Что ж… Каждый гражданин Сасандры слышит с детства множество рассказов об удивительных и волшебных созданиях. Дети шепчут друг другу на ушко страшные истории. Подростки зачитываются сборниками легенд и «самых правдивых повествований». Взрослые предпочитают литературу более серьезную, но как ни крути, а главным героям все равно приходится испытывать приключения и противостоять чудовищам и злым чародеям. Иначе кто же это будет читать? Книга за сердце цеплять должна. Поэтому любой более-менее грамотный имперец слышал о брухе и об иноге, о снежном черве и о лохматом мамонте, о морском звере-единороге и о птице Ш’аа – обитательнице гоблинских болот, о клюворылах и о котолаках. Только мало кто видел их. Ну разве что выдающиеся исследователи и путешественники могли похвастаться знакомством с каким-нибудь чудесным зверем или птицей из далеких краев. А кто встречался с опасным чудовищем, возможно, уже никому не мог ничего рассказать.
И вот теперь Мастер получил возможность воочию наблюдать превращение обычного, казалось бы, человека в кота. Благородный нос с горбинкой уплощался, как бы «размазываясь» по лицу, усы стремительно вытягивались и белели, голова становилась круглой, а уши заострялись и вытягивались – левое висело ошметками, будто от хорошего удара кистенем или палицей. Все видимые части тела обрастали светло-рыжей, густой и плотной шерстью – такой масти котов разводят в Окраине для охоты на диких голубей. Пальцы укоротились и обзавелись внушительного вида когтями длиной в пол-ладони. Наконец поджарый, мускулистый зверь выскользнул из остатков одежды и бросился на фра Розарио.
Мастер повидал многое на своем веку. Вернее, думал, что повидал. Задерживал в одиночку опаснейших преступников, натасканных на убийство айшасианских шпионов. Мог ночью запросто прогуляться по припортовым улицам Аксамалы, откуда обывателю была одна дорога – с пирса в море. Как-то раз отбился от подосланных гоблинов – зеленокожих жителей края Тысячи озер – и даже сумел выжить на охваченных огнем и людским безумием улицах столицы, когда взбунтовавшиеся чародеи разрушили весь Верхний город. Но вид оборотня сковал его силу воли, сделав из расчетливо храброго человека трусливую тряпку.
Он только подивился мужеству фра Розарио, который даже попытался сопротивляться. Взмахнул цепочкой, которая обмоталась вокруг передней лапы зверя, запоздало сунул ладонь за голенище – надо полагать, за ножом.
Удар когтистой лапы разорвал наемному убийце горло. Двумя алыми струями ударила кровь. Голова запрокинулась. А котолак дернул за цепочку, подтягивая уже мертвое тело вплотную, и, клацнув длиннющими клыками, перекусил хребет.
Мастер, оцепенев, наблюдал, как падает в грязную лужу голова Розарио.
Оборотень выгнул спину и заорал, высовывая розовый язык. Победная песнь боевого кота прокатилась над речным плесом, отразилась от плотного ряда сосен, вернулась затихающим эхом.
Халльберн вскинул приклад арбалета к плечу. Оказывается, все это время он потратил, чтобы взвести оружие и зарядить его. В отличие от Мастера, мальчишка не потерял присутствия духа. Но двое карликов навалились на него, выбили из рук арбалет, свалили наземь.
Сыщик увидел, как стоящий в двух шагах остроухий поднял лук и рывком натянул тетиву. Способность бороться вдруг вернулась к нему. Правда, вместе с осознанием того, что уже поздно. Жертвы превратились в победителей. Так часто бывает. Исход схватки часто решает крепкая кольчуга под камзолом, намазанное ядом лезвие клинка или полк тяжелой латной конницы, спрятанный в ближайшем лесочке. Но умирать просто так, за здорово живешь, Мастер не хотел. Когда Ансельм всадил в него болт почти в упор, тоже казалось, что надежды нет. Но он сумел победить врагов, пускай и сам едва не отдал душу Триединому.
Он метнул корд снизу, от бедра. Тяжелое лезвие воткнулось карлику в живот. Стрела сорвалась с тетивы и ушла в сторону.
И тут прыгнул вперед котолак.
Когти просвистели у самой щеки Мастера, обдавая ветерком.
Сыщик отмахнулся клинком, вынудив хищника отпрянуть. Продолжая крестить воздух перед грудью кордом, он шагнул назад. Раз, другой, третий.
Котолак шипел, наступал, прыгая на трех лапах. Четвертую, занесенную для удара, оборотень никак не хотел опускать.
Последний метательный нож скользнул в ладонь Мастера.
– Ну, ты и дурень! – раздался насмешливый голос дель Гуэллы. – Хоть и лучший сыщик Аксамалы!
Бывший глава тайного сыска держался за плечо. Его серый кафтан из дорогого сукна потемнел от крови. Щеку перечеркивал глубокий порез – очевидно, след от ориона фра Розарио. Коня он удерживал за повод. Гнедой жеребец вращал багровыми глазами и прижимал уши, стараясь отпрянуть подальше от барона Фальма.
– Брось оружие! Тогда умрешь быстро! – продолжал издеваться дель Гуэлла.
Мастер решился. С резким выдохом он запустил последний нож в своего бывшего начальника. Насколько опасен для Империи барон, он не знал.
Дель Гуэллу по нелепой случайности спас остроухий карлик, всадивший в миг броска стрелу в плечо Мастера. Одновременно прыгнул котолак.
Крючкообразные когти ударили в грудь сыщика, разрывая в клочья добротную куртку. Но какими бы прочными они ни были, с кольчугой, надетой под камзол, не совладали (не зря же Мастеру в голову приходили мысли о маленьких, продуманных заранее случайностях, решающих зачастую судьбу поединка). Зато силой удара отбросили человека на край базальтового уступа, сырого от затяжных дождей. Мгновение-другое сыщик стоял, нелепо взмахивая здоровой рукой, а потом вторая стрела, воткнувшись под правую ключицу, сбила его в холодный, стремительный поток.
Он сразу ушел с головой под воду. Зазвенело в ушах, ледяной обруч сдавил грудь, перехватил дыхание. Быстрое течение подхватило и понесло.
Мастер держался под водой ровно столько, сколько позволили горящие огнем легкие. Вынырнув, он увидел вдалеке маленькие, гротескные фигурки с раскрашенными лицами. Они размахивали луками в бессильной ярости и подпрыгивали на месте. Бежать по скользким камням, вдоль обрывистого берега не пожелали даже кровожадные дикари. А может, и хотели, но дель Гуэлла запретил, решив, что сыщик хоть так, хоть так не жилец? Ну скажите на милость, сколько может раненый человек, в кольчуге и сапогах, продержаться на стремнине? Да еще зимой. Через десяток миль труп прибьет к берегу на радость лесным котам и воронью.
Но Мастер выдержал. Не утонул и не умер от потери крови.
Если говорить по чести, его спасло случайно подвернувшееся бревно.
Стрелы он обломал, но вытащить остерегся, опасаясь излишней кровопотери. Вот выбраться бы на берег, развести костер, отыскать в по-прежнему болтающейся через плечо сумке что-то похожее на чистую тряпку – тогда можно. А в воде – нет.
Сколько миль он сплавлялся вниз по течению?
Да кто же знает?
Течение замедлилось. Берега расступились, блеклая зелень сосновых лап сменилась черными раскоряками грабов, торчащими, как руки взывающих о возмездии мертвецов.
Раненый попытался подгрести к пологому берегу. Зашевелил ногами, с трудом преодолевая тяжесть напитавшихся водой сапог. Бревно поддавалось, но слабо. Стронуть его со стремнины оказалось не под силу человеку. Да он, пожалуй, и здоровым не справился бы с толстым, мокрым и скользким стволом.
Отцепиться бы и попробовать прибиться к берегу вплавь…
Нет, Мастер не переоценивал собственные силы.
Без спасительного бревна он пойдет на дно, как топор. Или даже быстрее.
Уж лучше продолжать бороться, не отвязываясь. Просто стараться придерживаться ближе к берегу, а там, глядишь, на повороте и выкинет на отмель.
Он бы не заметил одинокого карлика, стоящего под ивой, склонившей ветви-плети к водной глади, если бы тот не пошевелился. Дроу раскручивал над головой веревку. Праща? Не похоже. Тогда что же? Скорее всего, аркан.
Живьем взять хочет?
Мастер потянулся к ножнам… и понял, что корд обронил в воду, когда карабкался на бревно. Метательных ножей тоже не осталось. Оставалось уповать лишь на кулаки. Если бы не две засевшие в теле стрелы, он без опаски вышел бы врукопашную против пяти остроухих, и это был бы даже не бой, а избиение младенцев. Но сейчас…
Петля свистнула, зацепилась за торчащий наподобие плавника обломанный сук.
«Чтоб тебя в воду затянуло, уродец проклятый», – подумал человек.
Но дроу, будучи уродцем, дураком все же не был. Он несколько раз обмотал аркан вокруг ствола ивы. Тонкий ремень задрожал от натуги, загудел, как хорошо натянутая струна, но выдержал.
А потом карлик начал очень медленно выбирать ремень. Силенок, заложенных Триединым в тщедушное тельце, явно не хватало, и, чтобы облегчить себе задачу, остроухий обрубил тесаком низкую ветку и раз за разом набрасывал петлю на получившийся черенок.
Оставалось каких-то десяток локтей до берега. Мастер уже прикидывал, как половчее вцепиться спасителю в глотку. В том, что его вытаскивают для того, чтобы зарезать, а потом хвастаться перед другими воинами клана, человек не сомневался. Вот уже под коленями илистое дно, вязкое, будто трясина, и липкое…
Дроу остановился. Закрепил петлю понадежнее и подошел к кромке воды. Он сильно прихрамывал, а на правой ноге выше колена Мастер заметил туго намотанные тряпки. Тоже раненый, что ли? Наверное, потому с другими в поход не пошел. Охотится себе потихоньку и выздоравливает. Ничего, сейчас выздоровеет навсегда.
Остроухий смерил человека оценивающим взглядом. Руки он держал скрещенными на груди, за рукоятку висящего на поясе тесака не хватался.
«Ну, давай же поближе…» – едва не взмолился Мастер.
– Я – Белый, – неожиданно проговорил карлик. – Я не причиню тебе вреда.
«Ага. Так я тебе и поверил».
– Я не враждую с людьми. – Дроу продемонстрировал пустые ладони в знак мирных намерений. Человеческой речью он, и вправду, владел хорошо. А вот в остальное верилось с трудом. – Мы встречались этой осенью. Я был в банде кондотьера Кулака. Меня зовут Белым, – повторил остроухий.
– Почему я должен тебе верить? – с трудом шевеля замерзшими губами, спросил Мастер.
– Потому что у нас общий враг.
– С чего бы это?
– Человек, которого вы, люди, называете бароном Фальмом и которому мои соплеменники дали кличку Змеиный Язык. Он оборотень-котолак. Он убил моего друга. Двоих друзей. Он должен умереть.
Убежденность и ненависть, прозвучавшие в последних словах, развеяли сомнения сыщика. Обычный воин из горного клана не стал бы так изощренно притворяться. Зачем? Он, Мастер, слишком легкая мишень и для стрелы, и для топорика.
– Хорошо. Убедил, – кивнул человек. Попытался встать на ноги, но не смог. Смущенно улыбнулся, перебарывая стук зубов. На мелководье его почему-то начала бить дрожь.
– Погоди. Я сейчас помогу, – просто сказал Белый и вошел в воду.
Кирсьен, привыкший к теплым зимам в Тьяле, защищенной от восточных ветров Зеленогорьем, да и в Аксамале тоже, где морозные дни выпадали раз в несколько лет, не уставал удивляться сыплющемуся с неба снегу. Календаря у него под рукой не было, но молодой человек предположил, что начался месяц Филина. Южные склоны гор Тумана занесло снегом. Низкорослые лошадки, уныло влекущие телегу с пленниками, утопали по грудь. Дроу, благодаря широким ступням, бегали по белому, искрящемуся покрову, почти не проваливаясь.
Вдоль дороги… Да что там дороги! Иначе чем тропой ее и не назовешь. Вдоль тропы выстроились заснеженные ели, выглядевшие не так мрачно, как раньше. Морозец кусал щеки. Усы и борода обмерзали от дыхания уже не только ночью.
Остроухие выделили раненым еще по несколько шкур. Но несмотря на это, Кир чувствовал постоянный холод. Приходилось все время шевелить пальцами, напрягать мускулы рук и ног, иначе, как сказал лейтенант Жоррес, уроженец Аруна, знакомый с суровыми зимами не понаслышке, обморожения не избежать.
Из-за этих самых злополучных шкур Кирсьен подрался ночью со студентом Вензольо. Картавый каматиец попытался украсть покрывало у находящегося без сознания следопыта. Решил, видимо, что тот все равно умрет. А может, просто посчитал, что беспомощного обобрать легче легкого. Так чего же стесняться? Кир проснулся от шороха и возни. Вначале испугался: подумал, что из лесу пришел дикий зверь и начал жрать его товарищей по несчастью одного за другим. Потом сообразил – раз уж остроухие их кормят, лечат и везут куда-то изо дня в день, то не отдадут на съедение голодным котам или медведю, не успевшему залечь в спячку. Тьялец приподнялся на локте. В слабых отсветах подернутых пеплом углей он увидел, как Вензольо, сопя, тащит на себя уже третью шкуру, которой укутали на ночь Следопыта (его имени они так и не узнали, а потому и звали между собой просто – Следопыт).
Хриплым шепотом Кир попытался устыдить студента. Гвардеец еще мог понять солдата, стягивающего сапоги с убитого врага, но со своего, да еще с живого, тяжелораненого! Худший вид мародерства. Достойный хоть в мирное, хоть в военное время крепкой перекладины и скользкой петли. Вензольо ответил ругательствами. Тут уж Кир не стерпел. Ноги по-прежнему плохо его слушались, и молодой человек пополз, подтягиваясь на руках, влекомый одной целью – вцепиться картавому южанину в глотку.
Лейтенант Жоррес, передвигавшийся еще хуже тьяльца, мог только подбадривать его и позорить каматийца. Опять же, шепотом. Чтоб не услыхали остроухие.
Вензольо сопротивлялся отчаянно, но как-то не по-мужски. Лягался, пытался царапаться. Кир уже перехватил его правую руку, заломил запястье и пару раз ударил кулаком, попав, кажется, в щеку и глаз, когда на шум прибежали дроу.
Остроухим очень не понравилась возня и шум, поднятый пленниками. Досталось всем. И виновнику каматийцу, и Кирсьену, и Жорресу. Один лишь безучастный ко всему следопыт избежал побоев. Ну, его-то лишний раз и переворачивать боялись, а не то чтобы бить. Дроу вволю отвели душу, отлупив людей тупыми концами копий, плетеными ремнями и просто босыми пятками. Били, пока Вензольо не взвыл, умоляя о пощаде, а Кир не потерял сознание.
После наказания карлики восстановили справедливость, вернув следопыту причитающиеся ему шкуры, а лекарь разразился длинной речью, обещая на будущее связать их и на ночь вовсе не выгружать из телеги, если круглоухие ублюдки-дылды не понимают по-хорошему. Благо, капище уже совсем рядом, а Золотому Вепрю все равно – с отмороженными пальцами и носами будут его жертвы или нет. И кормить их можно перестать. Подумаешь! Дней пять выдержат. Пошумев, он успокоился и ушел к костру, где щебетали остальные воины клана Горной Сосны – тьялец опознал их по характерной раскраске.
Но ни связывать, ни морить голодом людей никто не стал. Наверное, Золотому Вепрю было не все равно: бодрого врага приносят в жертву или доведенного до состояния полутрупа.
А скорее всего, небезразлично было жрецам, которые заправляли не только порядками в капище, но и, похоже, во всех кланах дроу. Это Кир понял в тот морозный полдень, когда их привезли на широкую поляну, окруженную елями-великанами. Над верхушками деревьев, что напоминали копейные наконечники, виднелись заснеженные вершины гор. Угловатые, обрывистые, исчерканные серо-синими тенями.
Два морщинистых жреца в балахонах из облезлых шкур придирчиво осмотрели пленных. Поцокали языками над Следопытом. А потом принялись сварливо выговаривать воину в головном уборе из рыжих перьев и кошачьих хвостов. Как мог военный вождь допустить, чтобы к Золотому Вепрю привезли такого негодного человечишку? Стал бы он сам, вождь Злой Горностай, есть гнилое мясо или пить протухшую воду? Так почему же он считает, что верховное божество его народа столь неразборчиво, что ему можно подсовывать всякую дрянь?
Злой Горностай слушал, склонив голову. Он не пытался оправдаться или свалить вину на лекаря, на которого исподлобья бросал неодобрительные взгляды. Когда жрецы закончили нагоняй, он поблагодарил за мудрые речи, которые, несомненно, позволят подняться ему на небывалую высоту среди таких же, как и он сам, военных вождей, достал тесак из-за пояса и перерезал Следопыту горло.
Кир приподнялся на локте, тщетно стараясь дотянуться до карлика хотя бы кончиками пальцев, и получил за это чувствительный пинок в живот, а потом одобрение от одного из жрецов. Хорошая, мол, жертва, строптивая. Золотой Вепрь будет доволен, он вообще любит непокорных. Не зря же вековая традиция обязывает сынов Вечного Леса приносить в жертву именно захваченных после сражения бойцов противника, а не пойманных по схронам женщин или детей. Вбирая вражеские силу, злость и отвагу, Золотой Вепрь усиливает их и отдает своим подопечным, неукротимым воинам горных кланов.
Впервые со времени боя у моста раненые спали с крышей над головой – их затащили в жалкое подобие палатки, сооруженное из сшитых между собой шкур. У входа развели костер. А вечером к людям заглянул лекарь и оставил по куску вяленой оленины для каждого. Набраться сил.
Кирсьен и Жоррес безразлично жевали, запивая твердое волокнистое мясо водой, растопленной в куске коры, вогнутом наподобие плошки. Вензольо безучастно сидел, понурив голову и обхватив колени руками.
– Надо бы ему предложить… – нерешительно проговорил дель Прано, поглядывая в сторону каматийца.
– Да пошел он! – зло откликнулся тьялец. Его ребра, по которым остроухие прошлись древками копий, еще побаливали. Да и без того он не смог бы забыть ночного происшествия. – Обделался со страху…
– А кто бы не обделался? – в голосе Жорреса звучала рассудительность, смешанная с легкой насмешкой. – Жить, знаешь ли, каждому хочется.
– Ну, ты-то не похож на трясущегося от ужаса.
– Спасибо. На самом деле я жутко боюсь. Только скрываю это из глупой гордости.
Кир хмыкнул.
– Вообще-то я тоже боюсь, – сказал он, поежившись. – Боюсь неизвестности.
– Ты не веришь в Триединого? В загробную жизнь и спасение?
– Я не знаю, куда попаду. В чертог Триединого или в Преисподнюю… А ты знаешь?