А дальше… Какие перед ним открывались перспективы!
Тогда, девять лет назад, все казалось вполне реальным: и мундир обер-полицмейстера Москвы, и должность директора Департамента полиции, а затем — чем черт не шутит! — пост товарища министра внутренних дел, то есть лица, заменяющего министра во время его отсутствия или болезни.
Разрабатывать «дело Родионова» надворный советник Херувимов стал по двум версиям.
Первая была такая: бывший, как выяснилось, скупщик краденого и бывший минский мещанин Берк Аронович Гендлер (ныне американский гражданин, не бросивший своих прежних противузаконных занятий, а скорее, наоборот, изрядно преуспевший в них) приехал в Москву для того, чтобы специально встретиться с пребывающим под подозрением известным вором-медвежатником Савелием Родионовым. Дабы выкупить у него драгоценные ювелирные изделия, приобретенные означенным Родионовым неправедным путем.
— Мои агенты следуют за этим Гендлером по пятам, — завершая изложение своей версии, докладывал Херувимов обер-полицмейстеру. — Есть возможность арестовать их обоих в момент передачи драгоценностей и денег друг другу.
— И что это даст? — скептически оборвал его обер-полицмейстер. — Один покупает личные драгоценности, другой их ему продает. Ни один суд не признает их обоих в чем-либо виновными.
— Суд, может, и не признает, — согласился Херувимов, — но следствие по наличию большого количества драгоценностей и их происхождению вполне можно начать. Откуда, скажем, у господина Савелия Николаевича Родионова, нигде не служащего и высокооплачиваемых должностей никогда не занимающего, взялось бриллиантовое колье, как раз соответствующее описанию похищенного из Русско-Азиатского банка в 1903 году? Ах, он его купил? У кого, когда? На какие средства? Я думаю, его тогда можно будет прижать и доказать, что драгоценности краденые. Стало быть, в поле нашего интереса попадет и господин Гендлер как опять-таки скупщик краденого, — закончил Херувимов.
— Что же, резонно, — согласился тогда генерал.
— Еще, ваше превосходительство, есть вторая версия, — воодушевленный благосклонностью начальника, продолжал развивать свой план Херувимов. — Возможно, Гендлер приехал в Москву встретиться с Родионовым для поручения ему какого-то особо важного дела, которое выполнить может только он. И что примечательно, Родионов с женой третьего дня сели на пароход общества «Надежда» и в настоящее время держат путь в Казань. По крайней мере, как удалось выяснить моим людям, билеты они взяли именно до Казани. Надо полагать, интерес Гендлера, а теперь и Савелия Родионова находится там.
— Он что, будет в Казани брать банк? — вскинул лохматые брови генерал.
— Вероятнее всего, ваше превосходительство, — ответил Херувимов, — Гендлер, по-видимому, поручил Родионову выкрасть нечто крайне необходимое. И нарочно нашел Родионова для этого дела. Почему? Потому что сей субъект — лучший медвежатник России. Следовательно, это нечто, так нужное Гендлеру, хранится в сейфе.
— Вероятно, вы правы, — задумчиво произнес обер-полицмейстер. — А как, по-вашему, что нужно этому пройдохе Гендлеру?
— Пока не знаю, господин генерал, — честно ответил надворный советник.
Ах, если бы он был более прозорлив и смог бы догадаться, что Родионов получил заказ выкрасть корону императрицы Екатерины! Тогда, возможно, казанские сыщики были бы более расторопны и не дали бы вору-медвежатнику обвести себя вокруг пальца! Хотя он правильно наметил три казанских банка, которые могли бы заинтересовать Родионова: Волжско-Камский, Купеческий и Государственный…
Херувимов телеграфировал тогдашнему казанскому полицмейстеру Васильеву о своих соображениях и о том, что к ним прибывает король медвежатников, однако полицмейстер со своими сыскарями упустили знаменитого вора.
А потом случился первый конфуз, уже в Москве, когда Родионов с похищенной короной прибыл из Казани. Старший следователь помнил сей профессиональный прокол, будто он случился не девять лет назад, а третьего дня; и всегда, как только он вспоминал о нем, у него в крайнем неудовольствии, обиде и смущении и по сей день начинали пылать щеки и помидорно краснеть уши.
Тогда на перроне Казанского вокзала во всю мощь наяривал марши военный духовой оркестр: встречали великого князя, одного из многочисленных дядьев императора. Великий князь изволил прибывать в Первопрестольную из Нижнего Новгорода.
Первым взяли подручного и телохранителя Савелия Родионова по кличке Мамай. Однако в его вещах похищенной короны не оказалось. Савелия Родионова и его супругу намеревался арестовать сам Херувимов.
— С приездом вас, — любезно поздоровался он. — Позвольте ваш багажик?
Он кивнул бывшим с ним людям, и они в мгновение ока подхватили оба чемодана.
— И саквояжик ваш, будьте так любезны, — просто лучился доброжелательностью Херувимов.
— А санкция на досмотр наших вещей у вас имеется? — очень вежливо спросил Родионов.
— Имеется, — сахарно улыбнулся Херувимов и достал из кармана листок бумаги. — Извольте посмотреть, господин Родионов: вот разрешение, подписанное господином прокурором. Ой, — Херувимов изобразил на лице некоторый испуг, — что это? Ах, да, это же печать из прокурорской канцелярии! Вы удостоверились? Вопросы еще имеются? Ну, тогда, Савелий Николаевич, и вы, Елизавета Петровна, — он почтительно обернулся к Лизавете, — следуйте за нами.
В это время вспыхнула магнитная вспышка. Херувимов зажмурился и прошипел:
— Уберите этого.
Два человека в штатском тотчас бросились к длинному худому еврею с фотографическим аппаратом и треногой, собирающемуся сделать еще один снимок.
— Ви что дзелаете? Я — свободный художник! Ви грубейшим образом попираете мои гражданские права! Значит, вот ви как обрасчаетесь с приезжими гостями?! — завопил на весь перрон еврей. — Художника обидеть всякий может…
Фотограф, которого агенты Херувимова буквально уносили с перрона на руках, брызгал слюной, неистово брыкался и размахивал непомерно длинными руками, пытаясь отобрать у одного из агентов деревянную треногу.
Старший следователь Казанской Губернской Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем товарищ Херувимов ухмыльнулся и произнес вслух, не отрывая взор от окна:
— А ведь сей «свободный художник» был, верно, не кем иным, как еще одним подручным Родионова. И похищенная из банка в Казани икона императрицы, скорее всего, находилась именно у него. А мы, не обыскав, вытолкали его с перрона…
Когда агенты отнесли прочь свободного художника и вернулись, Херувимов, глядя на супружескую пару, довольно произнес:
— Следуйте за мной.
Родионов и его жена переглянулись и двинулись вслед за ним. По бокам их и сзади шли агенты господина надворного советника.
С их приходом в кабинете начальника станции сразу стало неуютно и тесно.
— У этого ничего нет, — доложил Херувимову один из тех плотных мужчин, что брали подручного медвежатника Мамая. — Будем отпускать?
— Ни в коем случае, — бросил тогда на него недовольный взгляд надворный советник. — Покуда мы будем производить досмотр вещей господина и госпожи Родионовых, он останется здесь. Господин Шакиров был с ними в Казани и, надо полагать, принимал участие в ограблении банка, совершенном господином Родионовым.
— О каком ограблении вы говорите? — сделал удивленные глаза вор. — Нельзя же так огульно и бездоказательно обвинять честных людей в не совершенных ими поступках. Это оскорбительно, в конце концов…
— А вот это мы сейчас проверим, — перебил его Херувимов и кивнул своим людям. — Приступайте.
Первыми были досмотрены дорожные чемоданы. Кроме белья и галантерейных вещиц госпожи Родионовой, в них ничего не оказалось. Нимало не расстроенный Херувимов попросил подать ему тогда кожаный саквояж Савелия Николаевича. Он увидел, нет, скорее почувствовал, как напряглась хорошенькая супруга Родионова. Надворный советник театрально улыбнулся и, не сводя глаз с медвежатника, медленно раскрыл саквояж. Потом Херувимов перевел взгляд на содержимое саквояжа, и улыбка сползла с его лица.
Саквояж был пуст. Ну, если не считать бутылочки о-де-колона, маникюрных ножниц и пилки для ногтей, аккуратно покоящихся в кожаных кармашках.
Херувимов с силой захлопнул саквояж и впился испепеляющим взором в Родионова:
— А где?…
— Что где? — насмешливо спросил наглый вор. — А, вы, верно, спрашиваете про мои галстуки? — Он дружелюбно и широко улыбнулся. — Знаете, я не очень люблю их носить… Как-то, простите, некомфортно себя в них чувствую. Хотя, надо признать, галстук для людей образованных и просвещенных есть вещь необходимая и обязательная. Но я, — Родионов развел в стороны руки, — люблю, чтобы мою шею ничего не стесняло…
Саквояж был пуст. Ну, если не считать бутылочки о-де-колона, маникюрных ножниц и пилки для ногтей, аккуратно покоящихся в кожаных кармашках.
Херувимов с силой захлопнул саквояж и впился испепеляющим взором в Родионова:
— А где?…
— Что где? — насмешливо спросил наглый вор. — А, вы, верно, спрашиваете про мои галстуки? — Он дружелюбно и широко улыбнулся. — Знаете, я не очень люблю их носить… Как-то, простите, некомфортно себя в них чувствую. Хотя, надо признать, галстук для людей образованных и просвещенных есть вещь необходимая и обязательная. Но я, — Родионов развел в стороны руки, — люблю, чтобы мою шею ничего не стесняло…
«Удавку бы тебе на шею, чтобы так стеснила, абы вывалился язык», — подумал зло Херувимов, но, конечно, вслух не произнес. Настроение его упало — хуже не придумать. А ведь удача была так близко!
Удача… Херувимов ждал ее, надеялся на нее. И вот — все полетело в тартарары. Не будет триумфального доклада обер-полицмейстеру, после которого старик произнес бы долгожданные фразы: «А не засиделись ли вы, голубчик, в исправляющих обязанности? Пора, пора становиться вам полноценным полицмейстером. Сегодня же буду ходатайствовать перед генерал-губернатором об утверждении вас в сей должности. Вы ее более чем заслужили…»
Не будет и хвалебной статьи в «Губернских ведомостях», где ушлые газетчики картинно распишут его спасителем национальной реликвии.
Не будет завистливых поздравлений сослуживцев-приставов, на кои он станет снисходительно отвечать заранее приготовленной фразой:
— Ну что вы, господа, мне просто повезло несколько больше, чем вам.
Херувимов сник, плечи опустились. Он, словно обгоревшая свеча, оплыл и потерял первоначальные формы.
— Не смею вас больше задерживать, — глядя мимо Родионова, с трудом выдавил он из себя.
— И это все? — изобразил на своем лице крайнее удивление проклятый вор.
— А что вы еще хотите? — убито произнес Херувимов.
— Ну, хотя бы извиниться за причиненные нам неудобства, — заметил ему Родионов.
— Прошу прощения за причиненные вам с супругой неудобства, — деревянно выдавил надворный советник.
— Ну что вы, не стоит извинений, — благосклонно улыбнулся Родионов, не скрывая явной насмешки в голосе. — Мы понимаем, что у вас просто такая служба. Верно, дорогая?
— Конечно, — доброжелательно произнесла его не менее наглая супруга, — мы и не думали на вас сердиться.
— Благодарю вас, — из последних сил постарался быть вежливым Херувимов. — Вы можете быть свободны. И, пожалуйста, отпустите, — он обернулся к своим помощникам и кивнул в сторону Мамая, — этого… господина.
Уши надворного советника были красными, как спелые помидоры, а щеки просто горели огнем. Конфуз был совершенно неописуемым…
Старший следователь Казанской Губернской Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем товарищ Херувимов поежился и почувствовал, как его щеки начинают гореть. Он потер их ладонями, однако они продолжали наливаться алым, а память настойчиво прокручивала картинки прошлого, как аппарат синематографического театра…
А потом был разнос у обер-полицмейстера, от коего Херувимов вышел с видом покойника, которого вдруг заставили почему-то добираться до места последнего пристанища своим ходом. Несмотря на то что день стоял солнечный и для августа месяца весьма жаркий, Херувимова бил озноб, а небо вместо голубого и веселого казалось серым и унылым.
А потом исправляющий обязанности московского полицмейстера пристав Тверской части надворный советник Херувимов, так и не ставший уже никогда коллежским советником, был принужден написать прошение об отставке, и в номере восьмом «Вестника полиции» за 24 февраля 1910 года появился следующий приказ по полиции:
Ввиду удовлетворения прошения об отставке исправляющего должность втораго полицмейстера города Москвы пристава Тверской части надворнаго советника господина Херувимова и причисления его к Министерству внутренних дел НАЗНАЧИТЬ исправляющим до лжность втораго полицмейстера города Москвы бы вшего полицмейстера города Нижнего Новгорода коллежского советника господина барона А. А. Траубе, а исправляющим должность пристава Тверской части города Москвы бывшего нижегородскаго же пристава господина титулярного советника С. Н. Балабанова.
Старший следователь Казанской Губернской Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем товарищ Херувимов оторвался от окна и усмехнулся. Все его жизненные неудачи, лишения и метаморфозы начались с этого Родионова. И теперь судьба подкинула ему случай поквитаться с ним сполна. Пусть не лично, а через его жену, если арестованной является именно она. Впрочем, он почти не сомневался, что так оно и обстояло в действительности. Иначе не могло и быть. Ведь есть же в жизни хоть какая-то справедливость!
Херувимов подошел к столу, взял с него колокольчик и дважды тренькнул в него. Дверь через несколько мгновений приоткрылась, и в комнату просунулась кудлатая голова красноармейца-латыша с заспанными глазами.
— Слушаю фас, тофарищ старший слетофатель.
— Елизавета Петровна Родионова, — бросил старший следователь Губернской Чрезвычайной комиссии. — Арестованную, принятую ночью от начальника милиции Савинского. Привести ко мне. Живо!
Глава 14. СГРУЖАЕМ ЗОЛОТО!
— Мама родная, — тихо произнес адъюнкт-химик и первым шагнул в блиндированное хранилище. — Пресвятая дева Мария Богородица, спаси мя и сохрани…
— Да-а, — восторженно протянул электрический мастер, и у него изо рта выпала на пол горящая папироса.
Мамай часто-часто моргал, Яким беспрестанно глотал слюну, а Серега не мог унять дрожь в коленках — это Серега-то, который не единожды попадал в такие передряги, из коих мало кто смог бы выйти живым. А он ничего, выкарабкивался. Одна из сторон его души припечаталась к полу и продолжала лежать недвижимо, истекая кровью, отдаваясь дьяволу, без какой бы то ни было возможности подняться.
— Поглядели? — нетерпеливо спросил Савелий, поглядывая на часы, большая стрелка которых приближалась к четырем. — Теперь за работу.
— Что берем в первую очередь, Савелий Николаевич? — весело спросил несостоявшийся профессор.
— Сначала мешки с монетами, — приказал Родионов. — Потом полосы и ящики со слитками.
Он обернулся к Якиму:
— Во дворе банка стоит локомотив с вагонами. Сходи, проверь, все ли ладно.
* * *Сторож, коему надлежало охранять поезд, благополучно спал, как говорится, без задних ног. Да и чего, собственно, охранять этот паровоз с вагонами? Кому придет в голову его угонять? Да и куда, ежели железнодорожная ветка не закончена и никуда не ведет?
Поэтому, отставив в сторону старенькую берданку, пожилой уже человек, раскинув в стороны руки, лежал на кушетке в сторожке на спине и видел уже второй сон. Первый был про его соседа-полицианта, коему в девятьсот двенадцатом оторвало бомбой обе ноги. Он вместе с двумя еще такими служилыми верхами сопровождал вице-губернатора в его загородный дом на Сибирском тракте, и возле железнодорожного переезда с ними поравнялась легковая бричка с единственным седоком в поддевке и новом картузе. И нет чтобы полицианту обратить внимание на этого седока! Так ведь в этот самый момент, как его бричка поравнялась с каретой вице-губернатора, их превосходительство о чем-то спросил сопровождающего его полицейского. Тот не расслышал, подъехал ближе, и в этот-то момент малый в поддевке и картузе бросил завернутую в тряпицу бомбу. Рвануло, как опосля рассказывали сторожу, словно все силы ада вырвались наружу. Дым столбом, карета — в щепки, у вице-губернатора пять мелких ранений и вырванная осколком бомбы щека. Его возница был контужен и отлетел от кареты метров на пять-шесть, а у соседа-полицианта обеих ног как не бывало. Лошадь под ним, конечно же, убило, осколками порвав брюхо, да так сильно, что все кишки бедного животного вывалились наружу.
Ужас! Страсти-то какие, не приведи господь!
Словом, не понравился сторожу первый сон, и он решил смотреть второй, оказавшийся благостным и приятным.
На сей раз ему снилась Феврония Вонифатьевна, кухарка господ Елдыриных, столбовых дворян. А это вам не комар чихнул! У таких знаменательных господ и челядь под стать! Одни их имена чего только стоили: горничная Епихария (что правда, то правда: харя у Епихарии была еще та и походила на лицо чучела из сермяги, коих ставили в своих огородах городские мещане для отпугивания ворон и прочей птичьей сволочи); конюх Феостирикт, коего еще никто из дворовых не видел никогда трезвым; мажордом Гервасий Еварестович, которого в шутку господин отставной прапорщик Викторин Елдырин звал Хер Васий; дворовый Евстохий, зовомый их благородием отставным прапорщиком Елдыриным не иначе, как Евсто…, в общем, добавляя в самом конце уж очень срамное слово.