— Позавчерашняя информация! — раздражённо сказала Звонкова. — Что имеется нового?
— Свежая информация ещё не обработана с научной тщательностью, — неуверенно сказал аналитик. — Возможны заблуждения. Но несомненна суета с применением морских и надводных сил, связанная с поисками и обезвреживанием субмарины «Волокушка».
— Субмарины «Волокушка» нет, — заявила Звонкова. — И быть не может!
— Никаких «Волокушек»! — из тишины возникло подтверждение Трескучего.
— Есть мелкая информация из слухов, из сплетен, из домыслов безответственных СМИ, — продолжил аналитик. — Будто существует какой-то странный пловец и путешественник, на время возникающий из пучин, сам же будто бы живущий на дне. Со дна он всплывает исключительно для раздачи песо партизанам Боливии и наркокурьерам Колумбии. У него секретная тельняшка с неощутимыми тайниками. Он всплывает, выдаёт кому надо песо, как доминиканские, так и колумбийские, и тут же тонет.
— Это не Куропёлкин! — возмущённо воскликнул Трескучий. — Откуда у нашего Куропёлкина песо?
— Это всё? — спросила Звонкова.
— Есть ещё… — неуверенно сказал аналитик. — О субмарине не велено упоминать, но…
— Говорите! — сказала Звонкова.
— Из недостоверных сплетен. В прессу не прорвалось. Или не допущено. Будто бы Куропёлкин утонуть не мог, на дне не живёт, а задержан спецслужбами и спрятан в подземных казематах, где его пытают не только в связи с затонувшей субмариной, но и с гибелью китов и с выбросом зловонного материала в атмосферу региона…
Совещатели притихли. Или даже замерли. А госпожа Нина Аркадьевна, похоже, растерялась…
120
— Я повторяюсь, — пробормотал аналитик, голос его дрожал, он ошушал себя гонцом, принёсшим деспоту горькую весть, — сплетни эти безусловно недостоверные.
— Однако… — зловеще протянула Звонкова.
И вдруг раздалось бодрое, даже со смешком, чуть ли не радостным:
— А не нужны ли вам легенды, уже возникшие? Хотя бы одна?
Легенду предложил учёный человек с бородкой (из-за бородки его и посчитали учёным, наверняка даже и доцентом).
— Легенда родилась два дня назад в курортном Канкуне, в ресторане «Ацтеки», на берегу Мексиканского залива, как раз напротив Кубы, — просвещал признанный доцентом. — Ацтеки, что с них взять! (Опять смешок.)… Простаки. Монтесума, Марина… Их, не имевших лошадей и отрывного календаря из-за неумения производить бумагу, облапошил мошеник Кортес, завоеватель…
— Короче, — сказала Звонкова.
— Был у них миф о добром боге белокуром Кецалькоатле. Однажды тот из-за стечения коммунальных обстоятельств улетел за подмогой к светлым силам на плоту из змей. Потом вернулся… И стали сытыми латинские страны. Но на днях, в досадах, по новой легенде от ацтеков курорта Канкун, он взлетел в небо на плоту…
— Из русалок! — прозвучал откуда-то голос неблагоразумного, будто бы урезоненного несколько дней назад. Теперь, видимо, к нему была применена сила.
— Так что, — заявил доцент, — ни в каких казематах наш Куропёлкин не содержится, а скоро объявится в Москве. Если уже не объявился…
— А может, его вместе с плотом всосала в себя и отправила куда надо пробоина в Чемодане, и надо посоветоваться с гражданином Бавыкиным? — неизвестно к кому, возможно, и к высшим силам обратился Трескучий.
— Какая пробоина? Какой чемодан? — зашелестело удивление. — Какой Бавыкин?
— С каким ещё Бавыкиным советоваться! — возмутилась Звонкова и вскочила. — Никаких Бавыкиных! Никаких пробоин! И наш подсобный рабочий вовсе не белокурый!
Она отправилась к дверям совещательного помещения и выкрикнула:
— Изловить и доставить! В каземате ли он или не в каземате, утоп он или не утоп, проживает ли он на дне или нет, для меня не имеет значения! Изловить и доставить! И немедленно! Даже если он перекрасился и попытался сбежать от нас на плоту, хоть бы и из русалок, тем более его требуется изловить и доставить! Изловить и доставить!
С тем и удалилась.
Воодушевлённая и прекрасная, как Екатерина Великая, распорядившаяся взять Крым.
121
Куропёлкин увидел: на указателе металлического столба, нёсшего вахту на обочине шумной дороги летящих автомобилей, имелось слово (на английском, понятно) «Голливуд».
Куропёлкин так и осел на песок.
Вот тебе раз!
Значит, Голливуд! Значит, Калифорния! Значит, Тихий или Великий…
Или всё же — параллельный мир?
Нет, волны набегали на берег, где нынче оказался Куропёлкин. Робкие пока. Но — волны. Стало быть, и не параллельный мир.
Однако — Голливуд!
Но Голливуд, известно, — похлеще параллельного мира!
По автостраде (или как там она у них называется) наверняка должны были проезжать по делам копы, шерифы и их дорожные патрули. Не заметить его, Куропёлкина, они не могли. Ну и пусть скорее замечают и сковывают его наручниками.
Но не замечали.
Вылезать же на автостраду и размахивать для привлечения внимания тельняшкой (не трусами же!) Куропёлкин посчитал неразумным. Калифорнийские нравы и привычки были ему неведомы. Что тут могут посчитать дурным тоном, а что сексуальным домогательством, он не знал.
И ещё Куропёлкин понял, что ни к каким действиям он пока не готов и ему надо выспаться. Тем более что спешить куда-либо нужды у него не было. Но на суше он мог поджариться или подкоптиться. И если мокрые тельняшка и трусы кое-как облегчали ему жизнь, то передвигаться босым по песку было невыносимо даже и для такого терпеливого мужика, как Куропёлкин.
Кое-как он сполз по песчаному откосу к воде и там вкопался в песок, оставив для общения с воздухом лишь ноздри и рот. Насыпал, чтобы кожа не сгорела, песок даже на лоб и скулы. Всё же что-то соображал.
И даже мысли в нём какие-то бродили. Скажем, как тут ему прижиться. И устроиться. Прикинуться жертвой амнезии? То есть жертвой катастрофы, вызвавшей амнезию, не обязательно уступившим в спасательной шлюпке место детям или беременной негритянке, но и упавшим в море пассажиром расколовшегося в небе авиалайнера. Или, раз уж тут Голливуд, пробиться на одну из фабрик грёз на роль глухонемого, но способного мычать, смоленского бомжа, курьера русской мафии…
122
Куропёлкин чуть было не захлебнулся. Его окатила волна. Добродушная, но вполне необходимая в тихий день у юго-восточного бока Калифорнии.
У дальних волн белели даже буруны.
Куропёлкин вытащил голову из песка.
Ниже, в полуметре от его ног, покачивалась в воде парковая скамья с выжженным на белёных досках корпуса плавучего средства лунным именем «Нинон». А на песке справа от Куропёлкина лежала обувь. Прибывший вместе с Куропёлкиным в Западное полушарие Башмак сорок четвёртого размера и сотворённая из синей резиновой грелки галоша-сандалия. Приплыли с ними чудесным образом («тут откуда ни возьмись…») и обрывки верёвки. Для поддержания Башмака и галоши. Куропёлкин украсил ступни произведениями сапожного мастерства и прогулялся вдоль берега. Ноги размял…
К его удивлению, столба с указателем «Голливуд» на обочине автострады не было. «Здесь никогда и не стояло…»
123
Опять же чудесным образом был возвращён Куропёлкину и один из пластиковых пакетов, притороченный им к корме сухогруза «Нинон». Со жратвой и напитками! И не только с ними.
И забыв о своих фантазиях о трудоустройстве на фабрике звёзд в ролях (хотя бы в массовке) смоленских бомжей, Куропёлкин откушал и утолил жажду. В его пакете (грузовом трюме) отыскалась вяленая корюшка, явно сахалинская (кто же так щедро смог одарить его? Не иначе как приставленный к нему ангел-добытчик), банки с химическими жидкостями типа колы и фанты. Но, к счастью, остались в пакете ради поддержания организма Куропёлкина и бутылки с бельгийским пивом.
Удовольствиям Куропёлкина стал мешать толстячок лет пятидесяти, в сомбреро, в пятнистой гавайской рубахе и в белых, закатанных до колен штанах. Поглядывая на него, Куропёлкин быстро сообразил, что мистер, возникший перед ним, вовсе не толстячок, первое впечатление о нём было вызвано толстым носом картофелиной любопытствующего калифорнийца. Глаза его были мелкие и цепкие. «Не агент ли это с киностудии, не надобен ли ему статист славянской внешности на роль бродяги или бича? — надежда с наглинкой зашевелилась в Куропёлкине. — Так вот же он я! Что сомневаться-то!» А мистер забрёл в воду, обозрел Куропёлкина со стороны моря, постучал пальцами по сиденью скамьи «Нинон». И спросил:
— Ты оттуда?
Спросил по-русски. Без акцента.
— Откуда оттуда? — поинтересовался Куропёлкин.
— Ну, оттуда! — и Толстый Нос указал движением руки куда-то за автостраду и в небо.
— Да, оттуда, — согласился Куропёлкин.
— Мы вас ждали через две недели. — Толстый Нос вышел из воды.
— Да, оттуда, — согласился Куропёлкин.
— Мы вас ждали через две недели. — Толстый Нос вышел из воды.
— Так получилось, — уверенно сказал Куропёлкин. — Нанотехнологии…
Толстый Нос протянул Куропёлкину руку. Куропёлкин её пожал.
— Земля… — сказал Толстый Нос.
— Земля, — подтвердил Куропёлкин.
— Земля… — повторил Толстый Нос, но уже как бы с удивлением и ожиданием от Куропёлкина каких-то существенных слов.
— Земля… — пробормотал Куропёлкин.
— Земля! Земля! — вскричал Толстый Нос! — Вы что же, забыли? Или не знаете? Или вы — самозванец?
— Земля имеет форму чемодана! — выпалил Куропёлкин.
— Ну вот! Ну вот! Наконец-то! — обрадовался Толстый Нос и принялся обнимать Куропёлкина.
124
Присели на песок, Толстый Нос принял из рук Куропёлкина бутылку бельгийского пива. А уж очищенная корюшка вызвала его патриотические слёзы. И конечно, выброс патриотического же желудочного сока.
— Брат! — умилился Толстый Нос. — Ну, ты меня разволновал. Я аж взопрел от переживаний! Теперь же какое благоудовольствие!
— А у меня в пакете и флакон виски есть, — сказал Куропёлкин.
— Прекрасно! — обрадовался Толстый Нос. Но тут же и озаботился. — Нет, прежде надо заняться делами. И самое важное — разместить или спрятать тебя. Но прежде… Ты привёз?..
— Чего привёз? — спросил Куропёлкин.
— То, что должен был привезти.
— Я не получал указаний что-либо куда-то везти. Я личность мелкая. Птичка-невеличка, — сердито произнёс Куропёлкин.
— У тебя был чемодан? — спросил Толстый Нос.
— Не помню, — сказал Куропёлкин, — на пути сюда я терял сознание… Память частично потеряна… Опять же нанотехнологии… Возможно, мне и вручали чемодан, но размером со спичечный коробок… А то и с зажигалку…
Сам же задумался. А может, и впрямь в мусорный контейнер где-то рядом с ним, но не на виду, закладывали обыкновенный чемодан с чем-то необходимым для переправки в Калифорнию?
— Кстати, — сказал Куропёлкин, — несколько часов назад я видел здесь придорожный столб с упоминанием Голливуда. Теперь его нет.
— Был такой столб, — кивнул Толстый Нос. — Его ставили исключительно ради идентификации вашей милости. Теперь убрали, чтобы не путать добросовестных граждан. Никакого Голливуда здесь нет. Эта дорога ведёт в Майами.
— Так… — пробормотал Куропёлкин.
— Судя по твоей заросшей роже, — сказал Толстый Нос, — ты болтаешься в здешних водах не первый день.
— И я так думаю, — сказал Куропёлкин.
— Но мы-то ждали тебя через две недели, — чуть ли не с укором произнёс Толстый Нос.
— Стало быть, у вас ошибки в расчётах, — сказал Куропёлкин.
— Это ты — пловец-призрак? — спросил Толстый Нос. — Тогда, выходит, что тебе заменили легенду?
— Какую ещё легенду? — удивился Куропёлкин. — Какой ещё пловец-призрак?
— Пловец-призрак то и дело поднимался из глубин и выдавал песо неизвестно кому и тут же пропадал…
— Я никому ничего не раздавал, — насупился Куропёлкин.
— А ну встать! — приказал Толстый Нос. — Руки соединить над головой!
— Хенде хох! — согласился Куропёлкин.
Разведывательную работу пальцев Толстого Носа по телу Куропёлкина можно было признать профессиональной.
— Пусто, — поморщился Толстый Нос. — Если только внутри организма…
— Между прочим, — вспомнил Куропёлкин, — меня вот так же ощупывали на каком-то сторожевом катере и обобрали. Оставили без штанов. Изъяли валюту…
— Песо? — спросил Толстый Нос.
— Можно посчитать, что и песо. Всего лишили…
— А это что? — обрадовался Толстый Нос.
И был предъявлен Куропёлкину комок замятой плотной бумаги, спрессованной временем и невзгодами пребывания в океане и добытый пальцами Толстого Носа из тайника в тельняшке Куропёлкина. Доминиканос Подпалый изымать её не посчитал нужным, Это была бумажная обтяжка пробки «Великоустюжского рома».
— Чертёжики тут какие-то… — сообщил Толстый Нос. — Так что же это?
— А вот это уже не вашего чина дело! — сурово произнёс Куропёлкин.
125
— Понял, — сказал Толстый Нос.
— Ну вот и хорошо, — сказал Куропёлкин. — А потому верни документ. Он ещё кому-то необходим для исследования.
В возведении спрессованого комка бумаги («с чертёжиками») в «документ» происходило и как бы возведение самого Куропёлкина в личность значительную, наделённую важными полномочиями.
Сразу же он ощутил неловкость. Что он выпендривается-то перед вполне безобидным, надо надеяться, исполнителем мелких поручений Толстым Носом?
— Понял, понял! — заспешил Толстый Нос. — Вспомнил свой чин. Ради меня не стали бы снаряжать в плавание подводную лодку.
Помолчали.
— Об этом забудем, — великодушно заявил Куропёлкин.
— Значит, вот что, — сказал Толстый Нос. — Отправляюсь за средствами транспортировки. Веди себя так, будто тебя здесь и нет. На трассу не вылезай, людей не пугай, даже если знаешь языки, разговоров ни с кем не веди и вообще держись где-нибудь рядом со своей скамьёй «Нинон» и так, чтобы тебя было трудно заметить…
126
Вернулся Толстый Нос часа через три. Куропёлкин к тому времени был в раздражении, будто бы приставленный к нему порученец оказался нерасторопным и бестолковым, а может, и вовсе попивал теперь виски в каком-нибудь придорожном баре и попыхивал там же сигарой.
«Зарвался ты, Евгений Макарович! — вынужден был сказать себе Куропёлкин. — Зарвался!»
Понимал: раздражение его задержкой Толстого Носа вызвано тревогами. Он уже давно не думал о собственном будущем. Если не считать, конечно, полудремотных мечтаний о карьере в Голливуде. Рождённых, в частности, ложным указателем.
Сейчас же возможные варианты будущего стали пугать Куропёлкина.
Кстати, а надо ли было верить так называемому Толстому Носу (впрочем, называемому именно самим Куропёлкиным), не уподоблен ли тот был кем-то пропавшему столбу с ложным указателем?..
Тревоги Куропёлкина были на время примяты появлением Толстого Носа. Куропёлкин сидел на скамье «Нинон». Волны покачивали её. Толстый Нос спустился к воде и произнёс:
— Земля!
— Имеет форму чемодана! — немедленно ответил Куропёлкин.
— Ну вот и хорошо, — обрадовался Толстый Нос. — Очень хорошая форма для Земли. А вот у тебя внешний вид плох. Даже довести тебя до автомобиля выйдет делом затруднительным. Вот тебе халат для выхода на ринг. Вот тебе пляжные шлёпанцы. А со штанами разберёмся на месте.
Толстый нос разгрузил спортивную сумку. Уловил досаду или даже грусть в глазах Куропёлкина. Сказал:
— Что ты смотришь на это барахло с тоской? Ты пловец-призрак. И эти вещи — призраки. Сор земной. Завтра их смоют волны покруче. Мне же распоряжений забрать их не давали.
— Башмак… — сказал Куропёлкин.
— Что — башмак? — не понял Толстый Нос.
— Надо забрать башмак, — сказал Куропёлкин. — Он нужен не только мне. Не зря он догонял меня дважды…
— Ну, хорошо, — вздохнул Толстый Нос. — Башмак башмаком. Но не волочь же отсюда и парковую скамью. Или и в ней есть нужда?
При этих словах человека, знающего о том, какую форму имеет планета Земля, на палубу плавучего средства «Нинон» откуда-то из недр песка выскочили три крысы, две — большие, третья — мелкая, неспешно прогулялись по белёным доскам и по очереди нырнули в воду.
И скамья из Останкинского парка сейчас же была утянута внезапным водоворотом в чуждые для неё глубины.
— Забирать «Нинон» нет нужды, — печально произнёс Куропёлкин.
— Я догадался, — сказал Толстый Нос.
А Куропёлкин с места не сдвинулся, стоял, прикрыв тельняшку и трусы наброшенным на плечи мохнатым халатом небитого пока боксёра. И очами усталого морехода, покидавшего открытые им моря и суши, глядел в дали дальние. Ему бы ещё и длань простереть над этими водами.
— У нас нет времени, — напомнил Толстый Нос.
127
В автомобиле ему было предложено спокойно отнестись к бархатной повязке, прикрывшей ему глаза.
Спокойно отнёсся.
То есть протестовать не стал. И уж тем более не произвёл силовых актов сопротивления. Смысл-то какой был бы в них?
Относительно спокойствия…
«А не доставят ли меня сейчас под гневные очи госпожи Звонковой?» — дребезжало, а потом и гремело в Куропёлкине.
Может, ложный указатель придорожного столба должен был приглашать путника не в Голливуд и не в Майами, а в какой-нибудь подмосковный Дмитров?
Однако откуда в Дмитрове море?
Впрочем, вполне допускалось, что олигарша Звонкова имела владения в здешней скромной местности и её гневные очи могли прожечь преступную натуру подсобного рабочего без доставки его в безводное Подмосковье.