Коля хотел ответить сразу, но запнулся, налетев на открытие:
— Но как?!
— Все видели, что ребенок играл с животным. В этом ничего странного. Но черепаха оказалась в аквариуме. Сам Альберт никогда бы ее туда не положил — роста не хватит. Значит, кто-то ее туда вернул. Няня исключается, она занималась заболевшим ребенком. Остается кто-то другой. То есть — убийца. И сделал это для того, чтобы черепаха не привлекала внимание. Но вышло наоборот. Пытаясь скрыть улику, преступник выдал себя.
— Какое отношение имеет черепаха к убийству?!
— Альбертик играл с животинкой, а после потянул пальцы в рот. Отчего и наглотался яда. Мышьяком был посыпан панцирь. Черепаха вернулась в аквариум, яд стек с панциря и прикончил ее. А ненужный флакончик был засунут туда, куда проще всего добраться…
— Не верю!
— Это так просто: маленькая девочка, которую никто не замечает, ходит где хочет и делает что хочет. Она не наследница, она просто ребенок, до которого отцу нет дела. А до братика всем есть дело. С ним все носятся, отец рассказывает, что оставит наследство Альберту. Лидочка слушает и думает, не по годам умная девочка, что с широким характером Альбертика наследство будет пущено по ветру. А его надо сберечь. Лидочка очень бережливый ребенок, вся в отца. Поэтому братик должен умереть накануне объявления завещания. Лидочка не разбирается в юридических тонкостях, она думает, что раз папенька объявит брата наследником, то ничего уж сделать нельзя. Наследство пропадет. И она спешит. Сначала пробует на кошке, потом на няне. Для этого солонка очень удобна: посыпать нянину еду и посмотреть, что будет. Но Лидочка теряет солонку на прогулке в лесу. Остается сам флакончик.
— Но она же не могла угадать, что ее братику подарят черепаху!
— В чем-то вы правы, — согласился Лебедев. — Мы никогда не узнаем, как она собиралась накормить Альберта мышьяком. Но ей повезло с подарком тетушки Начкиной. Умная Лидочка быстро сообразила, что делать. Оставалось только подговорить брата, чтобы отец разрешил играть с подарком уже сегодня. Что Альбертик и проделал за обедом. Он всегда получал что хотел… Лидочка вытаскивает черепаху из аквариума, посыпает мышьяком. И дает братику. А потом возвращает черепаху обратно. Когда Лидочку уводят во двор, она ненадолго отходит от кухарки, идет в комнату Федоры и прячет в матрасе мышьяк. Все у нее получается легко, потому что ребенка никто не замечает. Она буквально невидима. И может делать все, что придумает. Подставляйте лоб…
— Я так сразу и подумал… — Коля покорно нагнулся. — Но не мог этого допустить. Искал любые другие причины. Все же очевидно.
— Опять врете, Гривцов, не умно и дерзко… Хотя Ванзаров также рассказывал… Потому и не смог сказать правду Филиппу Филипповичу. Какой бы Сундуков ни был, но дочь-убийца — непосильная ноша.
— Может, и зря, может, следовало этого тирана наказать…
— «Тирана наказать»! — передразнил Аполлон Григорьевич. — Родион проявил главное качество сыщика: милосердие. И вообще милосердие, быть может, главное качество человека. Оно одно спасет от зверя, что дремлет внутри каждого из нас, да. Зарубите это себе на носу.
В изумлении Гривцов вытаращил глаза и прошептал:
— Стойте… Как же я сразу не понял… Так ведь Лидочка… она… и есть настоящий скупой рыцарь!
— Ладно, опять вам прощаю, что-то я сегодня мягок… Старею, наверно, — сказал Лебедев, отпивая из заветной фляжки. — Вот еще случай был…
Николя обратился в слух.
Совсем готов уж реквием
Среди природных катаклизмов, радующих петербуржцев, есть из чего выбрать: тут и осенние наводнения, и пыльные бури в летнюю жару, и снегопады с сугробами по шею, и весеннее половодье с грязью по щиколотку. Для полного счастья не хватает извержения вулкана, тропического шторма или завалящего торнадо. Но об этом жалеть не стоит. Нехватку стихийных бедствий с лихвой возмещают визиты родственников из необъятных уголков империи.
Трудно описать радость столичного обывателя, когда он видит на пороге гостя из Урюпинска или Кинешмы с мешками яблок, чемоданами маринадов и корзинами вяленых лещей. Целый год, можно сказать, считает минуты, дожидаясь, когда же в размеренный и приятный быт ворвется драгоценный родич.
Столичный житель сносит визиты своих дальних родственников в столицу с мужественной обреченностью: отказаться нельзя, а терпеть невозможно. Из года в год повторяется одно и то же. Приходится, отложив дела, изображать радушного хозяина, по десятому разу водить на Невский проспект, показывать Медного всадника и терпеливо ждать, пока гость насладится роскошью столичных магазинов, в которых его как следует обманут. Приказчики заезжих простаков нюхом чуют.
«Гостей надо любить так, как бы их ненавидел» — с этой мудростью петербуржец смиряется и уже смотрит на чудачества родственника с трогательным умилением, как на семейную диковинку.
У матушки Ванзарова имелось три сестры, и все они время от времени посещали столицу.
Если у вас нету тети, вам не понять, что за мука быть любимым племянником. Одна любящая тетка — куда ни шло, две — уже перебор. Но три — настоящая катастрофа. Каждая считала своим долгом так горячо выразить любовь, что племянника от проявления родственных чувств аж в жар бросало. Его целовали в щечку, теребили за ушко, говорили «как мальчик вырос и возмужал», сюсюкали и с возмутительной бесцеремонностью расспрашивали, когда он собирается жениться.
Все это проделывалось над чиновником полиции, как-никак — коллежским секретарем, при полной безнаказанности. Безобразие, честное слово, но деваться некуда. Все терпели, и Родион терпел. Обиднее всего, что со старшим братцем, Борисом, подобных вольностей они себе не позволяли. Чиновник Министерства иностранных дел внушал любвеобильным теткам дипломатический трепет. Любили его куда спокойнее, без надрыва и упоения, но за старшего отыгрывались на младшеньком вдвойне.
Сейчас подоспела очередь прибыть с визитом тетке из Саратова. Среди пылких старушенций эта Родиону была наиболее симпатична. Мария Васильевна имела нрав добродушный и простой, считалась самой бесшабашной и взбалмошной. А все потому, что умудрилась дважды выскочить замуж, обоих мужей успешно похоронить, получить два состояния, дважды промотать, но при этом не растерять веселость и бодрость духа, качества, импонировавшие Родиону. Не имея детей, она имела привычку поглощать холодную водку под хорошую закуску. Если бы она обитала не в Саратове, а в Петербурге, Ванзаров с ней искренно подружился бы. Но редкие визиты превращали беззаботную даму в исчадие теткинской любви. Ну и хватит о грустном…
Начало визита не порадовало. На перроне Московского вокзала, при всем честном народе, носильщиках и дежурных жандармах, его облобызали со зверской яростью и, заявив, что страсть как соскучились по «дорогому малышу», сразу же оглушили вопросом «есть ли у него дама сердца». Взвалив на себя четыре чемодана, малыш только крякнул, ощутив груз теткиной любви.
Подлинный мрак начался за обедом. Опрокинув штук пять рюмашек сестринской настойки, тетка Маша громогласно заявила, что завязала с чтением романов, а увлеклась живописью. Потому ей непременно нужно попасть в музей. Какие у вас тут имеются?
Родион вознамерился было ее убедить, что с музеями в Петербурге довольно туго, всего одна Кунсткамера, да и ту закрыли на ремонт, так не лучше ли сразу отправиться в Пассаж или Гостиный Двор, где промотать сотенку-другую рубчиков. Дамские покупки — тоже искусство в своем роде… Но тут вмешалась матушка, напомнив про музей императора Александра III, иначе именуемый Русским музеем, открытый недавно и пожравший бездну казенных денег, не считая каррарского мрамора для парадной лестницы. Тетка прямо загорелась, объявив, что отправится туда с утра пораньше. За что и подняла тост. За живопись то есть.
Интуиция подсказала чиновнику полиции, какая беда на него надвигается, и Родион засобирался домой. Но строгий взгляд матушки приковал его к стулу. Дальше случилось то, что и должно было случиться: матушка постановила, что родственницу в музей сопровождает именно он. И это в воскресенье! Прощай ленивый подъем в полдень, мирный завтрак и поход в гости, быть может, к Тухле. Что вы хотите: и великий сыщик имеет право на выходной. Теперь на нем поставлен жирный крест. На выходном, а не на сыщике, конечно.
Родион предпринял робкую попытку спастись, но матушка выставила ультиматум: если дорогой сынок завтра выкинет нечто подобное, что устроил в прошлом году с теткой Марфой, будет отлучен на неделю… нет — на месяц от ее обедов. Было ли это продуманным ударом, или просто сработала интуиция (теперь понятно, в кого у Родиона так развито это чувство), но сын, он же любящий племянник, был повержен. Хотя ничего страшного тогда не натворил.
Тетка Марфа, большая любительница растений, потащила его на выставку роз или какой-то подобной глупости. Через час бессмысленного брожения по тропинкам Родион озверел от скуки настолько, что готов был зубами рвать прелестные растения с корнем. И как-то незаметно для себя оказался на улице. И вовсе не обратил внимания, как ноги сами вынесли его к книжному магазину. Так что про тетку он вспомнил только под вечер, лежа на продавленном диване с томиком Плутарха. Конечно, на следующий день ему это аукнулось… Ну, не будем вспоминать о грустном. И так заболтались…
Поход в музей для Родиона был страшнее цветочков. В живописи он разбирался не лучше, чем свинья в мандаринах. Да, грубо. Но честно. Что поделать. И не то чтобы не любил прекрасное: любил, прекрасных барышень, например. Но вот картина маслом наводила тоску смертную. Так бывает с великими сыщиками, пардон, конечно. Не случилось у Родиона с живописью романа. И все тут.
Итак, воскресным утром в час, когда другие чиновники тискают подушку, он прибыл по зову родственного долга. Мария Васильевна во всем блеске провинциальной моды уже была наготове. Матушка выразительным взглядом напомнила, какие кары ожидают забывателей тетушек.
Подхватив племянника под ручку, Мария Васильевна потребовала вести ее прямиком в Русский музей. Недолго думая, Родион свернул на Большую Морскую улицу и подвел пожилую даму к роскошному зданию. Тетушка немного удивилась, что новейший храм живописи оказался так близко, но ее заверили: действительно музей, и как раз живописи. Все как заказывали.
Если бы тетка задрала голову, то непременно обнаружила бы вывеску, блестящую смальтой: «Императорское общество поощрения художников». Но кто бы ей это позволил!
Простим Родиону мелкое коварство?
Ну а как иначе! Простим, конечно… Он еще надеялся получить в собственное распоряжение часть выходного дня. В Русском музее по залам можно бродить до утра. А с Обществом еще не все потеряно. И ведь формально не соврал ни словом. Требовали музей? Пожалуйста — музей. Живопись — русская? Именно — она. А та картинка или другая — ну какая тетке разница, она все равно не разбирается. Тем более выставка молодых дарований открывалась официально завтра, но уже сегодня впускали самых нетерпеливых посетителей. В общем, не зря Родион изучал афишную тумбу накануне. Как чувствовал.
План исполнялся великолепно. Огромный зал со стеклянным потолком, в котором редкие зрители терялись среди картин, тетку оглушил, и она искренно поверила, что попала в Императорский музей. Забыв о племяннике, Мария Васильевна принялась разглядывать полотна, старательно хмуря брови и делая задумчивое лицо, что критику полагается, а настоящей хулиганке совсем не идет. Освобожденный Родион отправился бродить по просторам. И даже заставил себя разглядывать творения.
Среди деревенских пейзажей с коровами и милыми пейзанками попадались и портреты. Решив от скуки применить к ним технику «мгновенного портрета», Родион потерпел полное фиаско. Нарисованные господа и дамы были поразительно одинаковы. Узнать о них что-либо особенное, тайное или настоящее было невозможно. Разве что все милые люди, все довольны жизнью, как куклы. Характер отсутствовал начисто. Молодые художники точно угадали, чего хотят их заказчики. Так что промаслили основательно. Недаром у многих картин висела табличка «Продано». О финансовом будущем новых рубенсов можно не беспокоиться. Заработают на хлеб с маслом и даже икоркой.
Парад яркой посредственности довел до того, что Ванзарову стало неодолимо тошно. Явились первые признаки морального удушья. Он стал поглядывать на выход. Еще немного — и потеря обедов не остановит побег.
В отдаленной части зала послышалась возня, вроде той, когда рождается ссора. Родион уже давно не бросался на улицах разнимать каждое мелкое происшествие. От наивного заблуждения, что полиция должна быть на посту всегда, успел исцелиться. Но вокруг царила такая скука, что для развлечения захотелось сунуть нос в чужие дела.
Парочка молодых господ, напоминавших бойцовых петушков, выясняла какой-то насущный вопрос. Оба удивительно походили друг на друга, как человек, глядящий на себя в пыльное зеркало. Одеты с иголочки, почти щегольски, с бутоньерками в петлицах, в галстучках и хрустящих крахмальных сорочках. Но первый, чуть повыше, имел миленький завиток на лбу, другой — ухоженный хохолок. За что немедленно получили незримые прозвища.
Завиток с Хохолком умудрялись отчаянно ругаться шепотом, приличным для музейной тишины, но от этого не менее яростным. Перебивая и сдержанно жестикулируя, они, кажется, обвиняли друг друга, но вот в чем — понять было невозможно. До постороннего слушателя долетали лишь невнятные междометия. Родион прилагал все усилия, но так и не разобрал, из-за чего сыр-бор.
На то и природная интуиция, чтобы выручила. Он все-таки понял главное: скандал разгорелся по причине… пустого места между двумя картинами. Ванзаров, конечно, слышал, что современная живопись шагнула далеко вперед, решительно отказавшись от рам и прочего, но чтобы так спорить из-за куска чистой штукатурки — это слишком.
Завиток как раз не сдержался и рявкнул:
— Кому, как не тебе, постараться…
На что Хохолок злобно огрызнулся:
— У самого-то рыльце в пушку!
Тут спорщики взяли себя в руки, вернее — тиски, и вернулись к змеиному бормотанию. Прищурившись орлиным взором, иного у нашего героя и не бывает, Родион разобрал у края пустоты аккуратную табличку: «М. Гайдов». Скорее всего — творец шедевра. Название картины неизвестно: вместо него — пустая бумажка. Логика подсказала: произведение отсутствует. И намекнула: скорее всего, пропало. Быть может, украдено. Да неужели выискался наивный вор, которого соблазнила картинка безвестного писаки? А если она имеет цену хоть в серебряный рубль, отчего не подняли тревогу и до сих пор нет полиции?
Подслушав еще немного, Родион сделал вывод: Хохолок с Завитком в пропаже обвиняют друг друга. В общем, пустая перебранка. Домашняя свара мира искусства. Другой бы чиновник тут же потерял к делу всякий интерес и поплелся за тетушкой, если, у него, конечно, есть тетушка, но Ванзаров хуже горького пьяницы страдал от порока. Порока любопытства. Этот бич безжалостно гнал разузнать подробности.
Убедившись, что тетушка ушла в живопись без возврата, а скандал пылает ровным пламенем, Родион отправился на поиски хоть кого-нибудь из устроителей выставки. У входа как раз маячил некий господин, явно административное лицо. К нему и был обращен вопрос: где можно найти господина Гайдова?
Оценив Ванзарова на предмет солидности, а этого добра у нашего героя навалом, один суровый взгляд чего стоит, устроитель милостиво указал на другого господина, отошедшего к мраморной колонне. На нем было легкое пальто отличного кроя, стрелочки брюк ломались над лакированными ботинками, а рука покручивала шарик легкой трости. Он был выше Родиона на голову, а в плечах — несравнимо шире. Массивный и представительный, одним словом. К такому не подойдешь и в бок не пихнешь по-приятельски. Вот только на художника он походил менее всего. И хоть лица не было видно, Родион прикинул: ему не меньше сорока. Быть может, любовь к живописи как простуда — косит в любом возрасте?
Злясь на себя, что опять влез в дурацкий пустяк, Ванзаров демонстративно кашлянул и спросил:
— Прошу извинить… имею честь видеть господина Гайдова?
Мужчина обернулся. Лицо у него было довольно выразительным, с крупными чертами, гладко выбритое, с особо цепким взглядом, какой бывает у сообразительных или деловых людей. «Мгновенный портрет» выдал: сдержан, привык отдавать приказы, чистоплотен, изрядно богат, не женат. Значительно старше сорока.
Что подумал о Ванзарове это господин, осталось загадкой. Ни одним движением не выдал он своих мыслей, а довольно равнодушно спросил:
— Мы знакомы?
— Не совсем. Однако меня интересует маленький вопрос: что с картиной?
Господин Гайдов приподнял бровь удивленно:
— Картина? Какая картина?
— Та, что… не висит на своем месте.
Вот теперь Родиона осмотрели пристально. Солидный господин не смог отчетливо разобрать, кто этот полноватый и любознательный юнец.
— А вы, позвольте узнать, кто такой будете?
Представившись и даже поклонившись, Родион скромно упомянул служебные регалии.
— Сыскная полиция? — повторил Гайдов с таким изумлением, словно вестник Апокалипсиса попросил у него прикурить. — А что случилось-то?
Еще раз прокляв себя за привычку совать нос куда не следует, Ванзаров коротенько описал скандал у пустого места, закончив вопросом:
— Так куда ваша картина пропала?
— Ах вот в чем дело… — Гайдов заметно смягчился. В лице, до сих пор строгом, обнаружилось добродушие и даже наивность. Продолжил он иным тоном: — Раз такое счастливое совпадение… Я, пожалуй, обращусь к вам как сыщику. Выслушаете мой рассказ?