Как будто пламя растопило его аквамариновые глаза.
– Спросите его, где портфель, Ава. Спросите его, почему он не хотел, чтобы она копалась в истории его семьи. – Он отодвинул стул. – И спросите его, где ее рабочий дневник. Она записывала там все, не только часы приема. Ей нравилось там и рисовать. Когда Мэтью, по просьбе моих родителей, вернул им ее личные вещи, дневника среди них не было. Он утверждает, что ему неизвестно, куда он делся.
По тому, как у меня заболела челюсть, я поняла, что сильно стиснула зубы.
– Это ничего не значит, Джон. – Но я сама могла услышать сомнение в своих словах.
Мы долго смотрели друг на друга, не отводя глаз. Джон сунул руку в задний карман и достал оттуда небольшой коричневый кожаный мешочек, стянутый желтым шнурком, и положил его на стол между нами.
– Но может быть, вот это что-то значит. – Немного поколебавшись, я указательным пальцем притянула мешочек к себе.
– Откройте его.
Я осторожно подержала его в руке. На мгновение я подумала, что он пустой или, наоборот, в нем скрыто что-то неизмеримое, как любовь или скорбь. Я растянула шнурок, расширяя отверстие, пока мой палец не уперся во что-то маленькое и твердое. Подцепив его ногтем, я извлекла на свет золотое кольцо.
– Похоже на венчальное, – тихо уронила я.
– Да. Оно очень старое, ему лет двести. Оно передавалось в семье Фразье от поколения к поколению.
Я не могла оторвать от кольца глаз, замечая на нем следы времени, представляя себе руки, на которых оно было надето, события, свидетелем которых оно было.
– Кому оно принадлежало? – спросила я, хотя в таком вопросе не было необходимости. Я вспомнила, как Мэтью рассказывал мне о семейной драгоценности, которая была утрачена. Но он не сказал мне, кем и когда.
– Адриенне. Это ее венчальное кольцо. Загляните на внутреннюю сторону, – сказал он, наклонившись ближе ко мне. – Надпись переделывали несколько раз, но это та, что была на нем изначально.
Я прищурилась, разглядывая надпись на внутренней стороне золотого ободка. Рука у меня дрожала, мешая мне разглядеть как следует. Но мне не нужно было стараться. Я знала это слово, прежде чем я выговорила его вслух. «Навсегда».
Я едва сдерживала дрожь в руках.
– Откуда оно у вас?
– Она отдала его мне. За неделю до смерти. Она сказала, что оно принадлежит не ей.
Кольцо выскользнуло из моей руки и упало на край стола, начав вращаться кругами, пока Джон не остановил его, накрыв рукой.
– Что она хотела сказать? – Я едва могла узнать собственный голос.
– Я не знаю. Поэтому я и храню его. Как свидетельство чего-то – я не знаю чего. Пока не знаю.
Я хотела сказать ему, что кольцо, пропавший портфель и дневник ничего не значили, что они не были свидетельством усилий скрыть истину, какова бы она ни была. Что это не имело никакого отношения к Мэтью. Но я молчала, пока он читал незаданные вопросы на моем лице.
Он взял кольцо и положил его обратно в мешочек.
– Теперь вы знаете, почему мы думаем, что Мэтью имел какое-то отношение к смерти Адриенны, прямое или косвенное. Все, чего мы хотим, это знать правду. И я полагаю, что теперь и вы тоже этого хотите.
Отодвинув стул, он встал.
– В следующий уик-энд состоится «гаражная» распродажа. Может быть, вы найдете там еще один или два фотоаппарата. – Наклонившись, он поцеловал меня в щеку, коснувшись холодными губами моей горячей кожи.
Я смотрела ему вслед, по-прежнему ощущая в руке холодный металл кольца, вспоминая, что у кольца нет ни начала, ни конца и что иногда невозможно отличить одно от другого.
Глава 14
Глория
Антиох, Джорджия
Июнь 2011
Я толкала тележку мимо сумок-холодильников, красных, белых и синих вымпелов, треугольных коробок с американскими флагами и огромных пакетов с чипсами. Уол-Март приветствовал приближающийся праздник. У меня это вызывало депрессию. Мой брат погиб во Вьетнаме, и мне казалось неуважением к его памяти поминать его жертву музыкой и маисовыми чипсами.
Мими двигалась впереди меня гораздо проворнее, чем полагается девяностолетней. У меня болела спина и колени от работы в саду, но я отказалась от предложения Мими воспользоваться моторной коляской. Я знала, что она предложила это назло мне за то, что я сунула ей купоны, выданные нам при входе. Нам обеим стоило немалого труда поднять в тележку тяжелые пакеты с мужским нижним бельем, но мы справились.
Я пошла за ней в посудный отдел, но как только я начала слушать Фрэнка Синатру с его «Нью-Йорк, Нью-Йорк», как Мими остановилась и начала рыться в своей сумке. Музыка играла все громче. Найдя мобильник, она прищурилась, глядя на экран сквозь нижнюю часть бифокальных очков. И взглянула на меня.
– Это Ава.
Мальчики подарили Мими ее первый мобильник на Рождество. Не знаю, зачем девяностолетней мобильный телефон, но она была в восторге. Большинство ее друзей уже умерли, так что она пользовалась им в основном, чтобы раздражать меня звонками ее внуков и правнуков. Сама она звонить не могла, не разбирая номера, но ей звонили достаточно часто, так что я возненавидела телефон.
Я наклонилась так низко, как только могла, чтобы разобрать цены на разных сортах кетчупа. Я объясняла Аве и всем моим невесткам, что если у тебя есть купон, это еще не значит, что ты сможешь сэкономить. Несмотря на мои наставления, не думаю, чтобы Ава вообще пользовалась купонами или замечала цены в бакалейных магазинах. В этом она походила на Мими, всегда решая все на ходу, не задумываясь, что бы она ни делала. В том числе и выходя замуж.
– Она хочет знать, почему я положила в коробку розовое платье, Глория.
Я разглядывала ярлык с ценой, сосредоточившись на цифрах, но не видя их.
Мими продолжала свой разговор:
– Я его туда не клала, Ава. Я положила в коробку только альбомы. Не знаю, как оно туда попало.
Я чувствовала, как взгляд матери сверлит мне затылок.
– Подожди, детка. Я передам телефон твоей матери.
Я застыла. Мои руки держали кетчуп. Я отрицательно покачала головой, но Мими уже протягивала мне свой маленький телефон. Я мобильниками не пользовалась, особенно не посреди Уол-Марта. Я сунула кетчуп в тележку и услышала голос Авы, доносившийся до меня как будто из другого мира. Во многом это, вероятно, так и было.
– Мама? Можно мне поговорить с тобой минутку?
Мне припомнился вечер, когда мы спасли нашу собаку, Люси. Я вспомнила ее голосок, высказывавший мысли, слишком значительные для такой маленькой девочки, и как она скрестила на удачу пальцы, думая, что я этого не вижу. Все эти годы спустя я так и не сказала ей, что удача зависит не от скрещенных пальцев, но от того, как широко ты раскрываешь свое сердце, чтобы принять в него что-то. Я думаю, я боялась сказать ей это, не желая, чтобы она познала последствия: чем больше окажется у тебя в сердце, тем больше ты рискуешь это потерять.
Я взяла телефон и прижала его к уху. Он придавил мне клипсу, напоминая о еще одной причине, почему я терпеть не могла телефонов.
– Здравствуй, Ава. У тебя все в порядке?
– Да, мама. Дела у нас идут отлично.
Она замолчала, и я представила себе, как она грызет ногти или кусает губы – нервная привычка у нее всю жизнь. Не знаю, откуда она у нее взялась.
– У меня есть новость, и я хочу, чтобы ты первая ее узнала. Мы еще пока никому не говорим, но я хочу, чтобы ты знала.
Я ничего не сказала, не желая испортить ей этот момент, но я уже знала.
– Да?
– Я беременна. Доктор Клеменс – это мой новый босс и мой врач – говорит, что ребенок должен родиться где-то около двенадцатого февраля. В твой день рождения.
Я закрыла глаза и отвернулась от Мими, которая притворялась, что рассматривает флайеры, которые мы подобрали около магазина.
– Это чудесно, Ава. Я буду рада разделить свой день рождения с твоим ребенком.
– С твоей внучкой, – поправила она меня. – Я думаю, будет девочка. Еще пока рано говорить, но у меня такое чувство, что это будет девочка.
Я смигнула слезы и судорожно сглотнула, чтобы она не услышала, что я плачу.
– Я давно уже не покупала маленьких розовых вещиц.
Я почувствовала, что она улыбается.
– Спасибо за вязаное платье.
– Да, я подумала, что оно тебе может пригодиться. Пора мне уже разобраться с вещами. Я не буду жить вечно и не хочу оставлять в наследство моим детям груды всякого тряпья.
Это я придумала в последний момент, поскольку у моих детей не будет никаких проблем с разборкой вещей после моей смерти. Но розовое платье было ее, оно ей принадлежало. Стивен и Мэри Джейн ожидали свою первую внучку, и я видела, как Мэри Джейн смотрит на фотографии Мими и мою в этом платье. Я знала, что это только вопрос времени, прежде чем она попросит его у меня. Но оно никогда не принадлежало никому, кроме Авы.
– Если это будет девочка, мы сфотографируем ее в этом платье, когда ей исполнится два года. – Ава выждала немного, словно хотела, чтобы я объяснила, почему мы не вывесили ее фотографию, а поместили ее в альбом Мими. Но я ничего не стала ей объяснять. Не находилось слов, чтобы объяснить, после того как в течение более чем трех десятилетий ждешь подходящего момента.
– Если это будет девочка, мы сфотографируем ее в этом платье, когда ей исполнится два года. – Ава выждала немного, словно хотела, чтобы я объяснила, почему мы не вывесили ее фотографию, а поместили ее в альбом Мими. Но я ничего не стала ей объяснять. Не находилось слов, чтобы объяснить, после того как в течение более чем трех десятилетий ждешь подходящего момента.
– Мы надеялись, что ты, Мими и папа приедете на Рождество. Я бы пригласила все семейство, но ведь они предпочитают проводить праздники дома. Может быть, после рождения ребенка мы все соберемся на пляже.
При мысли о возвращении в Сент-Саймонс, покинув его навсегда, меня обуяла паника.
– Я не знаю, Ава. Ты же знаешь, я не люблю жару…
– Мама, Рождество в декабре, если его не перенесли, не уведомив нас об этом. Погода будет прекрасная, и поездка не утомительная. Если ты только не позволишь Мими сесть за руль.
Я слышала, что она улыбается, но моя паника не унималась. Я не могла придумать, что еще сказать.
– Ты знаешь, я вышла за Мэтью тебе назло.
Я примирилась с закравшейся в ее голос агрессивностью, зная, что я этого заслуживала сейчас в такой же степени, как когда она была подростком. Это была небольшая цена за настороженность и готовность к катастрофе.
– Я знаю, Ава. Я никогда этого не говорила. Просто, ты понимаешь, мы здесь так заняты…
– А у тебя есть четверо сыновей и невестки, готовые и способные заменить тебя, – перебила она меня. – Я бы хотела… – она остановилась, и я напряглась, ожидая, что она скажет, что она хочет видеть меня, что она скучает по мне, но я слишком хорошо ее обучила. – Я бы хотела, чтобы ты увидела мой сад, – сказала она. – Ты знаешь, я не люблю цветы у себя в саду, но я, в любом случае, их посадила. Немного, правда. Но посадила. Для тебя.
Я подавила разочарование.
– Я рада. – Я сделала паузу. – И я очень хочу увидеть твой сад. Хорошо, что он небольшой. Ты знаешь, как я ненавижу испанский мох. Мне всегда хочется взять большой пылесос и вычистить его весь.
Последовала долгая пауза.
– Скажи, что ты приедешь, мама. Пожалуйста.
Меня удивило, как мне хотелось согласиться. Мне не хватало моей дочери так же, как мне бы не хватало чувства обоняния, если бы я лишилась его. Мой сад утратил бы во многом свое значение.
– Я подумаю об этом, Ава. После того как я поговорю с твоим отцом, разумеется.
– Спасибо, мама. Я позвоню папе, чтобы привлечь его на свою сторону.
Я не могла удержаться от смеха.
– Ты всегда умела его обойти. Не думаю, чтобы что-нибудь изменилось.
– Хорошо. – Она помолчала. – Я звонила и оставила запись на автоответчике. Я думаю, у тебя не нашлось времени мне перезвонить, но я хотела узнать, знала ли ты Джимми Скотта и его семью и о том, что случилось.
Я смотрела на пол и на свои ноги в практичных сандалиях на низком каблуке, на свои обломанные ногти, нуждавшиеся в педикюре, пытаясь вспомнить.
– Да, я помню, что была какая-то трагедия, но я не помню, как это случилось или какие-либо подробности. Мы тогда уже переехали, и у меня мало что сохранилось в памяти. Время было для нас трудное. Твой дедушка внезапно заболел, и папе пришлось взять дела на себя. Твои братья просили нас задержаться до Четвертого июля, чтобы посмотреть фейерверк на пирсе, так что нам в конце концов пришлось спать на матрасах, потому что мебель перевезли. Неудивительно, что я немногое помню о других событиях того лета. – Я перевела дух. – А почему ты хочешь знать о том, что произошло так давно?
– Просто любопытство. Ты помнишь Тиш, первую жену Стивена? Я познакомилась с ней, когда мы сюда приехали, и подружилась с ней. Мы с ней занимаемся поисками безвестных могил в этих местах. Когда я была на Крайст-Черч, я встретила Джимми. Он мне показался… дружелюбным. Но Тиш рассказала мне о его отце, и я подумала, что ты могла их знать…
– Все о них по крайней мере слышали. Джимми был в одном классе с Джошуа, так что я слышала немного об их семейных проблемах, но это все. И я никогда не была уверена, стоило ли верить всему, что слышишь от мальчика.
– Ты ему как-то помогала? Ты всегда беспокоилась о нас в детстве, поели ли мы, тепло ли нам, не выросли ли мы из нашей обуви… Ты даже беспокоилась о наших друзьях и как у них идут дела.
Я закрыла глаза и думала не о том, что она говорила, а совсем о другом: что я не читала ей перед сном, не устраивала дни рождения, не говорила с ней за столом о ее друзьях и ее увлечениях. Я думала только о том, чтобы она была сыта и одета и имела крышу над головой. Все, что делает обычно мать, но без излишеств.
– Я подумала, что если бы ты знала о происходящем, ты бы что-нибудь для них сделала. Джимми кажется очень симпатичным. Мне хотелось бы думать, что нашлись люди, которые ему помогли.
– Как я уже тебе сказала, Ава, я их знала очень отдаленно и узнала о происшедшем… только потом.
Последовала еще одна длинная пауза. Я уже готовилась передать телефон Мими, чтобы она сообразила, как эту штуку выключить, когда Ава снова заговорила.
– Наш дом на заливе, и я могу ходить на пристань одна, и это меня уже не очень беспокоит. И я видела океан, мама.
Я сняла клипсу, чтобы прижать трубку теснее.
– Тебе было страшно?
– Да. И мне несколько раз снились кошмары, когда я тонула во сне, но не часто. Ведь это хорошо, мама?
Я кивнула, только потом сообразив, что я делаю.
– Да, конечно. Быть может, Мэтью сможет тебе помочь?
– Он мне предлагал. Я думаю, я попрошу его. Скоро.
Мими тяжело оперлась о тележку, и я понимала, что пора идти, но мне не хотелось прощаться.
– Ты пьешь молоко? Оно теперь тебе очень нужно.
Я услышала, что она улыбается.
– Разумеется, мама. Не забывай, что я акушерка.
– Да, конечно.
– Скажи, что ты приедешь на Рождество. Пожалуйста!
– Я сказала, что подумаю. Я дам тебе знать. Обещаю.
Я взглянула на Мими, болтавшую с Холли Райт, одной из старых школьных подруг Авы. Она была инструктором по фитнесу, но какое-то расстройство обмена веществ привело к тому, что ее разнесло до невероятных размеров и вынудило перейти на работу приемщицей в Уол-Март и пользоваться моторным креслом. Ей нравилось кататься по магазину, приставая к покупателям, миновавшим ее при входе.
Она прилепила смайлик на блузку Мими, но увидев, что она приближается ко мне, я покачала головой, мне было не до смайликов. К счастью, Холли отъехала, помахав мне в знак того, что она на меня не обиделась.
– Мне пора идти, Ава. Мими устала, и я не думаю, что смогу донести ее до машины вместе с покупками.
Мими сделала гримасу, но я повернулась к ней спиной и простилась с Авой.
Я все еще прижимала телефон к уху, но она уже отключилась. Интересно, как долго будет Ава оглядываться назад, пока наконец не найдет то, что ищет?
Памела
Сент-Саймонс-Айленд, Джорджия
Июнь 1811
Я проснулась под негромкие звуки женского пения. Подушка рядом со мной была пустая и холодная. В полусне мне показалось, что поет моя мать. Я смутно узнавала колыбельную, которую она пела нам с Джорджиной, когда мы были маленькие. Но голос был другой, и горло у меня сжалось и подступило рыдание при воспоминании о матери. Я широко раскрыла глаза, не позволяя скорби охватить меня.
Я села, ощущая тошноту, мучившую меня последний месяц. Я не могла отыскать никакой причины и исчерпала весь мой запас порошков и укрепляющих средств. Во рту у меня постоянно пересыхало, частая рвота привела к большой потере веса. Я настолько ослабела, что не могла брать Робби на руки. Я выглядела и чувствовала себя как старуха, с высохшей кожей и темными кругами под глазами, которые с каждым днем становились все больше, вытесняя другие черты лица, так что те могли скоро исчезнуть вообще.
Я как-то ухитрилась одеться и умыться. Рвоты у меня не было, скорее всего потому, что желудок был пуст. За ужином я ничего не могла съесть, хотя Леда приготовила для меня мое любимое блюдо – бекон с зеленью. Я могла только выпить мятную настойку, которую я научила Джорджину приготовлять.
Земля покачивалась у меня под ногами, как будто я находилась на палубе корабля, и мне пришлось ухватиться за дверь для поддержки. Стоя в коридоре, я увидела, что дверь в комнату Джорджины была открыта, как и в комнату Робби. Часы внизу пробили десять, и я поспешила, насколько мне это позволяло мое больное тело, спуститься. Я никогда так поздно не вставала со дня рождения Робби почти пять лет назад, и это напугало меня больше, чем моя неспособность понять мою болезнь.
Убедившись, что я в доме одна, я накинула на плечи шаль и вышла. Была середина лета, но жара не проникала в мои промерзшие кости. Мне казалось, что я постоянно находилась в тени, реальной или воображаемой, и не могла из нее выбраться.
Я пошла на звуки пения, доносившиеся из кухни, ожидая увидеть работавших там Леду и Джемму, а Робби играл бы рядом. Он был спокойный, послушный ребенок, никогда не убегал далеко и занимал себя сам, пока кто-нибудь из взрослых не был готов поиграть с ним.