Холодная рука схватила меня за руку, и я выпрямилась, поняв, что нахожусь в полусне и могу упасть в воду. Я с улыбкой взглянула на Джемму, а потом посмотрела, как нам было еще далеко до пристани. Я знала все эти водные пути, как дороги на земле, знала краски каждого времени года, как будто это были мои платья. В этом месте было что-то, что становилось частью тебя, и мне иногда приходило в голову, что соленая вода вокруг меня была и во мне в виде пота и слез, составляя со мной одно целое. Это успокаивало меня, когда я думала о своем пустом чреве и детях, которых я похоронила за свои короткие годы на земле. Может быть, конца вовсе и не было, а только бесконечный водный путь, который вел нас из этой жизни в другую.
Вдали мелькнула махавшая нам рука, и сердце у меня дрогнуло.
– Джеффри, – закричала я, маша в ответ. Я была рада, что это заставило меня полностью проснуться. День был теплый, но ночь холодная. Платье липло к моему потному телу, но меня трясло. Я так спешила к миссис Сент-Клер, что захватила с собой только летнюю шаль.
– Прошу тебя, Зевс, поторопись. Холодно, и я боюсь простудиться насмерть.
Он кивнул. Белки его глаз особенно ярко выделялись в сгущающемся сумраке. Челнок сидел в воде ниже, чем в начале нашего путешествия. Кедр пропитался водой, и грести стало тяжелее. Но я могла думать только о воссоединении с моим мужем.
Когда мы приближались к пристани, я увидела маленькую фигурку в плаще, стоявшую за спиной Джеффри. Ее яркие волосы составляли разительный контраст с ее капюшоном. Сердце у меня упало от разочарования; я терпеть не могла, когда что-то мешало моей радости при виде Джеффри. Я знала, что не смогу поцеловать его, как бы мне хотелось, в присутствии Джорджины.
Воздух был насыщен запахом сырых листьев и земли, как свежевырытая могила. На воде нас застал короткий ливень, но пристань промокла и стала темно-коричневой. А высокая трава поникла от тяжелых дождевых капель. Зеленел разбухший воскресший мох. Я любила показывать его Джемме, никогда не устававшей удивляться чуду, совершавшемуся на стволах деревьев.
Джеффри придерживал челнок у пристани, пока Зевс помогал вылезти Джемме и потом мне, с моим баулом. Муж взял мою руку и поцеловал, его прикосновение так взволновало меня, как будто мы не видались двести дней, а не два.
– Я уверен, все прошло хорошо? – спросил он, беря меня под руку.
– Да, к счастью. Хотя у Сент-Клеров уже было шестеро детей. Я не могу представить себе, где у них найдется место для восьми в их маленьком домике.
Я не хотела, чтобы в моем голосе звучала горечь, и только пожатие руки Джеффри дало мне понять, что он это услышал и не осудил меня.
– Джорджина, – сказала я, – как ты добра, что пришла со мной поздороваться. Я надеюсь, у тебя все хорошо?
После моего разговора с ним Натэниел Смит ухаживал за ней серьезно почти два года. Каждый день я надеялась, что у них как-то сладится, и не только ради них самих. Я любила сестру, но я хотела, чтобы со мной были только мой муж и сын, без постоянного присутствия в доме другой женщины.
Джеффри согласился на их ухаживания, но только по моему настоянию, и терпел иногда присутствие Натэниела за нашим столом. Но о брачных планах ничего не было слышно, и я опасалась, что Джорджина никогда не выйдет замуж, если она не примет предложение Натэниела или не уедет в Саванну – но она, казалось, не желала ни того, ни другого.
– Все хорошо, спасибо. Я подумала, что Джеффри может быть нужно общество, поскольку он не знал точно, когда ты возвращаешься. Он стоял здесь полдня, чуть ли не больной от беспокойства. – Она явно его поддразнивала, но в голосе у нее была еще и иная нотка, что-то напоминавшее мне наше детство, когда Джорджина жаловалась отцу, если я выигрывала в наши детские игры.
Джеффри погладил меня по руке:
– В свою защиту могу только сказать, что я провел здесь не целый день, а только часть дня. Один раз я приводил сюда Робби, он очень по тебе скучал. Сейчас он спит под присмотром Леды, но я обещал ему, что как только ты вернешься, ты его поцелуешь, если он уже будет крепко спать.
Я положила голову ему на плечо, мое сердце переполнилось счастьем.
Джеффри сел с трубкой за стол в маленькой библиотеке, заверив меня, что не задержится, а я поднялась в комнату Робби. Меня удивило, что Джорджина вошла за мной в комнату моего сына, вместо того чтобы пойти к себе. Было уже темно, и я подняла повыше лампу и приложила палец к губам, повернувшись к Джорджине, когда увидела, что глаза Робби закрыты, его длинные темные ресницы лежали на его нежных щечках.
Леда зашевелилась на соломенном тюфяке у кроватки ребенка, которую смастерил Джеффри. В головах и в ногах были вырезаны лошадиные головы, и хотя кроватка быстро сделалась мала для Робби, он не хотел с ней расставаться. Я уже давно говорила Джеффри, что он будет продолжать вырезать кровати с лошадиными головами для нашего сына, пока нам не придется приобрести для него настоящую лошадь.
– Он хороший мальчик, мисс Памела. Просто ангелочек.
– Спасибо, Леда. – Джемма стояла в дверях, молча наблюдая, готовая помочь Леде спуститься вниз. Она всегда угадывала, что следует сделать, еще до того, как я просила ее об этом. Такой же она была и в комнате родильницы, почему я и привыкла полагаться на нее все больше и больше.
Я наклонилась над моим спящим мальчиком, закрывая его лицо от яркого света лампы. Он был весь в отца, темноволосый и синеглазый, полнота его лица и рук не скрывала резкости очертаний костей. Он держал наши сердца в своих пухлых ручках, и у меня каждый раз образовывался спазм в горле, когда я думала, как он станет ездить верхом или вырастет настолько, что я уже не смогу брать его на руки. Я прижалась губами к его щечке, вдыхая его сладкий младенческий запах. Выпрямившись, я увидела, что Джорджина наблюдает за мной со странным блеском в глазах.
Я подвинула лампу и с облегчением увидела, что все это было одно мое воображение. Но когда я сделала движение, чтобы пройти мимо нее, она дотронулась до моей руки.
– Мне нужно с тобой поговорить, – прошептала она. – Наедине.
Отойдя от спящего сына, я остановилась у двери.
– Конечно. Ты знаешь, что можешь говорить со мной обо всем. Мы с тобой сестры.
Она несколько раз сглотнула, и эти звуки показались громкими в тишине, где можно было слышать ритмичное дыхание Робби.
– Мне нужно, чтобы ты приготовила настой. С болотной мятой.
Внизу в прихожей мягко пробили часы, как всегда спеша на пять минут. Ни один часовой мастер не мог их исправить, и у нас просто вошло в привычку каждый раз отнимать пять минут, когда они били. Я пристально смотрела на сестру.
– С болотной мятой? Но это… – я не могла это произнести. – Тебе он нужен от болей во время месячных? – Я не смела подумать, для чего еще он мог ей понадобиться.
– Нет, не для этого.
– Тогда зачем он тебе нужен?
В глазах у нее было ожесточенное твердое выражение.
– Это не для меня. Это для одной бедняги, которой пришлось отбиваться от излишнего внимания со стороны надсмотрщика. Она не хочет иметь от него ребенка и не хочет срамиться.
Я взглянула на спящего сына, пустота в моем чреве была его братом или сестрой и моей постоянной спутницей. Я не могла исполнить просьбу Джорджины. Я просто не могла. Я покачала головой:
– Я не могу убить нерожденного ребенка. Ты не можешь от меня этого ожидать.
– А это не грех, что она оказалась в таком положении? Не грех то, к чему ее принудили? Болотная мята только исправит зло.
– Нет, Джорджина. – Я покачала головой, у меня всегда не хватало доводов в спорах с ней. Она была так настойчива, что до этого момента я всегда ей уступала. – Два греха не поправят дело. Я не могу и не стану тебе помогать.
Она вскинула голову, так что свет лампы упал ей на подбородок, оставляя в тени ее глаза.
– Я знаю, где ты держишь болотную мяту в погребе и где она растет у тебя в саду. Ты с матерью всегда умели все выращивать, не посвящая в это меня, потому что я терпеть не могла пачкать руки в земле. Но я узнала – во всяком случае, достаточно, как готовить полезные настои. – Она глубоко вздохнула. – Я думала, что ты захочешь помочь, но моя вера в тебя не оправдалась.
Она открыла дверь и почти уже вышла, но я схватила ее за локоть. Свет лампы при этом отбросил на стене за ее спиной призрачные тени.
– Ты должна понимать, что ты делаешь. Количество листьев мяты должно быть точным. Лишние могут убить человека. Это ты понимаешь?
Джорджина повернулась ко мне.
– Я-то понимаю, а ты? – прошипела она. – Я знаю только, что эта женщина пойдет на все, чтобы добиться своего. Она в отчаянии. И если ты не поможешь ей, мне придется сделать, что я смогу.
Я услышала внизу шаги Джеффри. Повернувшись к Джорджине, я с отчаянием почувствовала, что неспособна ей отказать.
– Я помогу тебе. Я не могу оставаться в стороне и позволить тебе убить мать и ребенка. – Взглянув в сторону лестницы, я прошептала: – Увидимся в кухне завтра утром, когда Леда вымоет посуду. Я покажу тебе, как правильно приготовить настой. Но это будет все, что я сделаю.
Я услышала внизу шаги Джеффри. Повернувшись к Джорджине, я с отчаянием почувствовала, что неспособна ей отказать.
– Я помогу тебе. Я не могу оставаться в стороне и позволить тебе убить мать и ребенка. – Взглянув в сторону лестницы, я прошептала: – Увидимся в кухне завтра утром, когда Леда вымоет посуду. Я покажу тебе, как правильно приготовить настой. Но это будет все, что я сделаю.
Она радостно улыбнулась, как будто получила желанный подарок.
– Спасибо, Памела. Я знала, что смогу тебя убедить.
Вошел Джеффри, принося с собой запах табака. Свеча в его руке мигала. Он пожелал Джорджине спокойной ночи и протянул мне руку. Я отдала лампу сестре и позволила ему отвести меня в нашу спальню. Закрывая дверь, я ощутила взгляд Джорджины на своей спине. Свободная рука Джеффри уже расстегивала крючки сзади на моем платье. Прохладный ветер пронесся по лестнице, принося с собой запах пепла, и потушил свечу, оставив нас в полной темноте, когда дверь закрылась.
Глава 13
Ава
Сент-Саймонс-Айленд, Джорджия
Июнь 2011
Руками без перчаток я утрамбовывала землю вокруг корней благоухающей лилии, чтобы убедиться, что там не осталось воздуха – так учила меня мать. Этот пышный цветок я терпела в своем саду, потому что он напоминал мне материнский и то, как мы проводили там время вдвоем. Сегодня мой первый свободный день, с тех пор как Мэтью подарил мне сарай, и я решила возместить упущенное время и выказать мою благодарность.
В чисто вымытое окно мне были видны колышки, огораживающие свежевскопанный сад, их белое дерево ярко выделялось на фоне черной земли. Между ними зеленели всходы моих полезных растений. Я решила для себя, что, добавляя свежие травы к моим кулинарным рецептам, я могла бы значительно их усовершенствовать.
Пристроив белоснежную лилию пониже петуний – еще один из любимых цветов моей матери, – я выпрямилась, чтобы полюбоваться, как все это выглядит вместе: цветы и новые их горшки. У меня был еще час свободного времени – мы с Тиш договорились встретиться на заброшенном кладбище неподалеку от старой плантации хлопка, – и я пошла в кухню просмотреть кулинарные книги и заодно рецепты, которыми со времени моей свадьбы меня заваливали знакомые, и составить меню на неделю.
Войдя в кухню, я услышала шум воды наверху. У Мэтью в Саванне были назначены две консультации вечером, и он собирался остаться там на ночь. Я подумала, а не поехать ли и мне с ним, поскольку на работу мне было нужно только к десяти утра на следующий день, но мне не хотелось отменять договоренность с Тиш. К тому же мне действительно нужно было позаботиться о еде на неделю и проехаться по магазинам.
Но мои планы на ближайший час несколько изменились – альбомы, присланные мне Мими! Я до сих пор не заглянула в коробку и не поблагодарила ее! Получив посылку, я положила ее на пол, для напоминания, чтобы заняться ею в ближайшее свободное время, и вот теперь, видимо, этот момент настал… Я осторожно подняла с полу коробку и поставила ее на кухонный стол. Достав из ящика ножницы – они были с розовыми ручками, и это был еще один предмет, требующий замены, – я начала вскрывать упаковку.
Откинув лежащие сверху газеты, я приготовилась к встрече с прошлым. Розовая обложка альбома напомнила мне, как ребенком я сидела у Мими на коленях, а она переворачивала страницы и рассказывала мне истории о моем детстве.
Я взяла в руки этот первый альбом – о том, что он первый и по хронологии, говорили золотые буковки, наклеенные Мими на обложке:
Ава Джейн Уэйлен
Том 1 декабрь 1977 – декабрь 1980
Я открыла его и на первой странице увидела себя под елкой, маленькой, с большим красным бантом, прицепленным, вероятно, кем-то из моих братьев к моим жиденьким волосам. В одной руке у меня была погремушка, другой я пыталась дотянуться до ветки. На многих других фотографиях я сидела на коленях у матери. Там были и те, где я сидела на руках у отца или Мими, но большей частью меня держала на руках мать. Иногда рядом со мной были мои братья или кто-то из родственников, но обычно я была с матерью, и жест ее рук неизменно был ограждающий, словно она загораживала меня, как щитом…
Конечно, я не помнила то Рождество, однако на снимках была счастливая семья, по всем признакам обычная семья. Но моя голова всегда была повернута в сторону от державшего меня человека, а руки тянулись к чему-то, не попадавшему в видоискатель. Я перевернула страницы обратно к началу, чтобы посмотреть, не пропустила ли я что-нибудь из более ранних снимков, может быть, в колыбели или на крестинах. Но, видимо, то, что я была пятым ребенком, делало подобные кадры избыточными. Наверное, я должна еще быть счастлива, что меня не одевали в обноски моих братьев!
Я встала и, достав из коробки остальные альбомы, разложила их в хронологической очередности. Это были альбомы Мими, которые она хранила на нижних полках у себя в спальне и позволяла мне изучать мою жизнь, как цветные мемуары без слов. Она не раз говорила, наставляя меня, как это важно – помнить счастливое детство, дабы находить в нем воспоминания, которые бы сглаживали острые углы отрочества.
Вот только зачем она прислала мне эти альбомы? И почему не приложила к ним никакой записки? Судя по тому, в каком беспорядке они лежали в коробке, она укладывала их второпях. Я вообразила ее с розовыми бигуди в светлых волосах – вот ей ударила в голову мысль, и она немедленно приступает к осуществлению задуманного. Я унаследовала от нее эту черту. Будучи студенткой, я всегда заканчивала работу за пять минут до того, как ее нужно было сдавать, и собиралась прожить всю жизнь с человеком, с которым была знакома только два месяца перед тем, как выйти за него замуж…
Размышляя обо всем этом, я налила себе чашку чаю и снова уселась с первым альбомом, пролистав все остальные. Мускулы лица у меня заболели, и я поняла, что все время улыбаюсь. Взгляд мой задержался на фотографиях Люси – помесь таксы с терьером, – которую мы подобрали на мокрой улице, когда мне было семь лет. Мы с мамой чуть не переехали ее случайно – она свернулась, дрожа, посередине дороги. Ее кроткие карие глаза смотрели на нас умоляюще, когда машина затормозила совсем рядом с ней.
– Она должна поехать с нами домой, – сказала я, стараясь говорить спокойно, как будто эти слова были самые важные, которые я когда-либо сказала моей матери.
– Что ты говоришь, Ава?! – Мама терпеть не могла собак, о чем постоянно нам говорила. Они линяют и воняют и – самое страшное прегрешение – роют землю в саду.
Я лихорадочно старалась придумать какую-то убедительную причину, которая заставила бы мать выйти из машины, а не просто проехать мимо дрожащего комка шерсти. И я вспомнила, что говорила нам учительница, и хотя я не была твердо уверена в том, что это значит, прозвучало это весьма убедительно. «Иногда нам нужно быть героями и совершить правильный поступок, даже если мы делаем это ради кого-то одного и даже если никто этого не видит…»
– Даже если это собака, – добавила я, изо всех сил моля про себя, чтобы мать согласилась.
Она бросила на меня странный взгляд. Глаза ее блестели, по лицу бежали тени от капель дождя на ветровом стекле. На мгновение она стиснула в руках руль, потом, взглянув на меня еще раз, открыла дверцу и шагнула под дождь, не раскрыв зонтика. Из всего случившегося в тот памятный вечер это было самое странное. Мать всегда делала прическу по средам, и это был вечер среды, и я поверить себе не могла, что она погубит прическу, чтобы подобрать по моей просьбе собаку.
К счастью, Люси не была расположена убегать – не уверена, что мать бросилась бы вдогонку. Но потом, уже после того, как Люси вырыла луковицы тюльпанов и написала на ковер, она неизменно сидела у маминых ног, когда мы смотрели по вечерам телевизор. И это была мама, которая совала ей за столом подачки, что категорически запрещалось всем остальным. Когда тринадцать лет спустя Люси умерла, я не помню, кто плакал больше, я или мама.
Я услышала на лестнице шаги Мэтью, и когда он подошел и встал за моим стулом, положив руки мне на плечи, прижалась к нему. Поцеловав меня, он взглянул на открытый альбом.
– Симпатичная стрижка, – ткнул он пальцем в мою фотографию на первом курсе.
– Перманент тогда входил в моду, – хмыкнула я, хлопнув его по руке.
– Откуда эти альбомы? – Он заварил себе кофе в новой купленной мной кофеварке. Я заменила ее после того, как Тиш упомянула вскользь, что прежняя был ее свадебный подарок Мэтью и Адриенне.
– Их прислала Мими. Они были в коробке, которую ты принес. – Я повела подбородком в сторону пустой упаковки.
Он сел рядом с кружкой кофе и взял меня за руку.
– Мне пора на работу, но ты не убирай альбомы. Я хочу взглянуть на них, когда вернусь. – Он сжал мне руку. – Мне не терпится посмотреть на твои детские фотографии.
Я не могла удержаться от глупой улыбки, что теперь постоянно блуждала у меня по лицу с тех пор, как я увидела на «беременном» тесте две очень явные розовые полосочки.