А чем все кончилось, граждане и ПБОЮЛ, вы и сами знаете.
Как Емельянов настоящее искусство искал
Рассказ в старом советском стиле о новых несоветских временахУтро, господа депутаты и трудящиеся, сами знаете, время глупое: суетное, торопливое, спешащее. В спешке же ни один человек не бывает умным. Так что неправда, будто утро вечера мудренее. Наоборот, вечером, примерно после восьми, все становится тише, неспешнее, к вечеру человек устает, а лишь тот, кто устал, может быть мудрым.
Глупым утренним временем Иван Емельянович Емельянов, известный вам потомственный интеллигент, вышел из дома и направился к метро по асфальтовой дорожке, которая была подозрительно чиста: мокрый грязный снег высился отвалами по бокам. Грех хулить местную жилконтору, дворники и раньше держали в порядке эту дорожку, но предпочитали заниматься своим трудом именно тогда, когда местные жители шли на работу — во-первых, с какой стати им вставать ни свет ни заря, они тоже люди, во-вторых, каждому ведь хочется, чтобы его работа была заметна. Я скребу, мету и чищу, а вы смотрите и чувствуйте ко мне уважение, вот какова тайная мысль дворников. Но на этот раз они явно управились почему-то раньше. Почему? Емельянов не нашел ответа, ибо не очень-то его и искал спросонья.
Спустившись в метро он был неприятно поражен отсутствием толпы. То есть людей было много, как всегда, но они не толкались, не лезли друг на друга, не перебранивались, а шли к турникетам стройными колоннами, проникая на станцию быстро и легко. Оглядевшись, Емельянов увидел, что этим заправляют два милиционера, тоже, как и дворники, приступившие к работе в неестественную для себя рань. Вместо того, чтобы наметанным глазом и ловкой рукой выхватывать из толпы отдельных не понравившихся им личностей, вероятных террористов и нарушителей закона, и разбираться с ними долго и кропотливо (меж тем десятки других вероятных террористов и нарушителей спокойно попадают в метро), они наводили порядок в целом, не допуская толкучки и давки. И, что странно, им на глаза не попался ни один вероятный террорист и нарушитель закона.
Спустившись на станцию и войдя в вагон, Емельянов был поражен еще больше. Все сидячие места были заняты женщинами, детьми и людьми пожилого возраста. Если кто из молодых, крепких и не женщин все-таки тоже сидел, то лишь потому, что все немощные, малолетние и женщины, имевшиеся в вагоне, оказались пристроены.
При входе в здание родного учреждения, Емельянов был ошарашен улыбкой и приветствием охранника: «Доброе утро, Иван Емельянович!» Охранник, дебелый мужичина лет пятидесяти пяти из отставников, обычно встречал сотрудников строгим окриком: «Дверь!» — ибо входная дверь закрывалась неплотно, а отставник страдал ревматизмом и боялся сквозняков. Поставить же устройство для плотного закрывания двери он не мог: это не входило в его обязанности.
Емельянов не знал, что и думать. А когда мы не знаем, что думать, господа депутаты и трудящиеся, мы отдаемся фатуму. Он ему и отдался. Он уже почти спокойно воспринял то, что из восемнадцати столов в его отделе все восемнадцать были заняты сотрудниками и (невероятно!) все уже работали, не попив чаю, не прочитав для разгона умственной активности несколько страниц нового детектива и не позвонив двум-трем друзьям и приятелям по поводу вчерашнего проигрыша или, напротив, выигрыша команды «Динамо» или, напротив, «Спартака».
Пришлось сразу же начать работать и Емельянову, к чему, впрочем, он отнесся мужественно и спокойно, как и подобает потомственному интеллигенту. И работал он без перерыва до самого обеда, и до самого обеда никто не играл с коллегами в шахматы, не дочитывал начатый утром детектив и не обсуждал «Динамо» или «Спартак», да и в обед никто этим не занимался, так как все делились впечатлениями утра; самым разительным был рассказ Семена Двоева о том, как на перекрестке в районе Савеловского вокзала испортился светофор. Он горел красным светом во все стороны, но машины ехали, ехать-то нужно, и вмиг образовался затор, а постовой дорожной службы вместо того, чтобы радостно собирать обильные штрафы за проезд на запретительный сигнал, подобно тому, как медведь загребистой лапой обирает урожайную морошку, вдруг встал в центре и начал махать палкой, регулируя движение и ликвидируя затор, что ему и удалось сделать в течение считанных минут. Двоеву не верили, он обижался и клялся здоровьем мамы.
…Это все присказка, господа депутаты и трудящиеся, настоящая сказка началась к вечеру. В конце концов все произошедшее за день можно было списать на то, что властям города, районов, учреждений, предприятий и фирм по взаимному сговору или по случаю вдруг захотелось устроить такую вот акцию. Власти многое могут, если захотят.
Но то, что случилось вечером, не подвластно никаким властям, ибо оно касается сферы частной инициативы, искусства и личного отдыха. Тут все упирается во вкусы и рынок, то есть в полное своеволие.
Емельянов зашел после работы в книжный магазин, чтобы купить книгу любимого писателя П. Коэльо (оговариваюсь: все фамилии вымышленные, совпадения — случайны). П. Коэльо в магазине не оказалось.
— Почему? — поинтересовался Емельянов у молоденькой работницы торгового зала.
— Спроса нет, — сухо ответила она.
— А Акунин есть?
— Была одна книга, кто-то купил в прошлом месяце, — пожала плечами девушка, словно удивляясь, какие странные покупатели забредают в магазин.
— А хотя бы Дэн Браун? — спросил Емельянов.
— А это кто? — спросила девушка.
Емельянов умолк.
Он увидел несколько полок, заставленных двухтомной книгой Л.Н. Толстого «Война и мир». Над полкой висел плакат: «Лучшие продажи в декабре!» У кассы шушукались тинейджеры, подсчитывая деньги и с огорчением понимая, что из двух облюбованных книг, Белинского и Гоголя, могут купить только одну.
— Белинского берем! Культовый дядька! — убеждал один.
— Гоголя! Крутой чел, мне Машка говорила, а она сермягу сечет! — горячо отвечал другой.
Их оттеснила от кассы домохозяйка с толстым томом Юнга, перечеркнутым наклейкой: «Последний экземпляр!»
Магазин был большой, с отделами не только книжными, но и музыкальным, и видео. Душа Емельянова уж очень хотела в этот вечер прикоснуться к чему-нибудь значительному, он направился туда, где музыка. Однако и там царило засилье попсы (если под попсой понимать, то, что популярно и востребовано) — хиты от Бетховена, Чайковского, Равеля, Дебюсси и прочих. На стойке у входа громоздились стопы дисков с оцифрованными по последнему слову техники записями Глена Гульда, они таяли на глазах. Молодые люди в наушниках прослушивали перед покупкой музыку; то, как легкомысленно, радостно и, прямо скажем, примитивно они улыбались, прищелкивая пальцами, не внушало надежды, что они слушают нечто стоящее. Но в уголке Емельянов увидел девушку, которая крепко прижимала ладонями к голове наушники, спасаясь от окрестных децибелов, лицо ее было одухотворенным, светлым и задумчивым — явно она внимала изысканному творению группы «Уматурман». Или «Любэ». Или Сереги. Рядом стоял ее парень и канючил:
— Хорош нудятину слушать, Ксюнь, ты че, не продвинутая совсем? Отстой же полный! Давай Малера возьмем в записи Венского симфонического, меня от Малера конкретно по взрослому впирает!
Емельянов подождал, надеясь, что девушка поддастся его уговорам, но она, видимо, не поступалась принципами и своим хорошим вкусом, нацелилась на этот диск серьезно.
Тогда Емельянов перешел в отдел фильмов. Безошибочно отыскал притулившийся в темном закоулке стеллаж с надписью «Другое кино». Там были рассчитанные на узкую аудиторию синеманов одухотворенные фильмы последнего времени: «Статский советник», «Дневной дозор», «Американский пирог-12», «Звездные войны. Эпизод третий» и т. д. Но Емельянов все это видел по несколько раз, смакуя и наслаждаясь, у него все это было. Равнодушно проследовал он мимо стеллажей, забитых поделками Джима Джармуша, Вима Вендерса и Питера Гринуэя. Ему хотелось бы найти что-нибудь вроде Спилберга или Кэмеруна, но он понимал, что за ними придется ехать на «Горбушку», искать у знатоков.
А искусства хотелось нестерпимо, сегодня же!
Вы, надеюсь, понимаете, господа депутаты и трудящиеся, как оно бывает, если очень захочется, причем именно того, а не другого. Как говорится, желающий пива, водой жажду не утолит! А кому-то маниакально хочется коньяка «Хэннеси» категории VSOP — и на замену не согласен.
Вот так и Емельянову захотелось чего-то не ширпотребного, высокодуховного.
По пути домой он купил журнал «Афиша». Не получилось насладиться дома, придется куда-нибудь отправиться. Но куда? Все истинное и подлинное — на задворках. Везде попса, попса и попса. Концертный зал «Россия» — скрипичный квинтет из Милана. Кремлевский дворец — гала-концерт микронезийской этномузыки. Театр Эстрады — психо-эстетический спектакль «Нюансы ню», причем даже без раздевания, а одни разговоры…
Емельянов включил телевизор. Там искомого тоже не оказалось. Первый канал транслировал президента, второй беседу двух филологов об аналогиях в кельтском и северорусском эпосах, канал «Культура» зомбировал доверчивое население стопятидесятисерийным фильмом о Лабрюйере, канал MTV в сотый раз по просьбе телезрителей крутил «Лебединое озеро», канал СТС передавал трехчасовой репортаж с латышского праздника хоровой народной песни, канал «Спорт» в режиме прямого эфира передавал шахматный матч за звание чемпиона московской области (то-то улицы были вечером пустынны!)
Емельянов позвонил другу и дальнему родственнику Лагарпову: не присоветует ли тот чего? Лагарпов с грустью ответил: все подлинное в загоне, но не надо отчаиваться. Кто ищет, тот найдет. Известно, например, что в Москве состоится несколько «квартирников» певицы Валерии и группы «Фабрика». Надо только найти людей, знающих, где это будет. Ну, и внимательно пошукать по маргинальным клубам в той же «Афише» и в Интернете.
Емельянов пошукал по клубам — и нашел. Клуб «Альтернатива» в Бирюлеве — выступление Евгения Петросяна.
Емельянов глянул на часы: успевает!
Он помчался в Бирюлево.
Клуб, ютящийся в здании бывшей котельной, отыскал не сразу.
Вошел и увидел горстку поклонников артиста. Увы, все это были эстеты, стесняющиеся сами себя, выдавленные на периферию обществом потребления и моды. Замминистра рыбной промышленности приехал сюда, оставив свой «мерседес», охрану и машины сопровождения в соседнем дворе. Жена миллионера-нефтяника прятала лицо в чернобурковый воротник, нервно перебирая брильянтовые четки. Вдова северного авторитета Ягеля пришла утешиться, ни в чем другом не находя покоя, только в Большом Искусстве. Провинциалка, приехавшая за тысячу километров, не верила своему счастью и заранее улыбалась сверкающими золотыми зубами правой стороны рта, поджимая левую, где зубы были некрасивые, из белого металла (на них она и сэкономила, чтобы приехать!)
И вот концерт начался.
Петросян, благородный, с осанкой дворецкого… то бишь дворянина (вечно я по простоте своей путаю), в костюме, который на нем сидел, как фрак, вышел с печатью высокой печали на челе и произнес проникновенно, задушевно, страстно:
— Прхжу я одн раз дмой пяный…
Сердце Емельянова сжалось, слезы подступили к глазам. Как путник в пустыне, алкавший воды, припал он к незамутненному роднику Настоящего. Штучного. Уникального.
— Она мине: хде был, хде был? А я грю: в Караганде! — продолжал великий артист, и страшная сила, великая глубина жизни была в его словах, и потрясающий юмор, и публика разразилась, конечно, горьким хохотом, который был похож на ржание лишь потому, что являлся саркастичным, а над ними, над этим скромным полуподвальным клубом, бушевала и неистовствовала переполненная попсой Москва, швыряющая деньги на неприхотливые развлечения…
Возвращаясь после концерта, сидя в троллейбусе, Емельянов с отвращением смотрел на растяжки, где рекламировались моднейшие проекты сезона: конкурс молодых поэтов-трансформеристов в «Голден Палас» и выступление модного трио «ЛФТ» (лютня-флейта-треугольник) в спорткомплексе «Олимпийский»…
Дома он выпил кефира и, умиротворенный, с мыслями о вечном, заснул.
Он заснул 14-го января, а проснулся 14-го.
Вы поняли, господа депутаты и трудящиеся?
Именно так. Не было этого дня, который мы описали, он приснился Емельянову целиком, от начала до конца.
Емельянов проснулся в ужасе.
Вы подумаете: в ужасе оттого, что на самом деле в жизни все не так?
Да нет. Он как раз представил, что все именно так. И, будучи умным человеком, ужаснулся.
Мораль:
Всех, кто, как и я, добиваются повышения культурного уровня народа, в том числе господ депутатов и трудящихся, призываю: осторожнее! Аккуратнее! Не так агрессивно!
А то ведь добьемся на свою голову.
Как Емельянов всю Москву чуть без ёлок не оставил
Рождественский рассказНу вот вам, господа потребители и менеджеры среднего звена, еще одна история про Емельянова Ивана Емельяновича, потомственного интеллигента.
Однажды он шел мимо елочного развала возле метро и захотел купить елку, чтобы она стояла в квартире и напоминала ему о том, что скоро Новый год.
Емельянов спросил, сколько стоят елки.
Цены его ужаснули.
Он с грустью посмотрел на елки, а потом на торговца. Тот был смуглолиц, черноглаз и небрит, щетина казалась похожей хвойную игольчатость, но не выглядела праздничной, потому что торговцу было не до веселья, он работал.
— Отличный елки! Лучший цена! — кричал он мимо Емельянова, угадав, что с этого покупателя толку не будет — да и не покупатель он вовсе.
— Вы неправду говорите, — сказал Емельянов. — Это не лучшая цена. Это дорогая цена.
— Не хотите — не берите! — в рифму сказал торговец, демонстрируя блестящее, когда надо, знание русского языка.
— И не возьму! — гордо сказал Емельянов и пошел прочь. Домой.
Но дома ему стало не то чтобы стыдно, а как-то не по себе.
Неужели я такой жадный? — подумал он.
И сам себе ответил: нет, не жадный, а просто, во-первых, эти елки столько не стоят, а во-вторых, я деньги не печатаю!
Однако спокойнее ему от этого не стало. Он ведь, как истинный потомственный интеллигент, уважал лишь те поступки окружающих людей и собственные, которые продиктованы не материальными, а духовными соображениями. А получилось, что ничего духовного в его отказе от елки нет. Голый расчет. Обидно.
Емельянов приготовил нехитрый холостяцкий ужин и за ужином начал просматривать купленную в метро газету. И там наткнулся на статью по теме сегодняшнего вечера: о елках. В статье говорилось, что в новогодние дни вырубаются тысячи гектаров молодого ельника. Да плюс браконьерские порубки елей и сосен. И все это потом выкидывается, поскольку утилизация у нас не налажена. А, между прочим, пользы от елок в доме, кроме радости, никакой. Даже наоборот. Смола и хвоя выделяют вредные эфирные пары. Высыхая, иглы падают, и с них облетает мельчайшая пыль, тоже мало полезная. Огромное количество пожаров возникает по причине возгорания елок. Игрушки, которые на них вешаются, становятся источником детского травматизма, статистика удручающая. И т. п. Резюме было: обычаи, конечно, хорошее дело, но как бы нам обычаю в угоду не погубить родимую природу! Гораздо приятней и полезней купить искусственную елку, а к ней безвредные небьющиеся и плохо горящие пластиковые игрушки. И сиять будет эта красота, даруя праздничное настроение, и никакого ущерба.
И Емельянов тут же воспрянул.
Нет, сказал он себе мысленно, я не купил елку вовсе не из материальных соображений! Я своим инстинктом потомственного интеллигента почувствовал общественную и государственную целесообразность этого моего личного решения!
Но Емельянову мало было сделать этот вывод. Он, в отличие от большинства интеллигентов, не утешался ощущением своей праведности, он был человек действия и хотел, чтобы и другие приблизились к истине.
Поэтому, торопливо одевшись, Емельянов отправился обратно к елочному базару.
— А вы знаете, — сказал он торговцу, — что каждый год вырубаются тысячи гектаров леса? Вы знаете что-нибудь про эфирные пары? Вы знаете, какой вообще вред наносят эти вот якобы безобидные елочки, которые вы продаете за столь несусветную цену?
Ну и так далее. Пересказал ему вкратце содержание статьи.
Торговец, у которого в этот момент не случилось покупателей, равнодушно выслушал и сказал:
— Не зынаю и зынать не хочу!
— Как же не знаете, если я вам только что об этом сказал? — уличил его Емельянов.
— Мало кто что скажет, — отмахнулся торговец.
— А вот — статья! Тут все написано! — показал Емельянов предусмотрительно захваченную газету.
— Мало кто что напишет. Вы газетам верите? — спросил торговец и, заметим, безошибочно попал в больную точку. Интеллигенту, особенно потомственному, газетам верить не пристало, и Емельянов об этом знал. Но не смутился.
— На этот раз пишут правду! — убежденно сказал он. — Потому что это неоспоримые факты!
— А вот елка-палка хороший вашим деткам, недорого! — закричал торговец, увидев мужчину и женщину, которые несли в руках покупки и вели ребенка, мальчика. (Оценим в скобках талант елочника, его глубокое знание психологии людей, пусть даже основанное на товарно-денежных побуждениях. Он видел одного ребенка, но закричал — «вашим деткам». Однодетная семья всегда ведь хочет второго ребенка и даже третьего, пусть и не всегда себе это позволяет, она мечтает о нем, этот ребенок фантастически или, как сейчас говорят, виртуально, присутствует рядом. И вот умелый возглас продавца вызывает его к жизни, делает почти реальным, мужчина и женщина переглядываются, улыбаются своим мыслям, звучащим в унисон, и — что? Правильно — покупают елку, делая этим самым как бы шаг к рождению второго ребенка, они покупают елку как бы и для него!)