Но я увидела Джорджину и Робби, сидевших в тени под дубом. Робби сидел к ней спиной, а она пела ему, расчесывая его темные кудри.
Робби увидел меня и вскочил, наступив Джорджине на юбку.
– Мама, мама! – радостно закричал он, бросаясь на меня и чуть не сбивая меня с ног в моем ослабленном состоянии.
– Мой дорогой, – нежно сказала я, присев на корточки. Близость сыночка подействовала на меня укрепляюще. – Ты должен был разбудить меня, чтобы мы позавтракали с тобой и с папой, как мы всегда это делаем.
Он повертел блеснувшую на солнце прядь моих волос.
– Тетя Джорджина сказала, что лучше дать тебе поспать. Так что мы завтракали с папой.
Джорджина приближалась ко мне, ленты ее чепчика обвисли от влажности.
– Я подумала, что тебе следует выспаться. Ты слишком много трудишься. Твое тело требует отдыха.
Я взяла сына на руки и следила за ее приближением. Она вынула из волос шпильки, и ее волосы густыми волнами лежали у нее на плечах.
– Я думала, ты еще поспишь, – сказала она, остановившись передо мной. – Поэтому я просила Леду приготовить завтрак только для Робби, Джеффри и меня. Я уверена, можно ей приказать приготовить еще.
Из кухни доносился запах шпика и бобов, но я не слышала их разговоров и стука посуды.
– Где Леда и Джемма? – спросила я.
– Я велела им постирать белье в заливе.
Я сдвинула брови.
– Но прачечный день – понедельник. Им не нужно было заниматься этим так скоро. У меня были намечены другие обязанности для них на сегодня.
Она махнула рукой, словно отмахиваясь от надоедливой мухи.
– Да, но я думала, будет лучше, если они будут заниматься стиркой два раза в неделю, а не один. Я не люблю надевать грязную рубашку и предпочла бы не ждать целую неделю, пока смогу надеть свежую.
Голова у меня закружилась, и я подумала, что мне лучше уйти с солнца, несмотря на ощущение холода, которое я испытывала.
– Джорджина, это мой дом, и я распоряжаюсь здесь, как нахожу нужным. Я не могу позволить тебе вмешиваться. Это ослабляет мой авторитет и мешает хорошо работать всем, кто здесь живет и трудится. Их обязанности не должны и не могут определяться твоей потребностью надевать твою любимую рубашку.
Подступала тошнота, но я должна была сдержаться в присутствии Джорджины. У меня было четкое впечатление, что такое зрелище доставило бы ей удовольствие.
Она приподняла бровь. Я видела годами, как она практиковалась в этом перед зеркалом, чтобы придать себе высокомерный вид. Но сейчас я наблюдала перед собой маленькую девочку, которая выглядела и вела себя как ее мать, чью смерть она восприняла как личную обиду.
– Ты была нездорова, и я сделала то, что считала нужным.
Я принудила себя стоять, ухватившись за маленькое плечико сына, благодарная за любую поддержку.
– Я не настолько нездорова, чтобы не справляться с хозяйством. Пожалуйста, советуйся со мной, если у тебя появятся еще какие-либо идеи. Я обещаю прислушаться к тебе, но все здесь идет хорошо, и я не вижу необходимости в переменах.
Она покривила губы, но я слишком хорошо знала, что это не была улыбка.
– Да, Памела, я это запомню.
С подъездной аллеи донесся звон упряжи. Обернувшись, мы обе с удивлением увидели спускавшегося с высокого сиденья своего экипажа Натэниела Смита. Джорджина повернулась ко мне:
– Поскольку ты чувствуешь себя лучше, я оставлю тебя обедать с мужем и сыном, а сама поеду покататься с Натэниелом.
Она похлопала Робби по головке, как ласкают собаку, и быстро пошла к дому, где стоял Натэниел, глядя на нас. Он помахал мне, и я помахала в ответ, плохо сознавая, что я делаю.
Как только экипаж отъехал, я отошла от кухни. Запах готовящейся еды вызывал прилив желчи у меня в горле. Взяв Робби за руку, я повела его к погребу возле кухни.
С трудом открыв двери, я наказала Робби подождать меня наверху, и спустилась по ступенькам в темное холодное помещение. Там пахло сырой землей, как, наверное, должна пахнуть могила, но меня это никогда не тревожило. Я наблюдала в жизни намного худшее, чем то, чего можно было ожидать от смерти. Я зажгла лампу, которая всегда висела у меня на стене, и прошла прямиком к полкам, где я хранила мои сушеные травы и другие снадобья.
Высоко держа лампу, я скорее пальцами, чем глазами, начала разбираться в банках и бутылочках, которые были у меня тщательно расставлены и надписаны. Опыт говорил мне, что порошки можно было легко перепутать на вид. Мои пальцы быстро обнаружили пустое пространство там, где должна была быть мята. Но когда я проследила взглядом все кувшины и бутылки, я увидела между двумя пустое место. Болотная мята исчезла. Я видела ее последний раз до болезни, и теперь ее там не было. Я постаралась осветить пустоту лампой. Я раскрыла глаза пошире, как будто так мне было бы легче все рассмотреть. Но в тусклом свете лампы я так ничего и не увидела.
Я села, уронив лампу на землю и кирпичи. Свет погас, как будто его задуло чье-то мощное дыхание. Сырой запах погреба вызвал у меня рвоту. Я повернулась на бок, извергая то немногое, что еще оставалось у меня в желудке, и безвозвратно нарушая связывавшие сестер узы.
Глава 15
Ава
Сент-Саймонс-Айленд, Джорджия
Июнь 2011
Я отпила глоток холодного кофе без кофеина, приготовленного Тиш для нашей утренней поездки на кладбище. Зажмурив глаза, я сосредоточилась, как на любимом воспоминании, на сладком аромате цветов, наполнявшем машину Тиш. Два роскошных букета лежали готовые к доставке, их грациозные стебли и цветы терпеливо дожидались, пока с них снимут целлофан.
– Ну и какой у вас срок? – спросила Тиш, глядя поверх больших темных очков – остатки восьмидесятых годов, подумала я.
– Около шести недель. – Я снова ощутила, как мои губы растянулись в глупой улыбке. – Я должна родить двенадцатого февраля.
– Значит, ваш ребенок и ребенок Бет будут примерно одного возраста. Нужно подумать о будущем. Детей теперь воспитывают, заранее все планируя.
Я рассеянно потерла свой живот, думая, заметен ли уже его рост или мне кажется. У меня не было времени спросить маму, как протекали ее беременности, полнела ли она с каждым ребенком и менялся ли размер ее ноги.
– Я видела Бет на прошлой неделе, когда она приходила на осмотр. Не думаю, чтобы она или я стали такими родителями.
Тиш покачала головой:
– И я так не думаю. Хотя иногда бывает трудно судить, какими мы окажемся родителями до того, как впервые возьмем ребенка на руки или станем пытаться справиться с визжащим малышом в магазине. – Улыбка ее погасла. – Я думаю, лучшие матери это те, кто просто любит своего ребенка изо дня в день, независимо от происходящего. Звучит это легко, но как опытная мать я знаю, насколько это может быть трудно.
Я сделала еще глоток из чашки, пытаясь вообразить растущего во мне ребенка как существо, независящее от меня, но не смогла. Когда каждая из моих невесток была беременна первым ребенком, моя мать и Мими шили подушечки с надписями, где говорилось, что иметь ребенка значило наблюдать, как твое сердце живет вне твоего тела. Мне было слишком рано это понять, но какая-то часть моего тела уже ощущала новую жизнь, чудо создания чего-то, чего раньше не было, удивление перед неизвестностью. И мне было любопытно узнать, какие в нем будут преобладать гены, какие из них можно будет легко отнести к фамильному древу, а какие возникнут ниоткуда.
Тиш притормозила, когда мы проезжали мимо гаража, где висело объявление о распродаже собранного по соседям имущества.
– Можем зайти, если хотите, – предложила я. – Все равно до жары к могилам еще успеем…
– О, я известная охотница за всяким барахлом, но я обещала Тому, что больше ничего не буду тут покупать. Это у меня просто болезнь. Да к тому ж я случайно узнала, что одна пара отсюда владеет в Саванне антикварным магазином. Так представьте, они на этих распродажах находят прекрасные вещи!
– Идите, – сказала я, чувствуя себя продавцом наркотиков, соблазняющим наркомана, и в то же время радуясь возможности вздремнуть в машине, прежде чем мы углубимся на кладбище. – Я обещаю, что не скажу Тому.
Тиш свернула к гаражу. Она нашла место среди мебели и коробок с детскими игрушками, открыла дверцу и повернулась ко мне:
– Я уверена, что вам захочется подремать. Я не выключила мотор и открою немножко окно с вашей стороны. Но если вы передумаете, не забудьте перед тем как уйти, выключить зажигание.
– Спасибо, – сказала я с благодарностью, откидываясь на спинку сиденья и закрывая глаза. Должно быть, я тут же заснула, потому что не слышала, как Тиш закрыла дверцу и ушла. Возможно, этому способствовал плеск небольшого фонтана или соленый воздух, проникавший в салон, но ко мне вернулся мой старый сон, как затянувшаяся тонким слоем кожи рана.
Я сознавала, что сижу в машине и сплю, но какая-то часть меня ощущала вкус соленой воды, наполнявшей мне рот, и чувствовала, как меня тянет вниз, а я отчаянно стараюсь удержаться на поверхности. Перед моим мысленным взором был свет надо мной, и я видела мои тянущиеся вверх руки. Я знала, что это мои руки, потому что узнала родимое пятно у основания большого пальца.
Я сознавала, что сижу в машине и сплю, но какая-то часть меня ощущала вкус соленой воды, наполнявшей мне рот, и чувствовала, как меня тянет вниз, а я отчаянно стараюсь удержаться на поверхности. Перед моим мысленным взором был свет надо мной, и я видела мои тянущиеся вверх руки. Я знала, что это мои руки, потому что узнала родимое пятно у основания большого пальца.
Вздрогнув, я проснулась, тяжело дыша. Заставив себя сидеть неподвижно, я стала вспоминать сон, надеясь вспомнить, что в нем на этот раз было иначе. Я повернула голову в сторону полного народу двора и остановила взгляд на маленькой девочке. Она играла с детским кухонным набором и говорила по пластиковому телефону, размешивая что-то в кастрюльке. Я выпрямилась, поймав наконец ускользавшую мысль, легкую и воздушную, как дым. В этом сне я отчаянно старалась выжить. Я не хотела утонуть и изо всех сил боролась за жизнь, как будто жить стоило. За годы, в течение которых мне снился этот сон, я впервые поняла истину, уже не пляшущую на периферии моего сознания, но твердо в нем укоренившуюся.
Я была настолько потрясена, что не могла закрыть глаза и снова заснуть. Я выключила зажигание и вышла из машины в поисках Тиш. Я нашла ее на коленях перед тремя коробками, доверху заполненными очень старыми с виду книгами, в твердых переплетах. Рядом с ней лежала кипа книг, и в одной руке она держала еще три, в то время как другой рылась в коробке.
Увидев меня, она опустила очки.
– С вами все в порядке? Что-то вы бледная…
– Все хорошо, – сказала я, принужденно ей улыбаясь. – В машине было немного душно. Ищете что-то особенное? – Меня забавляло увлечение Тиш, но не удивляло. Машина ее была старинная, со всеми классическими аксессуарами. И конечно, работала превосходно. Мне следовало заметить это раньше, при виде деревянной обшивки.
– Я много читала, как люди находят первые издания старинных книг на чердаках и на свалках. Так что, надеюсь, и мне повезет.
Она взяла потрепанную книгу и посмотрела на нее, нахмурившись, прежде чем бросить ее обратно в коробку.
– А это что? – спросила я, указывая на кипу книг на земле.
– О, эти просто для декорации. Ставить на них безделушки, чтобы были повыше. Я всегда ищу что-нибудь для украшения витрины в моем магазине. – Она посмотрела еще на одну книгу и передала ее мне. – А вот эта подойдет вам. Это не первое издание и, возможно, ничего не стоит, но это история Сент-Саймонса, написанная в тысяча восемьсот восьмидесятом году. Вы можете найти в ней кое-что интересное, не говоря уже о семье Мэтью. Вы же говорили, что хотите заняться таким исследованием?
– Да, пожалуй. – Поколебавшись, я взяла книгу и подержала ее в руках, отводя глаза. – Джон сказал, у Адриенны был целый портфель, полный заметок о семейной истории Фразье, и рабочий дневник, в котором она все записывала. Его не оказалось в ее личных вещах, переданных семье после ее смерти, и я не могу найти их у нас в доме. Я знаю, вы были с ней дружны, и я надеялась, что вы, может быть, знаете, где они могут быть.
Она посмотрела на меня поверх очков.
– Ава, я не та, с кем вам следует говорить об этом. Вы спрашивали Мэтью?
Я снова посмотрела на девочку. Мать пыталась отобрать у нее игрушечный телефон.
– Нет еще. Он очень чувствителен, когда речь заходит об Адриенне. И между нами все так ново, что я не хочу раскачивать лодку.
Тиш поднялась и сняла очки. Глаза ее были серьезны.
– Любовь не буфет, где можно выбирать части жизни, которые вы хотите включить в отношения. Вы вышли за Мэтью, приняв его целиком – включая его прошлое. Обходить какие-то моменты и хранить секреты дурно, какие бы отношения между вами ни складывались. – Она улыбнулась женщине, проходившей в этот момент мимо нас и остановившейся на мгновение у кипы книг, а потом снова взглянула на меня серьезно. – Я надеюсь, вы не прислушивались к слухам, Ава, – сказала она, понизив голос.
Я подумала о ланче с Джоном и золотом венчальном кольце с выгравированным на нем словом «навсегда». «Будьте осторожны, Ава. Он не тот, за кого вы его принимаете».
– Вы знаете, почему Адриенна отдала свое кольцо брату незадолго до своей смерти? – спросила я, не ответив ей на вопрос.
Тиш удивленно на меня посмотрела.
– Я этого не знала. Все, что я знаю, это то, что кольцо было ей немного тесновато, и когда она слегка пополнела, она перестала его носить. Я подумала, что она просто держит его в шкатулке или где-то еще…
– Оно у Джона. Он сказал, что Адриенна отдала его ему перед смертью. – Я помолчала, думая, как много я могла ей еще сказать. – Она сказала ему, что оно ей не принадлежит.
Тиш покачала головой, как будто пыталась расставить слова в понятный ей порядок.
– Что она хотела этим сказать?
– Я не знаю, и Джон тоже не знает. Я надеялась, что вы сможете мне еще что-нибудь рассказать.
Вздохнув, она уронила книги и положила руки мне на плечи.
– Вы любите вашего мужа, Ава?
Я уставилась на нее, не зная, что и сказать… И не потому, что не знала ответа, но потому, что не знала, как ей сказать, насколько Мэтью проник мне в плоть и кровь, а я ему, и я чувствовала, что это и есть мое место на всю жизнь. И я сказала:
– Всем сердцем.
– Тогда докажите это. Расскажите ему про кольцо и спросите, что имела в виду Адриенна.
Увидев, что я колеблюсь, она подсказала:
– Если вы его любите, вы сможете выслушать все, что бы он ни сказал, и оттуда пойти дальше. Ведь вы не сомневаетесь в его невиновности?
– Конечно нет. Это просто… я не знаю. Мы оба словно боимся, что потеряем друг друга, если выскажем все без утайки. Он даже не рассказал мне об Адриенне до свадьбы. И я не рассказала ему, что жуть как боюсь воды.
Я смотрела на нее в надежде, что она мне скажет что-то разумное, даст мне ответы. Мама их знала, но я поняла за годы детства, что именно потому, что она все знает, она не станет делиться этими знаниями со мной. Тиш стала мне как бы суррогатной матерью, но без всяких сдерживающих центров.
Она убрала руки с моих плеч, взгляд ее потеплел.
– Нельзя потерять то, чего у тебя никогда не было. Только научившись отпускать, начинаешь понимать, как можно удерживать. – Я выпятила подбородок, не желая принимать ее совет, хотя и знала, что она права. Мне было трудно открыто обсуждать мои чувства. Меня воспитала мать, которая говорила обо всем, кроме того, что на самом деле имело значение. Только в своем саду, где она культивировала истину как редкий цветок, она изредка позволяла мне заглянуть в свое сердце.
– Я не думаю, что Мэтью нужно знать сейчас, о чем я говорила с Джоном. У него сейчас тяжелая ситуация на работе. Один из его пациентов покончил с собой, и ему приходится справляться и с семейным горем, и со своими сомнениями. Сейчас ему это не нужно.
Тиш слегка улыбнулась и, опустившись на колени перед коробкой с книгами, начала разбираться с теми, которые лежали на полу.
– Я не стану говорить вам, что делать, Ава. Я думаю, вы вполне способны решить это сами.
Мы расплатились за покупки и вышли. Мои утренние предвкушения несколько омрачились нашим разговором. Я взглянула на обложку книги, которую она мне дала, на титул, отпечатанный жирным золотистым шрифтом. Ричард Стэнли Кобильт «Краткая и всесторонняя история острова Сент-Саймонс, Джорджия». Такой ли автор высокопарный, как и его заглавие, подумала я.
Я открыла книгу и начала медленно ее листать, желая дать понять Тиш, что я готова сменить тему. По фактуре переплета я сразу же определила, что книга была отредактирована и переиздана в сороковые годы, а не в 1880 году. Быстро пролистав три страницы благодарностей – что показалось мне странным в историческом сочинении, – я наткнулась на оглавление – это слово большими буквами значилось сверху страницы.
Не обращая внимания на свой обкусанный ноготь, я пальцем провела по крошечному шрифту, чтобы узнать, что там могло быть интересного. Я остановилась на главе «Привидения острова Сент-Саймонс». Привидениями я не интересовалась, не имея на это причины, но слова Адриенны, что, глядя на нее, Мэтью словно видел в ней призрака, мгновенно пришли мне на память. Я быстро перелистала книгу, пока не нашла указанную страницу.
Глава была полна иллюстраций. Там был и маяк, и форт Фредерика, и фотография части залива Данбар, снятая в тридцатые годы. По рассказам Тиш и из прочитанного мной я уже была знакома с этими историями о призраках британских солдат в старом форте и гордых рабов, утонувших, предпочитая смерть потере свободы, чье пение можно было слышать по ночам на болотах. Там был рассказ и о появившемся в конце девятнадцатого века призраке убитого смотрителя маяка, чьи шаги звучали на металлической винтовой лестнице, как будто он снова являлся на свою ночную работу почти сто лет спустя после смерти.
Я медленно читала рассказы, думая, насколько эти истории могли меняться со временем, слегка разочарованная тем, что не узнала ничего, о чем бы я не читала раньше. Но дойдя до последней страницы главы, я остановилась. Наверху страницы был рисунок женщины в платье в стиле начала девятнадцатого века, она стояла ночью на прибрежном песке в ореоле лунного света. На горизонте были видны очертания трехмачтового корабля, а рядом с женщиной отчетливо вырисовывалась тень мужчины, смотревшего в сторону от нее, как будто он ее не видел. Женщина наклонилась вперед, к океану, словно отыскивая в нем что-то. Или кого-то. Я выдохнула, внезапно осознав, что я все это время сдерживала дыхание.