«А откуда узнал об этом Бочков? — острыми молоточками застучало в голове. — Кто мог ему об этом сообщить?»
И сам собой напросился единственно правильный ответ: ему об этом могли сообщить лишь легавые или чекисты. Кто-то, верно, его узнал и стуканул куда надо, и теперь в нумере его, вероятно, ждет засада.
«А Елизавета? — пронеслось в голове и ударило в висок острой болью. — Что с ней?»
Следовало выяснить, что с ней, а для этого нужно было идти в нумер. Савелий дошел до дверей десятого нумера, постоял малость, прислушиваясь.
В нумере ни звука.
Тогда Родионов извлек из кармана футляр с галантерейными вещицами, открыл его и вынул пилку для ногтей и крохотные ножницы. Вставив острый конец ножниц в верхнюю часть английского замка, он нажал на них, а пилку для ногтей просунул в прорезь замка и повернул по часовой стрелке. Замок тихо щелкнул и открылся. Неслышно приоткрыв дверь, он просунул за нее руку и поставил предохранитель замка в положение «открыто». Затем затворил дверь десятого нумера и подошел к своему нумеру одиннадцатому.
Постоял, опять прислушиваясь, затем легонько постучал в дверь, хотя ключ у него был.
Тихо.
Спит?
Он вставил ключ в замочную скважину и осторожно повернул. Замок щелкнул вышедшим из паза язычком: открыто. Савелий тихонько открыл дверь и заглянул.
— Лиза, — позвал он.
Никто не отзывался, хотя чувствовал, что в комнатах кто-то присутствует.
— Лиза! — уже громче позвал он и вошел в нумер.
Какая-то тень метнулась в прихожую, и Савелий ощутил, что в бок ему уперлось что-то металлическое.
— Стоять! — приказал чей-то жесткий голос.
— Стою, — произнес Савелий.
— Руки за голову!
— Зачем?
— Выполнять!
— Как скажете, — произнес Родионов и, подняв руки, скрестил ладони на затылке.
Чьи-то ловкие опытные руки прощупали карманы, рукава и штанины брюк — искали оружие. Ничего, кроме футляра с галантерейными вещицами, носового платка и портмоне с кое-какими деньгами обнаружено не было.
— Он чист, — сказал прежний жесткий голос.
— Хорошо, выводи, — послышалось из глубины нумера.
— Пошел, — услышал Савелий, и в ребра ему опять уткнулся ствол револьвера.
Родионов, держа ладони на затылке, вышел в коридор. За ним шагнули еще двое. В конце коридора, где начинались ступени в холл гостиницы, маячила фигура легавого в штатском с револьвером в руке.
— Ну что, гражданин Родионов, попались? — спросил тот, что выводил его из гостиничного нумера. — Много слышал о вас. Птица вы знатная…
— О чем таком вы говорите? — не поворачивая головы, произнес Савелий. — Это какая-то ошибка. Меня зовут Александр Аркадьевич Крутов. Я старший инспектор Наркомата финансов. Прибыл в Казань с ревизией…
— Ну да, конечно, — насмешливо произнес все тот же голос. — Инспектор Наркомата финансов. Старший. Да вы такой же инспектор, как я архиерей. По сейфам вы инспектор, гражданин Родионов.
«Сейчас они обступят с двух сторон и поведут к выходу, вот тогда уйти будет невозможно». Не дожидаясь, когда это случится, Савелий сделал шаг вперед. Первый из милиционеров пошел следом и оглянулся на второго. Этого было достаточно, чтобы сделать еще шаг и толкнуть боком открытую дверь десятого нумера. Еще миг, и Савелий, метнувшись в растворенный проем, захлопнул дверь и щелкнул предохранителем замка: закрыто.
Высадить дверь с ходу милиционерам не удалось. Тогда один из них дважды выстрелил в замок, вырвав его из дверного полотна.
Когда, пнув дверь, милиционеры ворвались в нумер, он был пуст, лишь цветастая занавесь окна, выходящего во двор, колыхалась от утреннего ветерка, весело врывавшегося с улицы.
— Ушел! — вырвалось у одного из них, и в ярости он больно ударил кулаком в стену. Хотелось рвать и метать, топать ногами, посыпать голову пеплом, кусать локти и кричать во всю глотку всякие нехорошие слова. Но слов не хватало.
Глава 20. ПОДВОДЫ С ЗОЛОТОМ
Небольшой локомотив выпустил пар и, клацнув сцеплениями вагонов, медленно двигался по рельсам одноколейки. Проехав задами улицу Большую Проломную, поезд с налетчиками выехал к рукаву-протоку Булак. Здесь рельсы кончались. До вокзала, куда планировалось довести узкоколейку, оставалось не более полуверсты, однако проблему создавали мосты через Булак, могущие не выдержать поезд. Именно поэтому и остановились работы по прокладке одноколейной «железки».
Локомотив встал точно в самом конце рельсов. Возле них, скучая и лениво покуривая, кучковались у одной из восьми подвод мужики-возчики. Увидев подъехавший локомотив с высунувшейся в окно головой Якима, возчики охотно побросали папиросы и самокрутки и подошли к поезду.
— Открывайте первые два вагона, — крикнул им Яким и первым спрыгнул со ступенек локомотива. За ним сошли на землю Сергей, Мамай и химик с электрическим специалистом.
— Ты сымотри давай, чтопэ никто не помешал пакрузкэ, — сказал Якиму Мамай, зорко поглядывая по сторонам. — И ты тоже, — добавил он подошедшему Сергею.
Боевики покорно встали у входа в тупик, перекрыв его. Мало ли кому в голову взбредет прогуляться по железнодорожным путям! Кроме того, следовало вовремя предупредить подельников, ежели выгрузкой-погрузкой заинтересуется милицейский или воинский патруль. Остальные же, включая Мамая, принялись перегружать мешки, ящики и кули с золотыми полосами из вагонов в подводы.
Когда из вагонов выгружались в подводы последние ящики, со стороны вокзала послышались ружейные выстрелы. Мамай с несостоявшимся профессором-химиком вопросительно и тревожно переглянулись.
— Не пужайтесь, — заметив это, сказал один из возчиков. — То учения идут.
— Учения? — переспросил адъюнкт недоверчиво и снова переглянулся с Мамаем.
— Точно, не сумлевайтесь. Мне это сам военком Межлаук сказывал.
— Ну-ну, — недоверчиво протянул адъюнкт.
Закидали золото пустыми мешками, холстиной, забросали сеном и тронулись по Старомосковскому тракту. Проехали дамбу, мост через Казанку, но при въезде в Ягодную слободу уперлись в перекрытую рогатками улицу. За рогатками цеховые и работные Алафузовской фабрики под присмотром плюгавенького тощего человека с козлиной бородкой, в кожаных галифе, френче и пенсне — явно комиссара из военных — строили баррикаду из ящиков и бревен.
— Куда прешь! — гаркнул один из цеховых, верно, старший или какой-нибудь социалист-демократ левого толка. — Давай поворачивай!
— Куды ж поворачивать? — прокричал в ответ возница, первый упершийся в рогатки.
— Назад поворачивай, дубина!
— А пошто назад-то? Нам вперед надоть.
— Ты что, русского языка не понимаешь?! — заорал что есть мочи цеховой и снял с плеча винтовку. — Так я тебе щас вмиг объясню, что «надоть», а что «не надоть».
— Сыворащиваем опратны, — произнес Мамай, сидевший на второй подводе.
А химик-адъюнкт, повернувшись к вознице, что говорил об учениях, зло посмотрел на него и смачно сплюнул.
Повернули назад. Проехали мост через Казанку, дамбу и вновь оказались у начала Старомосковского тракта.
— Ну, и куда теперь? — спросил адъюнкт.
— Паехали на Кизищескую дампу, — после почти минутного раздумья произнес Мамай. — Праетем Козьей слапатой, Кизищеской слапатой и сывернем патом наливэ. Щерез верысту выйтем на Нижекаротскую даругу.
Поезд из восьми подвод двинулся нижней дорогой к крепости, от которой начиналась Кизическая дамба. Когда крепостные стены остались уже по правую руку, навстречу попались идущие вразброд солдаты.
— Поворачивайте назад оглобли, мужики, — хмуро сказал им бородатый красноармеец с перебинтованной выше локтя рукой. — Каппелевцы уже в Козьей слободе, а чехи взяли Суконку и вокзал. — Их патрули через полчаса будут у крепости.
Все, двигаться было некуда.
На Нижегородский тракт, который бы вывел их так или иначе на тракт Московский, дорога была отрезана. Со взятием Суконки, а стало быть, и Арского поля, были отрезаны Арский юл и Сибирское шоссе.
— Куды ж теперя податься-то? — спросил недоуменно передний возница.
— Сказывают, Оренбургский тракт покуда чист, туда и ехайте, — ответил бородатый и, буркнув еще что-то, понуро побрел дальше.
— Что будем делать? — спросил Мамая Яким.
— Паетем на Оренпурыкский тракыт, — отрезал Мамай, крутя лысой башкой в разные стороны. — Польше-та и некута.
Повернули в сторону Оренбургского тракта, начинающегося в районе Архангельского кладбища. Покуда ехали до сего погоста, обогнали толпы беженцев с котомками, покидающими город. Вот вам и учения, вот тебе и Красная Армия, что «сильна как никогда» и теснящая врага «по всем фронтам».
За Архангельским кладбищем дорога пошла вдоль берега озера Средний Кабан. Близ поворота на сельцо Борисково попался им конный красноармейский разъезд. Яким с Серегой напряглись было, да и Мамай сунул руку в карман полосатого деревенского «спинжака», где лежал старый пристрелянный наган, однако красноармейцы лишь покосились в сторону подвод, и не более: люди, покидающие город и спасающиеся от «учредиловцев» и белых чехословаков, были «своими».
Повернули в сторону Оренбургского тракта, начинающегося в районе Архангельского кладбища. Покуда ехали до сего погоста, обогнали толпы беженцев с котомками, покидающими город. Вот вам и учения, вот тебе и Красная Армия, что «сильна как никогда» и теснящая врага «по всем фронтам».
За Архангельским кладбищем дорога пошла вдоль берега озера Средний Кабан. Близ поворота на сельцо Борисково попался им конный красноармейский разъезд. Яким с Серегой напряглись было, да и Мамай сунул руку в карман полосатого деревенского «спинжака», где лежал старый пристрелянный наган, однако красноармейцы лишь покосились в сторону подвод, и не более: люди, покидающие город и спасающиеся от «учредиловцев» и белых чехословаков, были «своими».
Озеро Верхний, или Дальний, Кабан было много больше Среднего и почти таким же, как озеро Нижний, или Ближний, Кабан. Дорога опять пошла берегом, и все ехали молча, глядя на водную гладь, подернутую легкой рябью. Теперь тракт впереди и позади поезда из восьми подвод был пустынным, словно стоял не самый разгар дня, а вечер или раннее утро. Мамай хмурился, привставал на подводе и смотрел вперед на тракт, прикладывая ладонь козырьком к глазам.
— Вот щерт попери, вот шайтан! — бурчал он про себя и все более смурнел.
Наконец, подозвав к себе обоих боевиков, Мамай велел сесть им на одну подводу и ехать вперед в качестве разведчиков. Тишина и безлюдье на тракте его крепко тревожили.
Яков и Сергей, сев на подводу к одному из возчиков, велели ему двигаться быстрее. Возчик стеганул соловую кобылку, и та пошла резвее. Скоро они оторвались от остальных и через несколько минут скрылись за поворотом.
Поезд теперь уже из семи подвод проехал мимо горбатого моста через озеро, когда послышались выстрелы. А потом Мамай и остальные увидели, что навстречу им мчится их подвода, но уже без Якима и Сергея.
— Шыто сы репятами? — заорал Мамай, глядя в выпученные глаза возчика. — Гыде они?
— Они остались… там, — махнув рукой в сторону, откуда только что примчался, ответил возчик.
— А что случилось-то? — спросил возчика химик-адъюнкт.
— Белые, — повернул голову в его сторону возчик. — Вышли из перелеска, остановили, стали расспрашивать, кто да откуда… Мы сказались беженцами… Они велели показать, что везем… Один из ваших сказал: «Барахло всякое»… Они: «Все равно кажи»… — бросал одну за другой отрывистые фразы возчик. — Ну, ваш этот, черненький…
— Яким, — подсказал возчику адъюнкт.
— …Да, Яким говорит: «Смотрите». Те раскидали сено, тряпье, увидели ящики… «Что это?» — спрашивают. «Посуда», — ответствует черненький.
— Яким, — поправил возчика адъюнкт.
— Ну да, Яким. Говорит, стало быть: «Посуда это». Они ему: «Открывай, дескать, ящики». Яким: «Зачем?» А они на него винтовки наставили, затворами передернули. «Открывай, мол, красноперый, ящики, не то щас стрельнем в тебя».
Тут второй ваш стрелил и положил двоих, а Яким третьего. Еще один, что с ними был, в перелесок утек, а потом оттуда человек двадцать показалось, стрелять начали. Ваши залегли, тоже стали стрелять, а меня отослали обратно…
Возчик шумно сглотнул и в упор посмотрел на Мамая:
— Вам велели передать, что с грузом вам не уйти, надо прятать. А они, дескать, покуда белых задержат…
Винтовочные выстрелы впереди стали гуще, и среди них все реже и реже различались револьверные.
Мамай огляделся. Куда прятать-то? Тракт спереди и сзади. Слева от него редкий перелесок, потом голый холм с редкими кустиками. Слева озеро…
Его взгляд упал на мост, что они проехали, а еще через несколько мгновений он произнес:
— Сыворащиваем. Давай на мосыт.
— Ты что, Мамай?! — вскрикнул адъюнкт, догадавшийся, что тот хочет сделать. — Как мы потом…
— На мосыт! — зарычал Мамай и, схватив вожжи у своего возчика, стал разворачивать подводу.
Он первым въехал на мост и велел распрягать лошадь. Револьверные выстрелы впереди становились все реже и реже.
— Быстырее! — заорал он, а потом подлез под подводу и попытался ее перевернуть.
Не получилось.
К нему подбежали адъюнкт с электрическим специалистом и еще двое мужиков. Вместе они перевернули подводу, и ее содержимое полетело в озеро. Скоро на его поверхности плавали лишь пустые рогожные мешки да солома.
* * *— У меня три патрона осталось, — сказал Сергей, подползая к Якиму.
— У меня, — Яким покрутил барабан револьвера, — два. Что делать будем?
— Как думаешь, Мамай с остальными далеко ушел?
Пуля, чвыркнув, вонзилась в ствол березы, за которым прятался Яким.
— А черт его знает.
— Я думаю, вряд ли. Так что делать-то будем?
— Давай еще малость их подержим, а потом деру дадим. Может, догоним Мамая с ребятами.
— Эй, большевички, сдавайтесь, — крикнули им откуда-то из кустов.
— Ты смотри, большевичками нас величают, паскуды, — зло произнес Сергей и, привстав, выстрелил в кусты. В ответ ответил залп не менее чем из десяти винтовок. Сергей охнул и повалился прямо на Якима.
— Серый, что с тобой? Куда тебя? — повернул его на спину Яким и встретился с затуманенным взором своего товарища. Он попытался было что-то сказать, но вместо слов изо рта выплеснулся ручеек крови. Тело его выгнулось, затем обмякло, а в расширенных зрачках застыли небо и кроны берез.
— Суки, — выругался Яким, принимая из холодеющей ладони Сергея револьвер. — Ну, с-суки…
Задним ходом он отполз от березы и устроился за небольшим можжевеловым кустом. По тому месту, где остался лежать Серега, стреляли уже более чем из дюжины винтовок, а затем показалась цепь солдат. Яким прицелился в переднего и нажал на спусковой крючок. Револьвер плюнул огнем и дымом, и солдат упал. Яким выстрелил еще раз и бросил второй револьвер в кусты.
— Ладно, — прошептал он и отполз от куста. Почти тотчас в место, где лежал Яким, попало несколько пуль.
Сзади хрустнула сухая ветка. Яким быстро оглянулся и увидел черный зрачок винтовочного дула. Он смотрел прямо ему в грудь. А потом его ударило там, где находилось сердце, и свет померк.
* * *— Давай, быратыцы, давай, — подбодрял Мамай, первым подставляя спину под подводы.
Одну за другой, подводы опрокидывали на бок, а их содержимое, с таким трудом добытое, ломая хилые ограждения моста, валилось в глубину озера, оставляя после себя далеко расходящиеся круги.
С последней подводы Мамай стащил мешок с золотыми монетами, достал из голенища сапога финку и полоснул острием по холстине. Золотой ручеек николаевских червонцев-империалов щедро полился из тугого мешка, завораживая взоры.
— Сынащала патвотэ, — сказал Мамай и опять подставил спину под подводу. Опрокинули ее в мгновение ока и уставились на него.
— Теперь перите золотэ, — разрешил Мамай.
Возчики принялись прятать добычу. Полные карманы наполнил империалами электрический специалист; под завязку набил свою сумку химик-адъюнкт, подумав, положил оставшиеся две шашки с сонным порошком в карманы пиджака. Мамай, наклонившись, взял обеими ладонями две горсти золота и небрежно рассовал по карманам. Потом прислушался: выстрелов впереди уже не было слышно.
— Высе, ухотим, — буркнул он и уже рявкнул на возчиков, подбирающих с моста монеты: — Я щиво сыказал!
Носком сапога он столкнул в озеро опустевший мешок и, не оглядываясь, пошел по мосту. За ним затрусили электрический мастер, закрывая ладонями набухшие карманы; косолапо зашагал несостоявшийся профессор, придерживая у плеча сумку, полную золота. Уже на берегу их обогнали восемь подвод, окутав налетчиков облаками пыли.
Глава 21. ПОИСКИ САВЕЛИЯ
Елизавета открыла глаза и глубоко вздохнула. Поначалу она не поняла, где находится, и с удивлением смотрела на крашенный белилами потолок, русскую печь и тюлевые занавеси, закрывающие окно. Потом память стала возвращаться, она вспомнила допрос, подвал чрезвычайки, направленные в голову ружья, пули, разбивающие кирпичную кладку…
Откинув одеяло, Лиза села, уперевшись в железную спинку кровати. Послышались шаги, и в комнату вошла ее тезка.
— Очухалась? — весело спросила женщина, доставая из авоськи бутылку молока, пачку чая и белую французскую булку.
— Кажется, да.
— Вот и молодец. Я уже думала, что ты вообще не проснешься никогда. Что это ты вдруг в литургический сон впала?
— Летаргический, — улыбнувшись, поправила женщину Лиза. — И долго я спала?
— Почти двое суток, — уважительно протянула женщина и, заметив, что тезка пытается встать, добавила строго: — Не вставай. Сейчас я тебе горшок принесу.
Потом они пили чай с молоком и французской булкой, и женщина рассказывала Лизавете городские новости.
— Пороховой завод заработал, снова в Казанку отходы свои будет сливать. Уж сколь с этим наш городской голова Василий Дементьевич Боронин бился, а все без толку. Срамота одна! Белье не ополощешь. Как-то теперь при новой власти будет? А в Ягодной слободе, — продолжала Лизина спасительница, — на Шабановской фабрике вчера мастерские открыли, а там рабочие. Как кинутся обнимать тех, кто их вызволил! Говорят, красные их заперли за отказ вооружиться, чтобы, значит, город от чехословаков и каппелевцев защищать. Расстрелять хотели, да не успели вот. Да, еще одна новость, сегодня трамвай пустили! Эти, — кивнула она в сторону окна, — за сколь времени пустить не могли, а чехи пришли и уже на третий день бегають. Чехи, они ведь почти что немцы, тоже порядок любят…