Что лезло Куропёлкину в дурную голову! КамАЗ (на покрышке, и вправду, увиделись ему буковки, сообщавшие о том, что она — изделие нижнекамских шинников), Дакар, пески, муха цеце, якобы связанное с ними утопление процветавшей было посудины «Нинон», и при этом — штиль, беззвучный, без ряби на воде, без отливов и приливов, и из-за своей безукоризненности — несомненно, странный. То есть не земной, не реальный. То есть соответствующий нереальности параллельного мира.
Ещё дня два или три мотало Куропёлкина по просторам или, напротив, стеснениям мира параллельного. Ел ли он что-либо в те дни, пил ли, было неважно. Но, похоже, что ел и пил. Во всяком случае, флаконы с текилой являлись позже в видениях Куропёлкину. Даже вкус текилы при этом он чувствовал, и его тошнило. Какие-то существа, похожие на людей, вступали с Куропёлкиным в разговоры, они вытаскивали Куропёлкина из воды (покрышку из Набережных Челнов или Набережных Китов унесло вскоре из-под спавшего Куропёлкина, наш мореход успел лишь ухватить пластиковый пакет и удержал его себе в приданое), так вот, эти существа вытаскивали его на свои судёнушки — катера с сетями, моторные баржи, набитые мексиканцами, возжелавшими жить в богатой стране, остроносые лодки контрабандистов или пиратов. (Но были ли в параллельном мире мексиканцы, богатые страны и пираты?) Эти же существа потом выбрасывали его в ту же воду. Чем-то он становился им неприятен. Из-за чего-то он не подходил параллельному миру.
Неприятие это однажды проявилось ощутимо. И вклеилось в память. Куропёлкин тихо, мало соображая, лежал, прижавшись к низкому борту, можно сказать, плоскодонного дощаника, из-за пропажи ветра ставшего галерой. Отработав гребцом вахту, Куропёлкин и улёгся почивать. Дремоту его нарушил здоровенный, голый по пояс мужик. Кубинец, возможно, то ли контрабандист, то ли проводник в Штаты обнадёживших себя латиносов (хотя опять же, какие могли быть тут Штаты и латиносы?).
Якобы кубинец спросил:
— Русский?
— Русский, — пробормотал Куропёлкин. — Рашен… Иес…
Якобы кубинец нагнулся к Куропёлкину, клешнями своими вцепился в тельняшку собеседника, притянул его к себе, зашипел:
— Песо! Давай! Давай! Гони!
— Какие песо? — всё ещё бормотал Куропёлкин, всё ещё не мог сообразить, где он и чего от него хотят.
— Песо! — теперь уже рычал якобы кубинец, такому с плетью в руках надзирать в Алабаме над рабами из Анголы, завезёнными негодяем Нэгоро. — Песо! Ты угощал песо доминикана! Ты курьер. Ты должен был привезти и нам! Давай! Гони!
— Нихт ферштейн! — только и мог произнести Куропёлкин.
А требователь песо уже начал черными своими лапищами обшаривать несговорчивого русского.
— Песо в сейфе у Верчунова… — принялся было оправдываться Куропёлкин, но тут в нём проснулся и восстал кандидат в мастера спорта международного класса по акробатике, нижний в Пирамидах, и агрессору был даден отпор.
115
Однако тут же возникли осложнения.
Пристававший к Куропёлкину завопил, моля о пощаде. Или призывая кого-то на помощь. К нему тут же приблизились человек семь, видно было, что в выгоде разговора заинтересованных. Сами же они в перекидке между собой слов произносили — «Верчунов», «Мафия», «Москва», опять же «Песо», и Куропёлкин успел подумать, что он, и впрямь, может, болтается не в Мексиканском заливе, а у берегов Колумбии, и неужели Верчунов был связан с колумбийскими наркобаронами?.. Больше он уже ни о чём не думал. Сопротивление Куропёлкина к удаче не привело. Его на этот раз обследовали всерьез, подносили к его телу какой-то суперчувствительный наноприбор, долго водили им по животу задержанного, прикладывали его и к заднице Куропёлкина. Отсутствие при Куропёлкине и в нём самом песо или хотя бы даже каких-то задрипанных долларов вызвало обиду и раздражение исследователей. Они взяли Куропёлкина за руки за ноги и выбросили за борт.
Набежавшей волны и теперь не возникло…
116
Общупанный и обнюханный злыднями пластиковый пакет остался у них трофеем.
И уплыл в никуда вместе со скрывшейся с глаз Куропёлкина усердной галерой.
Одиноким в и так грустной вселенной ощущал себя Куропёлкин. Да и нигде не имел он теперь прописки. Кем он стал по своему гражданскому статусу? Никем. Он в Москве не был бы допущен фейсконтролем даже и в хитровскую ночлежку. И уж тем более в ночной клуб «Прапорщики в грибных местах». А для муниципальных чиновников он уже был невидим и не имел тела. Взвыть хотелось Куропёлкину. Но кому было бы интересно вытьё бесполезного мужика? Кого бы оно растрогало? Никого. Да и издавать громкие и внятные звуки, находясь в позиции пловца на спине, было неудобно. Жалкий, с хрипами, стон бы случился. Жалкий и постыдный.
«А не утопиться ли? — опять подумал Куропёлкин. — Нырнуть и не всплыть. Замереть на дне вместе с субмариной „Волокушка“. И всё…»
Мысль об этом показалась Куропёлкину сладостной. И даже чушь с субмариной в неё легко уложилась, сделала её будто бы совсем убедительной и весомой. И неотложной.
Не раздумывая более, Куропёлкин начал погружение. Оттолкнуться для нырка вниз было, увы, не от чего, но Куропёлкин изловчился сделать под водой кувырок и резко направиться на дно. При этом он будто бы забыл о том, что он флотский, может продержаться под водой (без драйверского, естественно, снаряжения) минуты две с лишним, проныривал и по семьдесят метров, и поэтому, не исключено, что за эти минуты Океан, знакомый с его натурой, сможет заставить его образумиться, не пожелает его убивать и отправит обратно в жизнь на грешной Земле.
Что и случилось.
К тому же известно, что в проруби не тонет, без радости подумал Куропёлкин… Впрочем, как и в тёплой воде…
117
И снова его подобрали.
Подобрала яхта из тех, что в ветрах не нуждается.
Владелец её (предположение автора, потом и робкое предположение Куропёлкина) был миллионером не из первого ряда. Но имел, среди прочего, возможность содержать яхту и катать на ней дам и барышень, отвечавших уровню его культуры и эротических вкусов. Впрочем, об этом Куропёлкин не узнал. Да и на кой ему надо было знать всякие чепуховые подробности!
Получил же он представление о трёх сеньоритах, составивших нынче компанию предполагаемому хозяину яхты.
Помог подняться на борт по трапу Куропёлкину негр в бежевой фуражке с крабом, молодой, но с седыми висками. Три путешественницы за столиком под Луной и китайскими фонариками с интересами наблюдали за появлением на палубе нового пассажира. Смеялись. Куропёлкин к тому времени обогатился новым средством передвижения — гимнастическим конем без ножек, плавать на нём, правда, можно было лишь сидя на коне (бревне в коже) верхом, ну и держась за него, получалось отдыхать, иногда и часами. Никаких других приобретений в хождении Куропёлкина не случилось, и он был вынужден появиться перед прогуливавшимися красотками в мокрых тельняшке и трусах неудачливого мультизлодея. Куропёлкин застеснялся. Но одна из дам поманила его загорелой рукой в перстнях. То есть пригласила в застолье.
Куропёлкин был голоден и хотел пить. А перед гостьями владельца яхты имелась еда, пусть и одни деликатесы, и в благоудовольствие к ней — напитки. Куропёлкин готов был Тарзаном с прибрежных пальм или даже обезьяной с них же рвать куски белковых веществ и бутылку, неважно с чем, опрокинуть в пасть. Но сдержал себя. Ладони из приличия вытер о тельняшку. При этом он не мог не вспомнить, что в недалёком (или далёком?) прошлом он служил артистом, и попытался произвести некие, будто бы элегантно-джентльменские (или хотя бы уважительные по отношению к дамам) движения.
Опять рассмеялись.
Но смех, понял Куропёлкин, был доброжелательный.
— Сиддаун, плиз, — предложила рыжеволосая.
Впрочем, все три пассажирки были в разной степени рыжеволосые.
Две из них (одна — в зелёном бикини, другая — в чёрном с жёлтыми разводами), изучив прикосновениями нежных пальцев достоинства бицепсов Куропёлкина и мышц его живота, проявленных мокрой тельняшкой, воскликнули, будто дамы высшего света в Москве: «Вау!». И чуть ли не силой усадили Куропёлкина в плетёное кресло, стоявшее между ними.
Вели тихий разговор, какой не мешал бы утопленнику насытить чрево и утолить жажды разных свойств, чему способствовали напитки разных свойств, правда, не таких убедительных, как виски, ром и тем более водка с горилкой.
То есть барышни (сеньориты, мамзели, миссы, фройлены) морскими волками быть не могли. Не могли быть и пиратами. И всё равно были хороши. А выглядели всё лучше и лучше.
— А-а-а-ах! — с восторгом выдохнул Куропёлкин. И срыгнул.
Стыливо стал прикрывать ладошкой рот.
Но опять срыгнул.
Собеседницы же его обрадовались, рожи кривить не стали, захохотали одобрительно и подняли большие пальцы. Мол, завидуем аппетиту и жизнелюбию, с такими боями и мачами дело иметь приятно.
Поинтересовались (Куропёлкин судил по жестам), кто он и откуда и как оказался у них за бортом. Ласково-заинтересованные взгляды, тела несомненных обольстительниц отыскали в подполье сытой сейчас натуры Куропёлкина фанфарона. И болтуна. Впрочем, болтун не имел средств проявить себя.
— Я — русский, — начал Куропёлкин. — Рашен… Москва… Моряк… Морской волк…
Тут Куропёлкин замялся. Морской волк… Это он сидел в плетеном кресле в трусах морского волка, что ли? Да и поняли ли его новые подруги, что он морской волк? Или хотя бы просто — русский моряк?
— Мариман! — ткнул Куропёлкин пальцем себе в грудь. — Мичман! Боцман!
Чуть было не аттестовал себя: «Капитан!», но это было бы чересчур. Остановился на боцмане.
— Рашен боцман! — с гордостью утвердил себя в звании Куропёлкин, влил в себя голубоватую жидкость из бокала, ликёр, наверное. И почему-то добавил: — Моби Дик!
— Вау! Рашен боцман! — воскликнула, как показалось Куропёлкину восторженно, идеально рыжеволосая («Фара» уже прозвал её Куропёлкин из-за глазищ-фар). Она будто бы ждала от него новых слов.
А негр, вернувшийся из кают, куда заходил, видимо, с докладом владельцу яхты, стоял у перил рядом с выходом на трап и глядел на ночного подкидыша (подплывыша) с опаской.
Сеньорита в зелёном бикини вдруг стала испуганно оглядываться, потом зажала нос пальцами и застонала. Лицо же красавицы в чёрном с жёлтыми разводами бикини исказили спазмы, она вскочила, и было видно, что её вот-вот вырвет.
И Куропёлкин ощутил, что принявшая его на борт яхта вошла в плотность известной ему вони. А пассажирам яхты неизвестной. Скорее всего, неизвестной. Но может быть, запахи московских отбросов и богатств «Водоканала» мало чем отличались от запахов канализаций иных замечательных городов? А тут случилась их малообъяснимая концентрация?
Или это так заблагоухали пожелавшие поваляться на песочке жизнелюбивые некогда киты?
118
Теперь вскочил Куропёлкин. Криком, с боцманским оснащением смысла, почему-то он обратился именно к негру. Будто тот был самой существенной личностью на палубе.
— Назад! Назад! Стоп машина! Полный цурюк! Полный назад! — кричал Куропёлкин. — Там рашен субмарина… Атом!.. «Волокушка»!.. Я боцман «Волокушка»! Она буль-буль и на дне… Я один… уан… всплыл… Туда не надо!
И Куропёлкин движением рук (артист Верчунова!) показал публике, как происходило «буль-буль» и каким вышло его восхождение от пострадавшей субмарины к поверхности океана.
Что он так взволновался? Отчего потребовал от негра полного цурюка и перемены курса? Зачем снова начал нести бред про субмарину «Волокушка»?
Стало быть, в нём не утих фанфарон и бахвал. Это одно.
Но вдобавок, что удивительно, ему вдруг стала противна вонь, какую он выдержал у Берега Китов, а она, по предчувствию Куропёлкина, должна была только усилиться. К тому же получалось, что он был причастен к этой вони и теперь будто бы угощал ею приютивших его женщин, а двух из них чуть ли не довёл до рвоты. Нехорошо как-то выходило…
— Уес, — сказала безусловная рыжеволосая, с глазищами, Фара, по Куропёлкину. — Рашен субмарина «Волокушка»?
— Уес! Уес! — подтвердил Куропёлкин. — Субмарина «Волокушка»!
Сеньорита Фара, бесаме муча, понял Куропёлкин, стала озабоченной. А может быть, её что-то и напугало.
— А вы, собственно, кто? — строго она спросила по-русски. И Куропёлкин от неожиданности не сразу понял, что именно по-русски. Если бы не ростовское хеканье («вы хто»). И если бы не украшенные для убедительности завитушками с бантиками слова из его же боцманского лексикона.
Были услышаны Куропёлкиным звуки двигателей — над водой и на воде. Они явно приближались к их яхте.
— Так хто вы? — повторила Фара. «Голос не иначе как офицерский…» — подумал Куропёлкин.
Употребление Фарой слов чужого языка, похоже, нисколько не удивило ни её подружек, ни внимательного к движениям Куропёлкина негра.
А на столике перед Фарой возникло стрелковое оружие неведомой Куропёлкину системы. С глушителем.
Его появление превратило Куропёлкина в партизана.
— Я есть боцман, то есть Старший матрос ракетного атомного подводного линкора «Волокушка», — твёрдо, с достоинством ветерана Тихоокеанского флота, произнёс Куропёлкин. — Наша субмарина по плохо объяснимым причинам потерпела крушение в здешних водах… Мне удалось спастись…
— Так, — зловеще выговорила рыжеволосая. — А на самом деле — вы кто? Говорите правду!
— Правду? — будто бы задумался Куропёлкин. — Хорошо… Их бин агент намбер зеро зеро сибен, агент МИ-6… Подробности не для вас, а для высших чинов и специалистов…
Офицер Фара снова озаботилась. И, видно, что всерьёз.
— Чтобы доложить о вас высшим чинам, в чем вы, видно, заинтересованы, — сказала Фара, — я должна знать ваше имя…
— Штирлиц, — без раздумий чистосердечно признался Куропёлкин. — Штирлиц.
— Как, как? — удивилась барышня с оружием.
— Штирлиц! — теперь уже удивился бескультурью собеседницы Куропёлкин.
Три грации на прогулочной яхте переглянулись, о чём-то потолковали, и было ясно, что ни о каком Штирлице они и слыхом не слыхали. И негр, чьи предки некогда могли проживать рядом с хижиной дяди Тома и к кому дамы обратились с вопросом, губами и глазами выразил недоумение.
Они ничего не знали о Штирлице!
(Или придуривались?)
И они верили в то, что где-то здесь, поблизости, затонула русская атомная субмарина «Волокушка»!
Стало быть, он, Куропёлкин, истинно находился теперь в параллельном мире!
Ни малейших сомнений.
Способность же здешних лунных лучей, собранных лупой в пучок, прожаривать свежую рыбу и выводить на досках слово «Нинон», отменяла и малейшие сомнения.
Но неужели в параллельном захолустье, не ведающем о Штирлице, были обязательны — невыносимый штиль, валяющиеся на песке киты и вызывающая рвоту вонь?
Вертолёт уже завис над яхтой с Куропёлкиным.
И тут произошло неожиданное для Евгения Макаровича. Его огрели чем-то тяжёлым, но не острым, тренированные руки приподняли его и понесли куда-то (Куропёлкин чувствовал себя ещё живым), а потом его, теряющего сознание, и швырнули в воду…
119
Нина Аркадьевна Звонкова проводила очередное экстренное совещание. Как и совещание накануне, оно было нервным.
Её приказ «Изловить и доставить!» не был исполнен.
— Где он находится сейчас? — спросила Звонкова. — Где он?
— Нам неведомо, — ответил специалист по изловлению и доставке, к кому и был обращён вопрос госпожи Звонковой.
Присутствующие напряглись. В этом «неведомо» был элемент фронды и даже проявление некоего недовольства специалиста диктатом владетельной дамы. А дама имела возможности и даже права володеть присутствующими.
— Включите экраны, — распорядилась Звонкова.
Экраны вспыхнули.
— Так где он?
— Он пропал, Нина Аркадьевна, — волнуясь, будто бы за судьбу подсобного рабочего Куропёлкина, доложил эксперт, определённый заниматься визуальным слежением за подзагулявшим в недозволенных ему пределах контрактником. — Зафиксировано затопление его плавучего средства «Нинон», приписанного к парку «Останкино» в должности скамьи садового назначения. И более он не поддавался наблюдениям. Ни днём, ни в ночную пору. Ни нашими приборами. Ни местными разведаборигенами. То есть известным спецслужбам известной державы.
— Так, — произнесла Звонкова. Теперь уже без пугающих мелких тварей интонаций, а деловито и сухо. — К визуальным наблюдениям мы ещё вернёмся. Сейчас жду аналитического разбора всевозможной информации о нашем сотруднике. В прессе, в телевидении, в сплетнях, в слухах, в зачатках будущих легенд.
Встал аналитик чрезвычайных случаев.
— Возможно, что гражданин Куропёлкин всё ещё жив и находится где-то поблизости от западного побережья Флориды. И в других местах он наследил, то есть оставил на воде пузыри с запахами. Но наиболее ценным свидетельством его присутствия после утопления «Нинон»…
— Прекратите упоминать «Нинон»! — приказала Звонкова.
— Извините… — растерялся аналитик. — После, значит, утопления… является акула… Да, уничтожена акула, метавшаяся возле здешних пляжей с открытой пастью. Позже выяснилось, что голубая шестиметровая акула металась не в поисках жертв, причиной тому были её страдания. Акула не могла сомкнуть челюсти. Их, нижнюю и верхнюю, пронзил и сковал странный предмет. Туземцы, даже и из спецслужб, так и не поняли его назначение. Нам же очевидно, что это — весло гипсовой девушки из Останкина, стоявшей рядом с упомянутой уже парковой скамьёй… Мореход Куропёлкин использовал это весло по назначениию…
— Позавчерашняя информация! — раздражённо сказала Звонкова. — Что имеется нового?