими кажется естественным и нисколько не тяготит. Что-то было не так, в воздухе повеяло чем-то новым.
— Всегда трудно, когда приезжаешь в чужую страну.
Новая пауза. Может, сейчас спросить Луизу о Блайт? Какое-то внутреннее чувство подсказывало Наташе, что как раз к Луизе не следует обращаться с вопросом. Возможно, Марлен сумеет ей что-нибудь рассказать, когда семья соберется на Моут Кей. А возможно, она поймет сама, просто присмотревшись к Месси, сестре Блайт.
Дэвид Ример добился уступки со стороны Сьюзен, когда после четырех лет проволочек в частном владении на Моут Кей были, наконец, полностью отстроены два дома, каждый с тремя флигелями для гостей, один для Месси и ее семейства, другой для Римеров, тогда как третий остался незаконченным; предполагалось, что когда-нибудь в нем поселятся Бенедикт и Луиза.
— Нам нужно купить собственный самолет. Не можем же мы зависеть от воздушных такси, — с самого начала заявил Дэвид жене. — Пилоты, возможно, в порядке, но я не доверяю механикам и, зная тебя, могу предположить, что ты тоже не доверяешь черным.
В прошлом году Сьюзен, всегда утверждавшая, что терпеть не может маленькие самолеты, согласилась, и они купили «Сессну» 1968 года в превосходном состоянии за двенадцать тысяч долларов.
Дэвид немедленно записался в летную школу и теперь имел права летчика, по поводу чего Сьюзен стенала, когда он проводил слишком много времени, «играя в игрушки со своим аэропланом», или, напротив, ликовала, когда им надо было срочно улететь с острова или, как сейчас, когда он садился на неровную летную полосу Моут Кей, доставив из Нассау лишнюю пару рабочих рук, чтобы обслуживать изрядное количество гостей, собравшихся на День Благодарения.
После ленча, состоявшего из ломтиков жаренной на вертеле рыбы и тропического салата, Сьюзен пригласила всех на большую тенистую веранду, обращенную к морю.
— Взрослые пьют кофе со льдом и отправляются вздремнуть, да? Кто хочет кофе со льдом или еще с чем-нибудь? Поднимите руки. — Она медленно сосчитала, когда Бенедикт, Леонард и ее муж подняли руки. — Итак, четыре кофе. — Она злобно сверкнула глазами на Луизу, сидевшую в шезлонге, спокойную и сдержанную в своем кремовом хлопчатобумажном платье. — Самое лучшее, что можно предложить взрослым в середине дня. Веранда продувается ветерком, и отсюда видно, чем занимается молодежь, которая сегодня, похоже, представлена моим братом и твоей сестрой, Луиза, — бросила она сквозь зубы.
Наташа и Чарльз стояли и любовались морем, забыв обо всем на свете, не замечая шумевших и возившихся рядом с ними детей Сьюзен, Кика и Фиону, игравших с маленькой Зоей Тауэрс и тремя малышами Месси.
В то время как Луиза смотрела на них, а Сьюзен — на нее, они повернулись и помахали всей честной компании на веранде. Чарльз подошел поближе и прокричал:
— Мы идем искать раковины. Я рассказал Наташе о трофеях, которые нашел для твоей коллекции раковин, когда был здесь в прошлый раз, Сью.
Ко всеобщему удивлению, в том числе и собственному, Луиза вскочила и закричала:
— Подождите меня. Хочется размять ноги после ленча. — Она повернулась к Бенедикту. — Дорогой, не хочешь ли… — Она замолчала. Бенедикт уже дремал, уронив голову на грудь.
На другой день, вечером, весь клан Тауэрсов отправился на обед к Месси; они шли по дорожке, тянувшейся вдоль великолепного пляжа с белым песком. Наташа с радостью присоединилась к Марлен: она часто появлялась последней, никогда не знала, что надеть, и сейчас плелась в хвосте, замыкая процессию. Поколебавшись, Наташа спросила:
— Ты… ты когда-нибудь встречалась с Блайт, женой Чарльза — бывшей женой — сестрой Месси?
— Конечно, встречалась. Множество раз… ну, на семейных торжествах. Не могу сказать, что действительно хорошо ее знала. Слишком заносчивая и прыткая, с моей точки зрения, — Марлен отвечала непринужденно, чувствуя себя с Наташей свободнее, чем с любым другим членом семейства, но тем не менее она тревожно смотрела вперед и ускорила шаг, чтобы догнать Леонарда, уже приближавшегося к широким белым каменным ступеням патио Парр-Добсонов, выходившего на пляж.
Когда Марлен и Наташа достигли ступеней, Сьюзен, опираясь на руку Дэвида, вытряхивала из сандалий гальку. К смущению Наташи, Марлен выпалила:
— Наташа спрашивала меня о Блайт. Ее ведь нет тут сегодня, да? Я имею в виду, это было бы ужасно!
Сьюзен посмотрела на Наташу точно так же, как вчера на нее смотрела Луиза, когда они ходили за раковинами. Не с праздным любопытством, но задумчиво. Вчера Наташа чувствовала себя виноватой из-за того, что была разочарована, когда Луиза присоединилась к ним, хотя Чарльз явно остался доволен. Она же не получила того удовольствия от прогулки, какое она наверняка испытала бы, будь они с Чарльзом одни.
— Разумеется, Блайт здесь нет, — резко ответила Сьюзен. — Неужели ты думаешь, я такая дура, чтобы пригласить семью, когда она тут! Месси никогда бы ее не позвала. Во всяком случае, она очень рассержена на сестру. Теперь у Блайт очередной роман с каким-то аргентинским игроком в поло или хоккеистом, или с кем-то еще.
Прежде чем подняться по лестнице, Сьюзен снова посмотрела на Наташу.
— Чарли очень тяжело перенес разрыв, но сейчас это все позади. Он пользуется успехом у многих красивых молоденьких старлеток.
Наташа не поняла, что она имеет в виду, но переспрашивать не собиралась. Придется как-нибудь выяснить у Чарльза, что такое «старлетка».
Этот вечер был трудным для нее. После обеда затеяли игру в шарады, якобы ради детей, но Наташе показалось, что взрослые увлеклись игрой намного больше, даже Чарльз, который катался по полу, пытаясь изобразить нечто, что, как она в конце концов поняла, было пьесой «Смерть моряка». К счастью, доказав, что ее английский не годится для такой сложной игры, Наташа использовала этот предлог, чтобы не участвовать в общем развлечении, и вышла в патио подышать свежим воздухом.
Патио располагалось вдоль крыла приземистого дома, и все решетчатые двери были распахнуты, открывая для обозрения спальни и гостиные, обставленные практичной белой плетеной мебелью, оживленные яркими ситцевыми подушками и покрывалами и кроме того картинами примитивистов, выполненными в мягких тонах. Разыскивая ванную комнату, Наташа вошла в одну из спален. На столике у кровати стояли дюжины фотографий, семейных фотографий симпатичных, уверенных в себе людей, прекрасно проводивших время, смеявшихся, глядя в камеру. Некоторые из них показались Наташе знакомыми; это все были известные лица, но она не могла вспомнить ни одного имени. Кто из них — Блайт, если она вообще здесь есть?