– Если ты жалуешься на жару, работай в саду по вечерам, – ответила она мне, не открывая глаз.
Я повернулась к моим пластиковым пакетам с пропитанными водой бумажными полотенцами. Юнайтед Парсел Сервис заявляла, что они могут доставить все, что угодно. Я собралась это проверить. Я осторожно разложила мои розы и незабудки, надеясь, что они вызовут у Авы тоску по дому. Заворачивая каждое растение, каждый отросток, я хотела, чтобы дочь подумала обо мне, чтобы, каковы бы ни были сказанные и несказанные нами слова, она помнила, как мы работали с ней вместе в этом саду. Мне было нужно, чтобы она помнила это, несмотря на то, что она много раз говорила мне, что ей нужен только «полезный» сад, где росли бы только съедобные растения. Не то чтобы она умела их готовить. В этом отношении я ничего не сумела ей дать.
Я знала, что Мими послала Аве эти альбомы, но притворялась, будто не знаю. Моя мать всегда любила играть с огнем, веря, что жара расплавляет, выявляя нашу внутреннюю сущность, как плавят золото, чтобы создать драгоценности. Когда я созрела в достаточной мере, чтобы понимать это, я была замужем и ожидала ребенка и сказала ей, что внутри у нее навоз. С тех пор я уже давно знаю, что она права, но никогда ей в этом не признавалась.
– Привет! – Я оглянулась и увидела Кэти, жену Дэвида. На ней были то, что Ава называла «материнские джинсы», на эластичном поясе, подчеркивавшие задницу женщины более чем зрелого возраста. Она всегда носила застегнутые на пуговицы блузки разных цветов с разной длины рукавами, всегда заправляя их в юбки или брюки, или, как в данном случае, «материнские капри». Я чуть было не повернулась, чтобы прошептать, что я по этому поводу думаю, полагая, что Ава все еще рядом, но вовремя остановилась.
– Привет, Кэти. – Я снова опустилась на колени, с тревогой заметив, что на ней садовые перчатки.
Мими лениво подняла в знак приветствия руку.
– Джун говорила, что вы посылаете Аве отростки из вашего сада, и я подумала, что смогу помочь.
– Как это мило с твоей стороны, Кэти, – сказала Мими. – Глория слишком стара, чтобы работать на солнце.
Я бросила на мать уничтожающий взгляд.
– Я прекрасно себя чувствую – просто весна слишком быстро миновала, и мы перешли к лету. – Я похлопала по месту рядом с собой. – Я занималась розами. Почему бы тебе не заменить меня, а я пойду приготовлю нам чай.
Я прошла на кухню, почти задохнувшись от прохладного воздуха, освеженного кондиционером. Кэти была хорошая, почтительная невестка, но руки у нее были большие, как у меня, и понимание ею почвы было ограничено и основывалось на том, что она прочитала, а не на том, что чувствовала. Несмотря на ее добрые намерения, она была плохой заменой Аве.
Я вымыла руки, подошла к холодильнику и достала чай и лимон. И остановилась, заметив мигание автоответчика. Закрыв бедром холодильник, я положила лимон и поставила кувшин с чаем на стол. Не обращая внимания на автоответчик, я методично разрезала лимон на ровные кусочки и разложила их по стаканам, которые наполнила льдом. Затем очень осторожно поставила каждый стакан на поднос. И уже хотела было выйти, но остановилась.
Поставив поднос на стол, я подошла к автоответчику и после некоторого колебания нажала кнопку.
– Мама? Это Ава. Ты можешь поговорить?
По радио звучала музыка, одна из этих новомодных песен с тяжелым ритмом, от которого у меня тут же начинала болеть голова.
– Я бы хотела с тобой поговорить. У меня есть вопросы. Если ты дома, ты могла бы снять трубку?
Музыка продолжалась, но слегка потише, и я представила себе, как Ава ходит взад-вперед с телефоном, как она всегда это делала. Еще маленьким ребенком она постоянно двигалась, беспокойство владело ею, как будто она старалась возместить что-то утраченное. Потом я услышала, как открылась и закрылась дверь, и поняла, что она вышла из дома. Если бы я глубоко вздохнула, я бы, возможно, почувствовала доносившийся с болот запах примул.
– Я только хотела узнать, знала ли ты МакМахонов. – Я услышала, как она перевела дух, прежде чем найти слова. – Адриенна МакМахон была первой женой Мэтью. Джон – ее брат. Я еще не видела родителей. Но они взяли на воспитание мальчика по имени Джимми Скотт, когда его семья погибла во время пожара. Я встретила его на прошлой неделе на кладбище в Крайст-Черч…
Последовала длинная пауза, и я подумала, что она положила трубку. Но она заговорила снова.
– Я только хотела узнать, была ли ты с ними знакома, потому что… я не знаю. Я просто хотела поговорить с тобой и подумала, что это было бы хорошее начало. – Опять последовала пауза и затем простые короткие слова: «Позвони мне».
Когда я нажала кнопку «стереть», рука у меня дрожала. Я сняла трубку и начала набирать нужный код. Но потом здравый смысл взял верх, и я положила трубку. Что я могла сказать ей, кроме того, что я уже говорила? Как я могла дать ей понять, что иногда слишком любить может быть хуже, чем не любить?
Я открыла заднюю дверь во внутренний дворик и подняла поднос, стараясь, чтобы руки у меня не дрожали. Я поставила поднос на стол возле Мими, поправив зонтик так, чтобы он закрывал холодный чай, но не затенял ее лицо. Потом я вернулась в сад, где у меня под пальцами была затвердевшая почва и где порядок вещей диктовали солнце и луна, а не человеческое сердце.
Глава 12
Ава
Сент-Саймонс-Айленд, Джорджия
Июнь 2011
Я сидела за кухонным столом в молочно-белом свете, падавшем из большого окна. Над землей носился ранний утренний туман, превращая деревья и кустарники в привидения. Казалось, что ветви на глазах растут ввысь, дотягиваясь, как детские руки, до пустого неба. Я разгладила на животе юбку, думая об Адриенне и ее нерожденных детях, о безликом ребенке на рисунках, и отвернулась от окна.
После почти месяца только редких небольших дождей мы за два дня промокли насквозь от ливней и непрерывного моросящего дождя. Меня разбудило отсутствие звуков капающей воды. Я встала, чтобы заварить кофе и дожидаться, пока появится солнце и высушит все настолько, чтобы мы с Мэтью могли предпринять неторопливую велосипедную прогулку по острову.
Я потянула носом запах кофе, сделала большой глоток и взглянула на пачку конвертов с напечатанными фотографиями, полученными мною из фотоателье. Я чувствовала себя немного виноватой, так как до сих пор не достала из коробки альбомы, присланные мне Мими. Я вскрыла коробку, но, увидев ее содержимое, потеряла интерес к посылке. Я знала, что было в этих альбомах, знала, что не найду в них то, что хотела найти.
Отодвинув подставку для салфеток из нержавеющей стали и сосуды для соли с перцем – все это были вещи, купленные мною на замену старым, – я придвинула к себе конверты и достала снимки из одного. Снимки были сделаны на футбольном матче плохого качества аппаратом, так что они получились темными и зернистыми. Я подвинула мусорную корзину ближе к себе, бросила в нее конверт и взялась за второй.
Там были снимки полей и заборов, какие мог бы сделать землемер или кто-то осматривающий недавно полученное наследство. Их я тоже выбросила в мусор без дальнейших размышлений. Я не любила сочинять истории о таких картинках. Раз их увидев, я утрачивала к ним интерес. Я была похожа на человека, разбирающего вещи после переезда в поисках полузабытого, но необходимого предмета.
Предвкушение, испытываемое мной сегодня при вскрытии каждого конверта, медленно ослабевало, пока я не отодвинула все оставшиеся в сторону и встала налить себе еще кофе. Я услышала, как Мэтью спускается сверху, скрип дерева, знакомый мне, как голос любимого человека.
Я налила кофе и дожидалась его в кухне. Он появился в шортах и футболке, с загорелыми мускулистыми голыми ногами, в носках и велосипедных туфлях. Когда он наклонился поцеловать меня и взять у меня чашку кофе, от него пахло зубной пастой.
– Доброе утро, – сказал он. Лицо его прижималось к моему, так что мы соприкасались носами.
– Доброе утро, – отвечала я, осторожно прикусывая его нижнюю губу.
Он отпил кофе, глаза его были темные и задумчивые, напоминая мне наши споры о студии Адриенны и примирение, длившееся добрую половину ночи, но не устранившее полностью тень сомнений.
– Ты готова? Нам нужно выехать прямо сейчас, пока снова не начнется дождь или станет слишком жарко.
– Конечно, – сказала я, сделав еще глоток кофе и выплеснув остальное в мойку. – Дай мне еще пару минут. – Я побежала наверх переодеться и, вернувшись, застала Мэтью уже во дворе с нашими велосипедами.
Когда мы сели, Мэтью сказал:
– Я думаю, сначала мы поедем в Форт Фредерика, а потом по Лоуренс-роуд до конца.
Я согласно кивнула. Мне не терпелось провести спокойный день с моим молодым мужем, вдали от строения в саду и всего, что оно в себе таило. Я повесила внутри занавески и поставила большой стол, который я выкрасила в красный цвет. Но я по-прежнему не могла избавиться от Адриенны, ее присутствие, как полуденная тень, следовало за мной, куда бы я ни повернулась.
Наконец-то я поднялась в комнату без окон и без всякой мебели. Мэтью сказал, что до того, как дом стал студией, помещение наверху использовалось как склад. Но все, что там когда-либо находилось, было выброшено, осталась лишь пыль и паутина. Свет падал только с лестницы, освещая стену с каминной трубой. В комнате послышалось шуршание, и я поспешила вниз, закрыв за собой дверь, с облегчением избавляясь от гнетущей тишины и ощущения на себе взгляда невидимых глаз.
Мэтью и я ехали по узким улицам по направлению к Фредерика-роуд. Улицы были пусты, позволяя мне видеть окрестности по сторонам дороги, заросшей тростником. Мэтью объяснил, что тростник указывал на низкую концентрацию соли, как будто вся вода была не просто вода, и уровень соли делал ее менее опасной.
Я была занята рассматриванием листвы и очень удивилась, заметив, что мы едем по обсаженной деревьями улице с маленькими магазинчиками по обеим сторонам. Мэтью остановился и слез с велосипеда. Я сделала то же самое.
Он взял меня за руку и подвел к дубу. Я поняла, зачем мы свернули сюда.
– Это дерево – призрак, – сказал он.
Я кивнула, не в силах оторвать от него взгляд и почувствовав ту же дурноту, какую я ощутила, когда впервые увидела такое у таверны Мерфи.
– Да, – сказала я. – Оно прекрасно.
Я не могла не признать, что так оно и было. Этот походил на старого моряка с длинной бородой и усами. Но мое внимание приковали к себе его глаза. Это были щелочки, как будто, утопая, он закрыл глаза в последний раз. Я отвела взгляд, рассматривая линии на стволе и думая о том, сколько дерево простояло здесь, пока мир менялся вокруг, и люди жили и умирали, а дерево оставалось.
Расстроившись, я повернулась к нему спиной.
– Поехали, – сказала я, садясь на велосипед. – Я хочу увидеть форт.
Мы проехали по Фредерика-роуд мимо Крайст-Черч и кладбища и наконец достигли форта, находившегося от него за четверть мили.
Мы оставили там велосипеды и, по предложению Мэтью, миновали музейный центр и пешком отправились по старой деревне и форту. Он утверждал, что как местный житель он знал о форте и развалинах деревни больше, чем любой музейный служитель. Через полчаса я была вынуждена с ним согласиться.
Мы шли по песчаной дорожке, где стояли лужи, к форту, выходившему на реку Фредерика. Держась за руки, мы прошли под аркой из мускатного винограда, которой, по словам Мэтью, было больше двухсот лет. Мы остановились у развалин дома капитана Джеймса МакКея, где мое внимание привлек огромный дуб. Его ствол рассекала сверху донизу более светлая полоса, напоминая о штормах, бурных волнах и свинцового цвета небе. Я вздрогнула, и Мэтью обнял меня.
– С чего это тебя дрожь пробирает? – спросил он шутливо. – Как говорится, кто-то прошелся по твоей могиле?
Однажды я услышала эти слова от Мими, но я никогда раньше не думала, что это может быть на самом деле. Желая сменить тему, я указала на зеленые мхи, цеплявшиеся к стволу дерева.
– А это что? Я раньше такого не замечала.
– Это потому, что когда долго не бывает дождей, они темнеют и съеживаются и как будто пребывают в спячке и их не видно. А потом, напиваясь жидкостью от ствола, они разворачиваются и зеленеют. Они могут жить до ста лет без воды. Я уверен, у них есть какое-то научное название, но я не слышал никакого другого, кроме «воскресающие мхи».
– Воскресающие мхи, – медленно повторила я. – Мне понравилось название и то, как они обманывали смерть, возрождаясь вновь и вновь.
Повсюду стучали дятлы, привлеченные тысячами насекомых, обитавших внутри старых деревьев, покрывавших старый форт и развалины деревни. Наверное, птицы жили здесь всегда, гнездились, выводили птенцов, не замечая, как пустела деревня под поступью времени. И только мхи умирали и возрождались, и не было у них начала и конца.
Мы прошли мимо развалин казарм и по берегу, где выстроились пушки, готовые поразить приближающиеся вражеские корабли. Я держалась подальше от воды, и Мэтью не отходил от меня.
– Здесь прекрасно, – сказала я, оглядывая реку и подступающие болота и старые, покрытые мхом деревья, призраки старых домов, смотревшие пустыми глазницами в голубое небо, крыши их, давно снесенные ветром. Все это действительно было прекрасно, но я не могла объяснить, почему оно казалось мне таким до странности знакомым.
– Я так и думал, что тебе понравится. Я очень рад. – Он сжал мне руку и поцеловал в губы, затянув поцелуй.
Я смотрела на воду, позволяя легкому ветерку шевелить мне волосы.
– У меня задержка на две недели, – сказала я, положив голову ему на плечо. Подняв на него взгляд, я заглянула ему в глаза. Мы не старались завести ребенка, но и не избегали такой возможности. И все же я испытала облегчение, когда он улыбнулся.
– Это хорошая новость. Ты уже сделала тест на беременность?
– Еще нет, – я покачала головой. – Можно будет купить по дороге домой.
Он поднял меня на руки и закружил.
– Я стараюсь не слишком радоваться заранее, но я в восторге.
– Я тоже. – Я улыбнулась ему, будучи слишком счастлива, чтобы следить за своими словами. На несколько кратких мгновений моя тревога затихла, мои причины для замужества оправдались. Но один призрак все еще маячил, и мне хотелось окончательно разделаться с ним, чтобы он оставил нас с Мэтью в покое.
Слегка отодвинувшись, я заглянула ему в глаза. Его улыбка погасла, прежде чем я сказала хоть одно слово, как будто мы настолько хорошо знали друг друга, что он заранее знал, что я ему скажу.
– Я видела могилу Адриенны.
Он не шевельнулся.
– Это ты заказал памятник?
Он кивнул, взгляд у него был настороженный.
– Да. Ее родители не хотели даже обсуждать ее похороны, не говоря уже о памятнике.
– Что ты имел в виду под «мать нерожденных детей»? – спросила я, глубоко вздохнув.
Секунду он держал меня за плечи, пока внезапно не отпустил. Он пожал плечами, но жест этот не был случайным.
– Мы всегда говорили о том, чтобы завести детей. Мы оба их желали, но решили подождать, пока пройдет какое-то время после нашей свадьбы. На самом деле это было мое решение. Она была бы счастлива обзавестись детьми с самого начала.
– И потом она умерла.
Последовала маленькая пауза.
– Да. И потом она умерла.
Я услышала то, чего он не сказал. Он винил себя за отказ ей в единственном, чего она желала, и пытался запечатлеть это ее желание навеки на гранитном памятнике. Если бы такое было возможно, я полюбила бы его теперь еще сильнее.
Я взяла его за руку и повела от реки на тропинку. Мы шли рука об руку, но я ощущала разделявшее нас расстояние, как будто Адриенна и ее нерожденные дети шли между нами.
Один раз он остановился и поцеловал меня, положив руку на мой еще плоский живот, и я улыбнулась ему. Затем солнце снова скрылось за облаком и снова заморосил дождь, который проникал сквозь одежду, не охлаждая, создавая тени там, где раньше их не было.
Памела
Сент-Саймонс-Айленд, Джорджия
Октябрь 1810
Наш работник Зевс возил нас в маленьком челноке вокруг Сент-Саймонса. Мы провели на Сапело-Айленд почти два дня, помогая Эми Сент-Клер родить двойню. Роды были тяжелые, мальчик загородил плечиком родовой канал, не давая появиться на свет своей сестре. Джемма массировала женщине живот, поворачивая девочку, чтобы она не давила на брата, а потом осторожно высвободила его плечико, и он выскользнул как пробка из кувшина. Она вправила ему плечико с такой легкостью, как ощипывают цыпленка. Я надеялась, что отношения между близнецами будут в дальнейшем не такими враждебными, какими они были при их рождении. Я подумала о своих отношениях с Джорджиной и о том, что перст судьбы предназначил ей быть моей сестрой.
На Сент-Саймонсе происходила смена времен года. Краски земли сменились золотисто-соломенными оттенками, камыши обсеменились, и ветер вздымал над болотом золотистую пыль. Дни становились короче, и, следя за тем, как весла Зевса рассекают воду, я замечала, как вечернее небо приветствует небо дневное, звезды расстилают над нами свой ковер.
Мой отец умел читать ночное небо, как слепой прикосновениями пальцев читает любимое лицо, и я любила это время, когда мы вместе следили за звездами, появляющимися одна за другой в ночном небе. Как потомок моряков, он знал о том, как вести по звездам судно, о том, как древние греки и римляне вели свои суда, руководствуясь теми же созвездиями, которые мы могли видеть сейчас. Меня зачаровывало, что небо оставалось все тем же, глядя на наш меняющийся мир, на бесконечные приливы и отливы, на рождающиеся и уходящие поколения. Это вызывало у меня сознание собственной незначительности и в то же время ощущение себя частицей мироздания, ощущение связи с еще не родившимися, которые когда-нибудь будут смотреть на эти же звезды.
Холодная рука схватила меня за руку, и я выпрямилась, поняв, что нахожусь в полусне и могу упасть в воду. Я с улыбкой взглянула на Джемму, а потом посмотрела, как нам было еще далеко до пристани. Я знала все эти водные пути, как дороги на земле, знала краски каждого времени года, как будто это были мои платья. В этом месте было что-то, что становилось частью тебя, и мне иногда приходило в голову, что соленая вода вокруг меня была и во мне в виде пота и слез, составляя со мной одно целое. Это успокаивало меня, когда я думала о своем пустом чреве и детях, которых я похоронила за свои короткие годы на земле. Может быть, конца вовсе и не было, а только бесконечный водный путь, который вел нас из этой жизни в другую.