В конце концов, можно было попросить Дуняшу привести в порядок его лохмы. Обращение к Баборыбе при этом исключалось.
Так нет! В Москву! В Москву!
Подумал о том, что при нём должны быть бумаги, узаконивающие его пребывание в Москве. А то ведь возьмут и вышлют по месту жительства. А что? Вот было бы хорошо, если бы его не возвратили в поместье Звонковой, а сопроводили бы в Волокушку.
Не сопроводят и не отправят. Вернут именно под надзор господина Трескучего. И возникнут основания наградить Куропёлкина решительным денежным штрафом.
Куропёлкин подошёл к книжной полке с намерением вернуть туда на время два тома «Цветов сливы в золотой вазе» и увидел на полке паспорт.
Паспорт удостоверял личность Куропёлкина Евгения Макаровича, военнообязанного и не имеющего жены.
Может, он и прежде лежал здесь, но Куропёлкин его не замечал. Тратил время на общения с Баборыбой. И жил невнимательно.
Последовал поход Куропёлкина к воротам, возле которых, по подсказке Дуняши, имелись автобусные остановки. Ждать пришлось недолго. Куропёлкин уже понял, что автобусы, ближе к воротам, спешат в Талдом, остановка же для путешественников в Москву — через дорогу. Всё удивлялся тому, что привратники не потребовали документы (наверное, и пропуск был надобен), а только взглянули на него и кивнули: «Проходите!» Впрочем, об этом раздумывать не вышло времени, подрулил автобус. Салон его был полупустой, Куропёлкин уселся у правого окна, один — на шесть кожаных и нераскуроченных пока хулиганами сидений. Зонт пристроил между ног. Но километров через пять случилась остановка при рядах дачных новостроек в два или три этажа с дымками топившихся бань. И тут в автобус повалил, с шумом и толкотнёй, народ. Возможно, торговые люди здесь ещё не развернулись, заставляя безлошадных жителей отправляться с сумками, в частности и на колёсиках, за провиантами и напитками. А кого-то и за программами телевидения с надеждой увидеть в грядущие дни Петросяна и корифеев «Комеди клаба», хотя бы рычащего Бульдога или атлета Артура с его тёплым пирожком. По поводу Бедросыча и позолоченного шарманщика беспокоиться не приходилось…
Но эти свободно-беспечные размышления Куропёлкина были сейчас же истоптаны. Все места на трёх рядах вокруг него были заняты теперь нагло-злыми молодыми людьми. Породу таких отродий Куропёлкин знал хорошо. И радоваться было нечему.
При повороте же головы Куропёлкин обнаружил, что слева от него сидит его флоридский знакомец Барри. Теперь уже не в комбинезоне мусорщика, а в джинсовом наряде и в шляпе героя вестернов Джимми Буффало.
282
— Вот что, Куропёлкин, — сказал Барри, — ты поедешь сейчас с нами.
— Не поеду, — сказал Куропёлкин. — Я сегодня наконец-то могу побывать в клубе известного вам Верчунова и посмотреть представление «Прапорщики в грибных местах».
— Ты дураком прикидываешься, Куропёлкин! — в раздражении произнёс Барри. — У тебя три минуты. Или останешься жить. Или уйдёшь на небеса. Тихо. Без музыки. У пацанов — заточки. Ну, и ещё что-то бесшумное. Если ты не согласишься с нами сотрудничать, то отправим на небеса опасного для нас Пробивателя. У тебя минута.
— Уйду на небеса, — твёрдо произнёс Куропёлкин.
— Дело благое, — заявил Барри.
Куропёлкин почувствовал, что отморозок, сидевший за ним, приподнялся, будто принял сигнал от Барри… И тут Куропёлкин вскочил, насколько ему позволяло пространство и соседство Барри, опёрся на зонт, и тот, будто спружинив, выстрелил Куропёлкиным, вынудив его пробить крышу автобуса и отправил его в небеса.
283
Местом приземления Куропёлкина оказалась известная ему скамья из Останкинского парка с выжженным на ней в карибских плаваниях именем «Нинон».
«Я тебя и в небесах достану!» — стоял в ушах выкрик Барри. Может, и достанет. Но вот к употреблению боцманских украшений и завитков фраз Барри был явно не способен, а может, и вовсе не знал их. Но, может, и не знал русского языка. И это Куропёлкина отчасти успокоило. Но теперь уж точно надо было советоваться с Селивановым и требовать от него присмотра за Барри. Досаду Куропёлкина вызывало то, что был сорван его визит в грибные места прапорщиков и беседы с бывшими коллегами. А он-то размечтался!
Сволочь, этот Барри!
Но зонт-то каков! Однако, может, дело было вовсе и не в зонте?..
Значит, так. Барри был нужен не Бавыкин, а именно Пробиватель. Пробиватель мог быть полезен в каких-то неведомых Куропёлкину предприятиях. Но в случаях вредности, своеволия или упрямства должен был быть обезврежен, хотя бы и с применением блатной заточки. И Барри не был отменён, а потому Куропёлкину следовало отказаться от легкомыслия и беспечности.
Но вспоминать о встрече с Барри и его безбашенным отребьем, нанятым или входящим в команду, не хотелось, и Куропёлкин перевёл свои мысли в бытовые ряды. Что сегодня ему не удалось сделать? Не добрался до клуба «Прапорщики в грибных местах». Но об этом он уже успел подосадовать. А ещё что? А-а-а! Вот что! Он так и не смог постричься!
И куда же ему теперь обращаться? Электрическая бритва у него была. Но не снимать же ею все волосы?
И проблема с приведением волос в порядок была возвышена Куропёлкиным чуть ли не в самое существенное дело его жизни.
284
И вышло так, что при встрече. Селивановым Куропёлкин принялся жаловаться на безобразия, отросшие на его голове. Этак обовшивеешь!
— Стригаля пришлём, — пообещал Селиванов. — И что, это все ваши проблемы?
— То есть вы считаете, что неухоженные волосы — это мелочи? — обиделся Куропёлкин.
— Нет, я так не считаю, — попытался успокоить Куропёлкина Селиванов, явно сдерживая недовольство, вызванное ерундовыми проблемами собеседника. — И это все ваши заботы?
— Нет, не все, — сердито выговорил Куропёлкин.
И рассказал о двух встречах с Барри. Не умолчал и о том, как он опёрся на зонт, взлетел и пробил крышу автобуса.
— Ничего себе! — изумился Селиванов.
285
— Барри, или как его называть, — спросил Куропёлкин, — ваш человек?
— Евгений Макарович, — сказал, будто отдышавшись, Селиванов, — я не менее вашего ошарашен.
— Так ваш или не ваш?
— Сейчас не могу ответить… — сказал Селиванов. — Но наш человек не мог иметь задачи уничтожить Пробивателя, единственного пока в мире. Если только не был разыгран проверочный спектакль.
— Что значит единственный в мире Пробиватель и кому и для чего он нужен? — обеспокоился Куропёлкин.
— Сейчас объясню, — сказал Селиванов. — Но через пять минут. Сегодняшний ваш номер с пробиванием крыши автобуса вызывает надежды. Может, и Барри собирался, угрожая вам заточками, перепроверить ваши способности. А вы от них избавиться не сможете.
— Захочу и избавлюсь от них, — пообещал Куропёлкин. — Эти способности мне не нужны. И если они есть, то меня они напрягают и тяготят.
— Но они необходимы для развития человечества! — с пафосом произнёс Селиванов.
— Не смешите меня, — сказал Куропёлкин.
— Одно пробивание вы уже провели, — сказал Селиванов. — Теоретически оно было ожидаемо, научными людьми вычислено, но никто не предполагал, что осуществление его начнётся на нашей земле. Другого пробивателя пока нигде нет. А первое ваше пробивание вышло действием мирового масштаба. Но кем-то оно было признано случайным. Даже самим Бавыкиным. Он не смог поверить в ваше путешествие. И вот сегодняшнее событие, будто бы мелкое, с пробиванием крыши автобуса, не причинившее вам ни царапины, не может не обрадовать нас.
— И что? — спросил Куропёлкин. — Я не спрашиваю — и что дальше? Достаточно — и что? Если у вас есть какие-либо дальние планы, то участвовать в них вы меня не заставите. Я согласился сотрудничать с вами и полагаю, что состояло оно в моём участии в исследованиях, порой болезненных и малоприятных, организма так называемого Пробивателя, поверив тому, что на основе этих исследований было бы облегчено создание полезного технического устройства. Возможно, суперсложного робота. Полагаю, что и Баборыба вошла в ряд ваших испытаний, и деньги на неё вы выкладывали не зря. Более я вам не принадлежу и остаюсь лишь подсобным рабочим госпожи Звонковой.
Селиванов долго молчал.
— Евгений Макарович, — сказал он. — Я принял ваше заявление к сведению. Передам его людям государственным и уверен, что и они отнесутся к нему со вниманием.
— Государственные люди меня не волнуют, — сказал Куропёлкин.
— И вот что, — сказал Селиванов, — вам ни в коем случае не нало укорачивать или приминать вашу шевелюру, напротив, ваша голова должна обрасти плотным волосяным покровом, он поможет уберечь вас от лишних болевых ощущений и ушибов.
— Вам потребовались новые пробивания? — возмутился Куропёлкин. — Вот возьми и пробивай сам. Или головой, или жопой. Я заросшим ходить не собираюсь.
— Вам потребовались новые пробивания? — возмутился Куропёлкин. — Вот возьми и пробивай сам. Или головой, или жопой. Я заросшим ходить не собираюсь.
— Вы, Евгений Макарович, — спросил Селиванов, — патриот?
— Не намерен отвечать на такой вопрос, — сказал Куропёлкин. — Я люблю свою страну… Но кричать об этом считаю дурью.
— Так вы патриот? Или националист?
— Я сейчас дал бы вам в рожу, господин Селиванов, — сказал Куропёлкин. — Но воздержусь. Баборыбу, то есть Людмиду Афанасьевну Мезенцеву, можете отменить или использовать по выгодному для вас назначению. И будьте добры, возместите ущерб, вызванный её приспособлением к совместному проживанию, и возьмите затраты на её наряды и пищевые удовольствия. Всё это ваш проект.
— Наш разговор, Евгений Макарович, вы стараетесь превратить в скандал, — сказал Селиванов. — Но скандала не выйдет. И Баборыба останется при вас. А что касается госпожи Звонковой, то думаю, государство сумеет договориться с ней.
— Почему вы не хотите меня отпустить? — нервно спросил Куропёлкин. — Что вы пристали ко мне? Дайте мне просто жить.
— Природа сделала свой выбор, — многозначительно произнёс Селиванов.
— Природа — дура! — воскликнул Куропёлкин.
— О-о-о! Какое неумное и безграмотное мнение! — сказал Селиванов. — Пришла пора устроить вам встречу с маэстро Бавыкиным.
286
— Встреча с Бавыкиным мне не нужна. Как, видимо, и ему со мной. Если бы он нуждался в ней, зазвонил бы Башмак. Но он ни разу даже и не тренькнул. И это для меня важно. Я почувствовал пренебрежительное отношение Бавыкина к моей личности. Или хотя бы отсутствие какой-либо заинтересованности в ней. Понятно, что он не считает меня придуманным вами Пробивателем. И этому я очень рад.
— Вот проект Бавыкина, — сказал Селиванов. И расстегнул молнию кожаной папки, будто бы только что появившейся в его руках.
Из папки была выловлена и разложена перед Куропёлкиным физическая карта Северного полушария планеты. На ней широкой полосой, схожей со стрелой стратегического фронтового удара, было, видимо, обозначено направление проекта Бавыкина. Стрела начиналась где-то в Подмосковье, долетала до Камчатки, там, судя по знаку «виктория», была предусмотрена промежуточная стадия полёта, стрела же на карте продолжала движение до Аляски, оттуда она резко поворачивала на запад, поближе к Ледовитому океану, и добиралась до Северного полюса, где (на карте же) происходила её победная вспышка.
— Меня не интересует проект Бавыкина, — сказал Куропёлкин.
— Эта карта вам ничего не напоминает? — спросил Селиванов.
— Нет.
— Ну да, ваше поколение о прошлом страны ничего не знает, и не хочет знать. Вы наверняка не помните о том, кто такой был Чкалов и какой полёт он совершил над Ледовитым океаном в Америку.
— Кое-что помню, — сказал Куропёлкин. — Фильм видел.
— Первому вашему пробиванию, из Люка и в Карибские моря, сопутствовали обстоятельства, какие помешали громко объявить о нашем достижении, но проект Бавыкина даёт возможность исправить досадную неловкость. А первый Пробиватель может обеспечить себе мировую славу.
— Во-о-о! И прекрасно! — обрадовался Куропёлкин. — Вот и разыскивайте Пробивателя, какого манит мировая слава. Да ещё и подберите человека с благородной фамилией! Меня мировая слава, к счастью, не волнует.
— Фамилию мы и вам можем подобрать подходящую, и никто ни о каком Куропёлкине не вспомнит, — взволновался Селиванов. — Впрочем, извините… Вы всё же сумели ввести меня в раздражение. Я перешёл на крик… Извините. Я не собирался вас обидеть и уж тем более укорять вас вашей фамилией… Забудьте, прошу вас, о нашем разговоре. Не берите его в голову. Единственно, не забывайте о карте с Северным полюсом. Она полезна для вашего понимания форм материи. Хотя если она вылетит из вашей памяти, и это не страшно…
— Андрей, — сказал Куропёлкин, готовый к примирению, — вот вы озабочены подбором Пробивателя, а создатель Проекта Бавыкин именно меня Пробивателем не считает…
Будто бы печалью поделился.
— Тут вопрос спорный, — сказал Селиванов. — Возможны недоразумения. К тому же в слове «Пробиватель» есть упрощение. Это лишь рабочий термин. Возможно, он профессору Бавыкину не любезен и Бавыкин его не употребляет…
— Что это меняет? — спросил Куропёлкин.
— Ничего не меняет, — вздохнул Селиванов. — И предлагаю, Евгений Макарович, ещё раз, о нашем разговоре забыть. Он вышел преждевременным.
287
— О-о-о! Чуть не запамятовал! — воскликнул Селиванов. — Я ведь должен был вручить вам сертификат.
И из упомянутой уже кожаной папки был добыт помещённый в стеклянный покров сертификат. Из него следовало, что гражданин Российской Федерации Куропёлкин является владельцем шестнадцати гектаров поверхности спутника Земли Луны.
288
— Это как понимать? — спросил Куропёлкин.
— А никак не понимайте! — весело сказал Селиванов. — Вам подарен надел на Луне, урочище целое, причём организацией влиятельной, а вот здесь, посмотрите, — печать значимая, даже НАСА не возражает.
— С чего бы вдруг такой подарок мне? — нахмурился Куропёлкин.
— Не знаю, — сказал Селиванов. — Моё дело передать вам высочайшее одарение. На всех небесных телах, которые ещё предстоит освоить, потребуются рудокопы. Не сейчас. Но мало ли что… Утверждают, что во Вселенной вычислена планета, состоящая исключительно из обработанных в Смоленске бриллиантов. А что внутри Луны и подозреваемых в роскошествах планет, никому не ведомо…
— Большое спасибо, — сказал Куропёлкин. — Куплю лопату, отбойный молоток и завтра же посажу на Луне развесистое, как уши бенгальского слона, фруктовое дерево и обвешу его гирляндами из вермишели.
— Вы напрасно иронизируете, — сказал Селиванов. — Напрасно так шутите, Евгений Макарович. Отечественные песенники ешё шестьдесят лет назад пообещали, что и на Марсе будут яблони расти. А наш Вася… Впрочем, я забыл, что должен был совершить на Луне наш Вася. Но для него-то, то есть для его свершений, была отведена видимая сторона Луны. А вам подарен участок на стороне невидимой, на берегу кратера имени футболиста Бубукина. Кстати, по некоторым наблюдениям невидимая сторона Луны вписывается в квадрат. Но я лишь могу представить себе, как прекрасно будет выглядеть ваша фазенда или вилла, хоть бы и из блоков селенита, на берегу кратера Бубукина и в урочище его имени.
— К чему все эти ваши фантазии? — спросил Куропёлкин.
— А ни к чему, — поспешил ответить Селиванов. — Просто приятно иногда помечтать о чудесах в чьей-то чужой жизни.
— Допустим, — сказал Куропёлкин. — И всё?
— Ну, как же всё! Вижу кратер, заполненный водой, мелкие серебристые волны, яхты, пальмы, посаженные вами, мартышки на них, а вблизи — рудники с невиданными на Земле породами.
— Рудники, пробитые моим лбом и носом, — сказал Куропёлкин. — Теперь-то всё?
— Пожалуй, всё, — сказал Селиванов. — Хотя всё ещё слышу всплески солёной воды в бывшем кратере Бубукина.
— Понятно, — сказал Куропёлкин. — Теперь всё?
— Нет, не всё! — сказал Селиванов. — Обязан вам сообщить, что при вашем безразличии сложились особые отношения известной вам Баборыбы и господина Трескучего.
289
— Вас это тревожит? — спросил Куропёлкин.
— Да, тревожит, — сказал Селиванов. — А вас нет?
— Мне-то теперь что?
— Вы человек легкомысленный, — сказал Селиванов. — А часто и просто бестолково-беспечный. Вы не любите Трескучего, побаиваетесь его. Но надеетесь на «авось» и на то, что в случае с Трескучим — пронесёт. Не пронесёт. А господин Трескучий — тщеславный интриган и в соединении с Баборыбой способен учинить неожиданные сюрпризы.
— Баборыба — ваше сотворение, — сказал Куропёлкин.
— По вашему замыслу.
— Замыслу. Помыслу… — проворчал Куропёлкин. — По блажи моей ослиной! Её-то не следовало принимать всерьёз. Неужели вы не понимали, с кем связались? И что никаких планов, тем более планетарного смысла, выстраивать со мной нельзя! А впрочем, что я молочу? Хватит! Для меня более нет ни Баборыбы, ни Трескучего!
— Насчёт Трескучего вы зря бодритесь, — сказал Селиванов. — Он и нас заставил обеспокоиться.
— Вот и беспокойтесь, — сказал Куропёлкин.
290
На самом же деле сообщение Селиванова зацепило Куропёлкина.
Что он хорохорится и храбрится?!
Его Баборыба (Его! Ему принадлежащая! Он — Пигмалион, а она — его Галатея) заводит шуры-муры с местным управителем Трескучим. Это нехорошо, это неправильно. Она должна была рассказать о знакомстве с необязательным для неё мужиком. Не рассказала. Скрыла. А он-то что же, сам видел прогулку Баборыбы с Трескучим-Морозовым по некошеной траве («позарастали стёжки-дорожки, где проходили милого ножки») и не поинтересовался, в чём состоял смысл их свидания и прогулки.