— Хорошо, — сказал Куропёлкин. — Чтобы не оставалось у вас иллюзий, я разорву или сожгу ваши сертификаты. Мне они не нужны.
— От этого ничего не изменится! — рассмеялся Селиванов.
— Если я откажусь от предложенной мне работы, — сказал Куропёлкин, — вы и так отберёте у меня эти ничем не обеспеченные сертификаты.
— Вы ведь можете догадаться, какие каверзы способна придумать и учинить мать вашего ребёнка Людмила Афанасьевна Мезенцева. От них вы взвоете и посчитаете, что вам всё же лучше было бежать от неё по указанному маршруту.
— Кстати, — сказал Куропёлкин, — в том маршруте не упомянут кратер Бубукина.
— Он пока недоступен, — сказал Селиванов.
— А чем он интересен? — спросил Куропёлкин.
— Там много платины, — сказал Селиванов. — Там её за полчаса, условно говоря, можно добыть больше, чем на всех наших месторождениях за год. И ещё много такого, что на Земле и не водится. Но вам об этом знать сейчас не положено.
— Вон оно что! — сказал Куропёлкин.
И тут же волокушкинский жлоб в нём не то чтобы снова зашевелился, а зарычал: «Мой! Мой тёткин сарай! Не отдам!»
— Ах вот оно что! — повторил Куропёлкин.
328
— Значит, вы желаете подготовить меня к кратеру Бубукина? — поинтересовался Куропёлкин.
— Не уполномочен отвечать на ваш интерес, — сказал Селиванов и будто бы опечаленно от того, что не уполномочен. — В дальние расчёты я не допущен. Не тот чин. Но меня обрадовало оживление вашего интереса к проекту профессора Бавыкина.
— Ваше суждение спорное, — сказал Куропёлкин.
— По моему вы, Евгений Макарович, пытаетесь что-то выторговать у Отечества, — сказал Селиванов, — что-то выгодное вам. Этого я от вас не ожидал.
— Не у Отечества, — возразил Куропёлкин. — У людей, с которыми я по дурости подписал контракт и стал у них подсобным рабочим.
— Надо устроить встречу с господином Трескучим?
— Упаси Боже! — воскликнул Куропёлкин.
329
— Значит, с Ниной Аркадьевной, — сообразил Селиванов. — Это труднее. Но постараюсь устроить. И — в ближайшие дни.
— Хорошо, — сказал Куропёлкин.
— Значит, вы не возражаете? — спросил Селиванов.
— Не только не возражаю, — горячо произнёс Куропёлкин, — но и желаю этой встречи!
330
Однако желание Куропёлкина в ближайшие дни исполнено не было.
В волнениях прошли ожидания наиболее важной для него теперь встречи. А была порой видна в оконце чердака Людмила Афанасьевна Мезенцева, естественно, ей были рекомендованы прогулки на свежем воздухе, иногда же рядом с ней возникал господин Трескучий, прежде грубиян и крикун, ныне же он, изящный брюнет, галантным кавалером сопровождал Баборыбу (для Куропёлкина — по-прежнему Баборыбу), на чёрной груди его куртки удивлял размером медальон (?) либо какой-то ведомственный почётный знак на здоровенной, серебряной (или платиновой?) цепи. С Лосей он был нежен, а однажды, на глазах Куропёлкина, приложил ухо к её животу, вслушиваясь в шалости ребёнка, остался доволен и погладил Баборыбу по драгоценному животу (для Куропёлкина — по брюху).
При этом парочка взглянула на оконце избушки Куропёлкина, но Куропёлкин поспешил от оконца отодвинуться.
То есть от оконца отскочил.
«А ведь она желает ко мне подобраться, — подумал Куропёлкин. — Возможно, чего-то испугалась или что-то пытается упредить…»
Ну нет. Обойдётся!
От скуки следовало бы заняться чтением. Но читать не получалось, становилось ещё скучнее. Был возвращён на полку китайский средневековый роман с цветущей веткой на обложке.
Заглядывал Куропёлкин в Большой Энциклопедический словарь. В частности, его интересовали два слова «Бубукин» и «Платина». Сообщать что-либо о Бубукине редакция словаря не посчитала нужным. Как, впрочем, и о Понедельнике с Бурбулисом. Платине повезло больше. В словаре ей уделили целый абзац. Но ничего особенно интересного Куропёлкин о платине не узнал. Ну, химический элемент, ну, минерал, ну, используют там и там, уважают ювелиры. Ну и ещё случаются самородки платины.
Кстати, рядом с этим абзацем разместилась и информация о футболисте. Правда, французском. Платини.
Но это так. Мелочь.
«Надо понимать, — предположил Куропёлкин, — что весь кратер Бубукина сложен из платины и в особенности того, чего на Земле не водится, но что на Земле было бы необходимо и стоит дороже золота, платины и серебра».
Ну вот, пускай садятся на лопаты и на отбойные молотки и летят на Луну те, для кого в кратере Бубукина улеглись клады.
Между прочим, Куропёлкин дважды брал в руки Башмак и будто бы ждал от него подсказок. Но Башмак не шипел, не шуршал и тем более не звенел и не разговаривал.
В Шалаш Куропёлкин не спускался. Брезговал. А может, опасался скандалов с Баборыбой.
Пропитание ему по-прежнему доставляла горничная Дуняша.
Был случай, когда Дуняша увидеда Куропёлкина с Башмаком в руке, он как раз хотел услышать от Башмака слова о кратере Бубукина, если есть такой, и отчего ему, Куропёлкину, задуряют мозги невидимой стороной Луны, будто и туда были намерены теперь же отправлять экспедицию. Но засмущался, понял, что Дуняша взволновалась, вот-вот разревётся. Не разревелась, сдержала себя.
— Ничем не могу тебя порадовать, — сказал Куропёлкин. — Башмак молчит. А и мне необходимо узнать об условиях дальнейшей моей жизни.
Коряво сказал. Мог бы отнестись к Дуняше нежнее. Ну, не нежнее. Нежность его Дуняше не была нужна. Но хотя бы разумнее. Хотя бы с заботой старшего брата.
— Тебя заставят участвовать в новом Пробивании, — сказала Дуняша.
— Ты так решила или я так решил? — спросил Куропёлкин.
— Не я и не ты, — сказала Дуняша.
— Решать-то всё же мне, — сказал Куропёлкин.
— Ты, Евгений Макарович, пребываешь в наивных фантазиях и ждёшь появления госпожи Звонковой неизвестно зачем…
— Мне известно зачем, — сказал Куропёлкин.
— Глупый ты человек, Куропёлкин, — сказала Дуняша. — Мне тебя жалко.
— Ну ладно, — сказал Куропёлкин. — Что тебе из нового Пробивания привезти? Мешок бриллиантов? Может быть, даже обработанных?
— Вряд ли ты вообще кому-нибудь что-либо сможешь привезти, — печально произнесла Дуняша.
— Пусть будет так, — мрачно сказал Куропёлкин. — Хоть тогда обнаружится в моей жизни какой-то смысл.
Замолчали.
— Что ты закажешь на ужин? — спросила Дуняша.
— Нет аппетита, — сказал Куропёлкин. — И не будет.
— Ты желаешь ещё что-то узнать у меня? — сказала Дуняша.
— Ничего не желаю узнавать, — проворчал Куропёлкин. — Подожду.
331
Сам понимал, что ожидания его ни к чему хорошему не приведут.
И всё же на что-то надеялся.
Ну, на капельку чего-то.
Однажды не выдержал скуки или томления ожиданий и связался с Селивановым. Вопросы его Селиванова удивили. Показалось Куропёлкину даже, что его куратор растерялся. Первый вопрос был о флоридском попечителе Куропёлкина Барри, совсем недавно внезапно оказавшемся его соседом в здешнем автобусе. Куропёлкину некогда было обещано объяснить, кто такой Барри и чего от него следует ожидать. Селиванов будто бы стал копаться в бумагах, но, видимо, понял, что Куропёлкин не поверит в его поиски. Сказал, что это не телефонный разговор, а почему Барри оказался в здешнем автобусе и куда ехал, он не имеет права объявлять.
— Ещё что? — спросил Селиванов.
— Прочитано ли письмо из бутылки великоустюгского рома, отловленной мною в Мексиканском заливе?
— Какое письмо? — удивился Селиванов. — Какой бутылки?
— Вы забыли, — сказал Куропёлкин. — А ведь обещали…
— Я ничего не забываю! — рассердился Селиванов.
— Однако вы сейчас сконфужены и раздражены, — сказал Куропёлкин.
— Вы должны думать теперь о другом! — заявил Селиванов. Будто приказал. Будто был Куропёлкину начальник.
— Я и думаю о другом, — сказал Куропёлкин. — А в вас я разочарован.
— Это ваше дело.
На этом разговор был Селивановым прекращён.
332
Лишь через неделю в усадьбе началась заметная и из оконца избушки Куропёлкина суета.
Можно было предположить, да и инстинкты подсказывали, что в усадьбу вернулась или хотя бы ненадолго заехала хозяйка.
Глядеть на холопскую суету (даже при том, что увидеть, как вписывается в неё брюнет Трескучий, было бы забавно) Куропёлкин себе запретил и удалился на первый этаж в горницу с телевизором и книжкой полкой.
«Ба! — заметил Куропёлкин. — Книжных полок-то теперь две! И на новой уже впритирку расставлены книги». Но подойти к полке и рассмотреть книги не пожелал.
Утром Дуняша принесла обидную для Куропёлкина манную кашу (был и стакан какао из подкрашенного порошка).
Можно было предположить, да и инстинкты подсказывали, что в усадьбу вернулась или хотя бы ненадолго заехала хозяйка.
Глядеть на холопскую суету (даже при том, что увидеть, как вписывается в неё брюнет Трескучий, было бы забавно) Куропёлкин себе запретил и удалился на первый этаж в горницу с телевизором и книжкой полкой.
«Ба! — заметил Куропёлкин. — Книжных полок-то теперь две! И на новой уже впритирку расставлены книги». Но подойти к полке и рассмотреть книги не пожелал.
Утром Дуняша принесла обидную для Куропёлкина манную кашу (был и стакан какао из подкрашенного порошка).
— Я разжалован? — спросил Куропёлкин.
— Из кого в кого? — поинтересовалась Дуняша.
— Из поедателя овсянки в малолетнего едока из пионерского лагеря, — сказал Куропёлкин. — Трескучий?
— В каком смысле?
— Меню составлял Трескучий?
— Трескучему сейчас не до составлений меню, у него нынче доклады и отчёты Нине Аркадьевне.
— Откуда она прибыла? — спросил Куропёлкин.
— Поинтересуйся у неё сам, — сказала Дуняша. — Похоже, из многих стран.
— Ей не до меня… — вздохнул Куропёлкин.
— Ну, ты, Куропёлкин, даёшь! — грустно произнесла Дуняша. — Мне бы посмеяться над тобой. А не получится.
333
И тут дверь в прихожую избушки была шумно кем-то нетерпеливым открыта, и в комнату Куропёлкина вошла Нина Аркадьевна Звонкова. То ли стремительно. То ли деловито. Горничную она, похоже, не заметила. Куропёлкин растерялся. Не явилась ли она отдать какие-либо невыполнимые распоряжения подсобному рабочему? Или же высказать претензии подсобному бездельнику. Во всяком случае деловой костюм и серьёзное выражение глаз госпожи Звонковой этому предположению Куропёлкина соответствовали.
У Дуняши, скорее всего, возникли иные мысли.
— Нина Аркадьевна, я вам нужна? — спросила Дуняша.
— Нет.
И Дуняша исчезла.
334
А работодательница приблизилась к подсобному рабочему.
И не просто приблизилась, а будто бросилась к приятному ей человеку. Руки положила на его плечи, глаза её стали ласковыми, произнесла в волнении:
— Ну, здраствуй, Евгений Макарович! Я по тебе соскучилась!
Куропёлкин шевельнуться не смог.
Звонкова же притянула Куропёлкина к себе и поцеловала его в губы.
И тут Нина Аркадьевна, похоже, засмущалась. Губы Куропёлкина встретили её губы холодно. То есть никак не ответили её порыву. Просто будто вытерпели прикосновение её губ вынужденно. И руки его провисли, словно в них прекратилось движение жизненных соков, и они не могли быть протянуты к телу женщины.
— Женя, я тебе противна? — спросила Нина Аркадьевна.
— Я растерялся… Я не ожидал… Вы мне вовсе не противны… — пробормотал Куропёлкин.
— Женя, ты предлагаешь на «вы»? — опечалилась, как будто бы, Звонкова.
— Я не предлагаю… Как скажете… То есть как скажешь…
Долго молчали. Куропёлкин и впрямь был растерян. Госпожа Звонкова оставалась для него сейчас госпожой Звонковой, и он никак не мог истребить в себе нынешнее к ней отношение. Хотя во всех его фантазиях последних дней и ночей она была простой девушкой по имени Нинон. Помимо всего прочего Куропёлкин заробел. А ведь чуть ли не требовал у Селиванова свидания с хозяйкой усадьбы. И был смел, был дерзок и ощущал себя управителем ситуации. «А не струсил ли я?» — думал теперь Куропёлкин.
А что Нина Аркадьевна Звонкова? Явно она ждала более горячего и более приятного для неё разрешения своего прихода к Куропёлкину. Её сейчас, похоже, била нервная дрожь.
— Евгений Макарович, — сказала Звонкова, — давай присядем и объяснимся. Согласен?
Присели.
— Отчего такой холод? — спросила Звонкова. — И неприятие меня?
— Мне во всё это не верится… — сумел выговорить Куропёлкин. — Будто я нахожусь внутри нереальности. Или вблизи обречённого сроком и предопределением судьбы Миража.
«Опять надутый пафос!» — отругал себя Куропёлкин.
— Ты мне не веришь… — печально произнесла Звонкова. — Ты не веришь в мою искренность…
— Хотел бы поверить… — тихо сказад Куропёлкин.
— Ты не можешь простить Люк?
— Я не могу забыть и о том, что произошло прежде, чем ты повелела отправить меня в Люк. И это «прежде» было для меня замечательно.
— И я не могу забыть всё, что случилось той ночью… А Люком я наказала не только тебя (и напрасно!). Но и себя. И на всю жизнь! И прошу: прости меня за тогдашнюю истерику. Но ты молчишь…
— Ты не нуждаешься в моём прощении, — сказал Куропёлкин. — Я и сам был нехорош тогда. Я забыл, кто я и кто ты.
— Ты был хорош тогда, — улыбнулась Звонкова. — Это я забыла, что я женщина. А ты мне напомнил о том, что быть женщиной прекрасно! И спасибо тебе за это.
335
Теперь молчали долго.
Куропёлкин ощущал энергию желания женщины, но на поступок был сейчас не способен. «Я трус! — твердил себе Куропёлкин. — Я трус! Но я боюсь обмануться снова».
Словно бы поняв затруднения и робость Куропёлкина, Звонкова встала, отошла от стола, но потом вернулась к Куропёлкину с книгами и альбомом.
— В прошлый раз, — сказала Звонкова, — я сообщила тебе, что нашу с тобой работу о молодых поэтах опубликовали. Вот смотри. Это научное издание, академическое. И вот наше с тобой эссе. «Поэзия молодых нулевого десятилетия». И подписи: Н. Звонкова и Е. Куропёлкин. Сказали: тянет на кандидатскую.
— И что? — сказал Куропёлкин.
— А то, что я создала издательство. Сомневалась, надо ли. Подсчитали: оно будет убыточным. Но молодым надо помогать. А потом придут и коммерческие удачи.
— К чему ты это говоришь? — спросил Куропёлкин.
— Чтоб ты знал, — сказал Звонкова. — Чтоб ты знал, что ты для меня способен стать не только подсобным рабочим.
— И кем же? — спросил Куропёлкин.
— Приятелем! — воскликнула Звонкова. — Помощником в серьёзных делах!..
И сейчас же Звонкова замолчала. Будто испугалась чего-то. Будто не смогла вымолвить слова, какие собралась вымолвить. Либо заробела и постеснялась произнести правду. Либо посчитала, что выговорить её и вовсе не следует.
И всё же решилась.
— Ты мне нужен… Ты мне дорог… — сказала Звонкова. — Мне без тебя бывает плохо… У меня дурной характер и бессмысленные привычки… Но в своих бизнес-поездках я часто скучаю о тебе… И думаю, что на кой мне эти деловые затеи?.. Я женщина…
— Спасибо тебе за эти слова и чувства, — глухо произнёс Куропёлкин. — И я всё время думаю о тебе. Скучаю по тебе. Но хорошо было бы ощущать с тобой на равных. А потому прошу тебя: освободи меня от оков контракта. Без любых моих условий… И тогда я буду тебе истинно друг и помощник.
336
Нина Аркадьевна замерла в изумлении.
— Всему свое время, милый мой Женечка, — поразмыслив, сказала Звонкова.
— Я, конечно, нагл сейчас, — сказал Куропёлкин, — а в прошлом поступил безрассудно, авантюрно по сути, создав для себя фальшивую ситуацию, но теперь ты можешь назвать мне точно, когда же наступит это «Своё Время»?
— А когда ты совершишь деяние, необходимое многим.
— То есть соглашусь на так называемое новое Пробивание.
— Можно сказать и так…
— Стало быть, у вас в голове прежде всего «возможная выгода» — при использовании дурака.
337
— Женечка! Ты упрощаешь! — слёзы появились под глазами Нины Аркадьевны.
— Замечательным получилось объяснение у нас с вами, Нина Аркадьевна, — сказал Куропёлкин.
— Ты упрощаешь, Женечка!
— Ничего себе упрощаю! — воскликнул Куропёлкин. — Исполню ли я требования нового проекта Бавыкина или расплавлюсь в магмах, для вас всё равно случится выгода. Может, вы ещё ожидаете, что я для вас добуду вёдра с алмазами и изумрудами из кратера Бубукина? Так ожидайте!
— Какого ещё кратера Бубукина? — удивилась Звонкова.
— Вам объяснят, — сказал Куропёлкин. — Или уже объяснили. И не надо вранья…
— Женечка, какого вранья?..
— Всё, — решительно заявил Куропёлкин. — Ни о какой любви говорить не будем. Всякие общения с вами, Нина Аркадьевна, я прекращаю. Вас для меня нет. Готов к казематам, каторжным работам и любым репрессиям.
— Вас ждёт Баборыба, не лицемерьте, и государственный Шалаш.
— Баборыба для меня — резиновая кукла, и у неё есть друг, господин Трескучий! — Куропёлкин уже кричал. И был как баба базарная.
338
Утром Куропёлкин связался с Селивановым и сообщил ему, что согласен участвовать в проекте.
— Я и не сомневался, что так оно и будет.
— Когда приступать? — спросил Куропёлкин.
— Вас пригласят на необходимую подготовку в приближённых к предполётным условиям занятиях и обследованиях, по всей вероятности через месяц.