— Здравствуй, милая. Хочу сделать тебе предложение, от которого ты не сможешь отказаться, — хихикнул он и добавил серьезно:
— Найди меня.
— Странное занятие для девушки, которая сделала все, чтобы тебя потерять.
— Вдруг ты поспешила? — опять хихикнул он, а я вздохнула.
— Это будет игра в прятки или в ней есть какой-то смысл?
— Конечно.
— Тогда назови причину, по которой мне захотелось бы тебя найти? — усмехнулась я.
Голос Лукьянова стал вкрадчивым, а у меня появилось чувство, точно сам дьявол стоит рядом и тихонько нашептывает в ухо.
— А ты подумай.
— Наверное, я недостаточно сообразительна.
— Даю подсказку. Семимесячные дети довольно живучи.
— Чушь, — сказала я резко, но под ложечкой противно засосало.
— У твоего сына гены хоть куда: мама живучая точно кошка и папуля не подкачал.
Он сказал "сын", и все поплыло перед глазами, хотя я знала, этого не может быть. Этого просто не может быть.
— Ты сейчас все это выдумал?
— Нет, что ты, гораздо раньше. Зачем, по-твоему, я выкрал тебя из больницы?
— Если верить твоим словам, для того, чтобы быть рядом.
— Конечно. Как один из вариантов вполне годится. Хороший игрок всегда имеет несколько.
— Разумеется. Только в твою игру я не стану играть, Саша. Мой ребенок умер.
— Возможно. Но ведь сомнение уже возникло?
— Саша… — начала я и запнулась. Я могла произнести слова, что вертелись на языке, а могла промолчать. Что бы изменилось?
Он засмеялся и спросил:
— А чего ты ждешь от врага? Сострадания?
— От тебя ничего. Считай моего ребенка утешительным призом. Ты подарил мне собаку, а я тебе своего сына.
— Храбришься, милая? Это ненадолго. Знаешь, какое у тебя сейчас лицо? Бледное до синевы, и жилка бьется под глазом, рот приоткрыт, потому что дышать нечем, а глаза… обожаю твои глаза. — Я повернулась к зеркалу и невольно усмехнулась. — Ну, так что, милая? Раз, два, три, четыре, пять, выходи меня искать.
— Мне запретили играть с плохими мальчиками и вообще сегодня оставили дома.
— Не расстраивайся. Завтра будет новый день, и все изменится. Сладких снов, детка.
Он повесил трубку, а я заметалась по комнате. Он сказал "твой сын". Это ничего не значит. Он мог еще раз заглянуть в мою медицинскую карту, но он это сказал, и я готова была поверить.
— Этого не может быть, — повторяла я, вышагивая от окна к двери, несколько шагов в одну сторону, поворот и несколько шагов в другую. Шаги все быстрее, движения все резче. — Этого не может быть. Ребенок не мог выжить. Это бред.
Я схватила вазу со стола, швырнула ее на пол, вслед за ней туда полетели другие вещи. Я крушила все вокруг себя и орала:
— Этого не может быть!
Орала в голос, под испуганный лай Сашки, но не могла заглушить тихого шепота в душе: "А вдруг?"
С тех пор каждую ночь звонил телефон, я снимала трубку и слышала, как плачет ребенок. В четверг я не выдержала и поехала в клинику, хотя запрещала себе даже думать об этом. Я могла попросить Лялина навести справки о ней, и это было бы первым шагом на пути к безумию. Чтобы не спятить, я должна забыть об этой клинике, но вместо этого я поехала туда.
Шел обход, и меня попросили подождать в приемной. Я устроилась в кресле и огляделась. Здание небольшое, бывший детский сад, территория огорожена, в прошлый раз мы покинули клинику через дверь, выходящую на север, она была напротив калитки, там, в переулке, стояла машина. Центральный вход в противоположном направлении, ворота открыты, перед входом небольшая площадка для машин.
Наконец появилась женщина, кивнула мне и повела в кабинет.
— Слушаю вас.
— Я бы хотела поговорить с хозяином клиники. Это очень важно.
— Я готова помочь вам. Собственно, что случилось?
— В октябре в клинике у вас лежала женщина… — Я знала, что все это бессмысленно, что хозяин не ответит на мои вопросы, а никаких записей нигде не будет, ни одного свидетельства, что я была здесь.
— Да? Как ее фамилия?
— Ее привезли без документов. — В лице врача ничего не изменилось. — Я бы очень хотела поговорить с ним.
— С Олегом Сергеевичем?
— Да… думаю, да.
— Боюсь, что это невозможно, — поджала она губы. — Ужасное несчастье. Он погиб три недели назад.
— Погиб?
— Да. Его сбила машина возле подъезда. Ужасно, мы не знаем, что теперь будет с клиникой. Для нас всех это такой удар. Человека, сбившего его, до сих пор не нашли.
Женщина вздохнула, а я невольно усмехнулась. Ну конечно, врач не мог остаться в живых, потому что он знал… боюсь, что только он. За все время своего пребывания здесь я не видела никого, кроме врача и Лукьянова. Ни медсестры, ни уборщицы… Но ведь кто-то помогал ему во время операции? Вряд ли… а если так, то скорее всего и с этим человеком случится несчастье. Теперь никто никогда не ответит на вопрос, что здесь произошло. Никто, кроме Лукьянова.
— Вы не возражаете, если я взгляну на палату.
Она не возражала.
Мы прошли узким коридором в конец здания. Вот выход на улицу, еще один коридор за стеклянной дверью. Сейчас она открыта, а тогда Лукьянов отпирал ее ключом. Здесь две палаты, в одной из них лежала я. Жалюзи на окнах, ширма, кровать… все так, как я запомнила.
— Палатой часто пользуются?
— Эти комнаты неудобно расположены, отдельно от всех, как видите. Не припомню случая, чтобы тут вообще кто-нибудь находился. Женщина, о которой вы говорите, лежала здесь?
— Она так сказала.
— Невероятно, — с сомнением глядя на меня, пожала она плечами.
Я могу попросить Лялина, он что-нибудь да узнает… какая-то зацепка все равно есть… Я даже думаю, что смогу ее найти, не обращаясь к своему другу. Лукьянов позаботился об этом. Ведь поиски с чего-то надо начинать.
— Можно, я немного здесь побуду? — Врач посмотрела с недоумением, и я поспешно шагнула к двери. — Извините.
"Он все просчитал", — думала я, идя по коридору. Сегодня он может праздновать первую победу. Только второй не будет. Не будет, даже если мне придется пустить себе пулю в лоб. Напишу красным фломастером плакат: "Мой ребенок мертв" — и буду смотреть на него до тех пор, пока не вобью себе эту мысль в голову. Мой ребенок мертв. Ах, Саша, Саша… ты так ничего и не понял.
Я вышла за ворота, оглянулась и сказала себе:
— Меня тут не было. Ни тогда, ни сейчас… — И тут увидела машину Тагаева. Дверь "Хаммера" распахнулась, и появился Тимур. Не спеша направился в мою сторону, а я сжала зубы, чувствуя, как земля уходит из-под ног.
— Это здесь? — спросил Тимур. Я знала, что он имел в виду, но не хотела верить в то, что стало очевидным. Как я могла надеяться?
— Подумываю лечь на обследование, — промямлила я, пряча глаза, глупая ложь, которая никого не спасет. Тимур с усмешкой посмотрел на меня, резко развернулся, собираясь уйти, а я схватила его за руку. — Тимур… он звонил тебе? — Ответ мне был не нужен, я знала, я читала ответ в его глазах. — Тимур, он делает это нарочно… он все просчитал. Он просто хочет превратить нашу жизнь в ад. Неужели ты не понимаешь?
Тагаев сделал шаг, пытаясь вырваться из моих рук, но я еще сильнее вцепилась в него.
— Посмотри на меня. Тимур, посмотри на меня. Ребенок мертв. Я мать, я бы почувствовала. Он мертв. Не позволяй ему играть нашей жизнью. Лучшее, что мы можем сделать, это послать его к черту. Пожалуйста, Тимур.
Мы смотрели в глаза друг другу, и я боялась расцепить руки, сжимая его ладони все крепче.
— Он звонит тебе каждую ночь? — спросил Тимур очень тихо, спросил, сглотнув с трудом, убирая ком из горла.
— Да, — жалко ответила я.
— И что ты делаешь?
— Ничего. Молча вешаю трубку.
— А что потом? — прошептал он. А я сжалась в комок, вдруг подумав, что впереди ночь, а потом еще одна и еще… Я вновь стиснула зубы, чтобы не заорать от ужаса. Тагаев обнял меня и прижал к себе. — Прости меня.
— За что? — испугалась я.
— За то, что оставил тебя, за то, что не сберег, за то, что этими ночами ты была одна… Я… в тебе больше мужества, чем в десятке крутых придурков вроде меня.
Мы стояли обнявшись, вызывая недоумение у прохожих, он гладил мои волосы, а потом вытер слезы на моем лице и повел к машине.
— В таком состоянии тебе не стоит садиться за руль. — Тимур улыбнулся и помог мне сесть. Завел машину и плавно тронулся с места. — Он хотел, чтобы ты уехала с ним? — спросил Тимур через некоторое время. Я кивнула. — Но ты отказалась. Почему?
Я отвернулась к окну.
— Ты знаешь.
— Да. Я знаю и попробую не повторить чужих ошибок. Пока мы живы, всегда есть шанс все исправить. — Он помолчал немного и вновь заговорил:
— Когда я думал, что ты… что потерял тебя, я был готов заплатить любую цену, лишь бы вернуть тебя, пусть другому, лишь бы вернуть, пусть даже я тебя никогда не увижу, только бы знать, что ты есть.
— Когда я думал, что ты… что потерял тебя, я был готов заплатить любую цену, лишь бы вернуть тебя, пусть другому, лишь бы вернуть, пусть даже я тебя никогда не увижу, только бы знать, что ты есть.
— Я тебя слышала, там, в овраге. Я не хотела тебе делать больно. Никогда. И в ту ночь не хотела, вот и подумала, надо возвращаться. Это ты меня вытащил.
Он осторожно погладил мою руку, а потом держал ее в своей ладони, не выпуская до самого дома, ловко управляясь с машиной одной рукой.
Сашка встретил нас радостным визгом. Тимур присел на корточки перед ним, почесал его за ухом. Он не разулся и не снял куртку, и я не знала, уйдет он или останется. Стояла рядом и смотрела на то, как он возится с собакой.
— Я вот что подумал, — подняв голову, сказал он. — А не сыграть ли нам в шахматы?
— По-моему, отличная идея, — кивнула я.
Он снял куртку, и я определила ее в шкаф, а радостный Сашка принес ему тапки. Потом пес занял свое любимое кресло, а Тимур стал расставлять шахматные фигуры.
— Приготовить чай? — спросила я.
— Конечно. Сыграем в шахматы, а потом погуляем с Сашкой. Не возражаешь, если к телефону буду подходить я?
* * *На следующий день я отправилась в торговый центр за покупками. Посадила Сашку в корзину на колесиках, он поглядывал по сторонам, а я спрашивала у него совета, что купить на ужин. Пока вдруг не заметила в одном из кафе Нину Зотову, она сидела рядом с дочкой, девушка что-то рассказывала ей, а она кивала, прихлебывая кофе. Я расплатилась за покупки и направилась к выходу, когда услышала свое имя и повернулась. Теперь Зотова в кафе сидела одна, помахала мне рукой в знак приветствия. Я хотела пройти мимо, помахав в ответ, и все-таки направилась к ней.
— Здравствуйте, Ольга, — улыбнулась она. — Прекрасно выглядите. Присядете?
Я села рядом, Сашка взглянул укоризненно, мол, опять разговоры, а ведь гулять обещала, и засеменил вокруг стола, когда я бросила мячик, желая скрасить его ожидание.
— У вас смешная собака.
— Он считает — гениальная.
Нина засмеялась, наблюдая за Сашкой. Я тоже за ним немного понаблюдала.
— Как ваши дела? — спросила она, должно быть, уже жалея, что меня окликнула.
— Отлично. Как здоровье Лены?
Женщина нахмурилась и вздохнула:
— Слава богу… Надеюсь, весь этот ужас в прошлом.
— Я слышала, скоро суд над Юлей?
— Да. У нее хороший адвокат, но… вряд ли нам удастся… Я бы хотела, чтобы все побыстрее закончилось, следствие продолжается и…
— Продолжается? — переспросила я.
— Да. Я думала, вы в курсе. До сих пор не ясно, кто убил Бокова, у следствия разные версии… Наверное, его убил Каримов, заподозрив, что ему стало известно о похищении.
— Боков вряд ли бы донес на Юлю, но… Думаю, эта версия наиболее удобная.
— Что вы имеете в виду? — насторожилась она, а я вздохнула.
— Бокова убили вы, Нина Константиновна.
Она испуганно отпрянула и даже открыла рот, чтобы ответить что-то резкое, но вдруг кивнула.
— Как вы… впрочем, я уверена, вы с самого начала… Юля моя дочь.
— Я знаю, — ответила я.
— Знаете? Вы знаете?
— Как еще можно объяснить ваше поведение? Вы помните нашу последнюю встречу? Рассказав мне о своих подозрениях после звонка Каримова с требованием денег, вы с упорством продолжали выгораживать Юлю. Этому могла быть только одна причина: она ваша дочь. Информация, которой я располагала к тому моменту, мою уверенность лишь укрепила. Но вы этот факт отрицали, убеждая меня в том, что Юля дочь вашего покойного мужа. Какой смысл в этой лжи? Вроде бы никакого. На первый взгляд. Но смысл, конечно, был. Скажи вы мне тогда правду, и автоматически стали бы подозреваемым номер один в убийстве Бокова. Этот человек лишил вас когда-то ребенка. Вот и повод для убийства. Дальше совсем просто. Вы имели возможность незаметно покинуть дом, воспользовавшись задней калиткой. О предполагаемой встрече Бокова с Юлей тоже могли узнать. Ваша нервозность в то утро, когда его труп обнаружили в сквере, и попытка самоубийства…
— Конечно, вы правы. Я вам все расскажу, хотите?
— Если этого хотите вы, — пожала я плечами.
Она судорожно вздохнула, не глядя на меня, и принялась рассказывать:
— Мы тогда жили на Севере, крошечная часть, затерянная в снегах. Мама настаивала, чтобы я уехала к ней, но я не хотела оставить мужа. Беременность протекала тяжело, меня положили на сохранение. Женщины в палате болтали о том, что в больнице происходят жуткие вещи. Да-да, я слышала эти рассказы. В тех местах что-то с экологией, на одни роды пять выкидышей, здоровый ребенок вообще редкость. Я слышала все это и считала глупыми сказками. И даже когда меня перевели в отдельную палату в другое крыло здания, ничего не заподозрила. Девочка родилась восьмимесячной. Меня выписали, а ее оставили в больнице. Я не могла ездить к ней, не было транспорта, надо было ждать, что кто-то из части отправится в город. А в городе негде остановиться. Единственное, что я могла, бегать в штаб, чтобы позвонить оттуда в больницу и узнать, как чувствует себя моя дочь. Всю неделю мне говорили: все в порядке, а в понедельник, когда я позвонила… мне сказали, что вчера она умерла, вечером. Не передать, что со мной было. Не могла поверить, места себе не находила. Только на третий день муж смог поехать в город, меня с собой не взял, думал, так лучше. Он не видел ребенка. Ему наговорили бог знает какой чуши, что девочку уже похоронили, что у них такие правила… Он подписал все бумаги и вернулся. Когда он рассказал… я не поверила, я кричала на него, хотела ехать в город. А он сказал, что я схожу с ума, я все выдумываю, не желая смириться с очевидным. Он запретил мне говорить об этом. Но я все эти годы знала: мой ребенок жив. Пять лет назад я познакомилась с одной женщиной, врачом, и рассказала ей свою историю. Показала выписку, она лишь укрепила мои подозрения: диагноз, с ее точки зрения, был полной ерундой. Но через столько лет узнать что-то было немыслимо. Где искать людей, что там когда-то работали? — Она махнула рукой в отчаянии. — А потом появился Боков. Он сказал, что моя дочь жива, в этом я никогда не сомневалась, что он пошел на преступление ради жены… просил у меня прощения… В новых условиях он не смог приспособиться, втроем они жили на его пенсию. Потом заболела его жена. Они продали квартиру, чтобы иметь деньги на операцию, но операция не помогла. После смерти жены он решил разыскать нас. Но не сказал мне, что смертельно болен, — вздохнула Нина. — Это я узнала от вас. Дальше вы знаете. Моя дочь ко мне вернулась через столько лет, но… В моем доме жил чужой мне человек. Я пыталась, я очень хотела, чтобы она действительно стала моей дочерью, и, наверное, делала только хуже.
— Почему вы не рассказали ей? — спросила я.
— Не знаю, — пожала она плечами. — Ее вырастила женщина, которую она любила. Мне кажется, она бы не поверила. Даже если бы поверила, остались бы сомнения. Я думала, что со временем, когда мы привыкнем друг к другу, полюбим друг друга, все произойдет само собой. Когда по телефону у меня потребовали денег за похищенную дочь и я узнала голос Юлиного парня… я не хотела верить, что она причастна к похищению, но я знала — так оно и есть. Она со своим любовником играла жизнью сестры: даже если она не догадывалась о его планах, все равно это произошло, потому что… Боков исковеркал жизнь всем нам: мне, Леночке, Юле… Знаете, он по-своему был к ней очень привязан, он и меня утешал, говорил, что все у нас наладится. Мы ведь виделись с ним время от времени, но так, чтобы Юля не знала. В то утро Боков позвонил, хотел поговорить, просил прийти в сквер. Его тревожила дружба Юли с Каримовым. Возможно, он что-то подозревал, не знаю. Беспокойство в его голосе было неподдельным: наверное, я была не в себе. И когда он позвонил, я… я пошла в гараж, отыскала там проволоку и отправилась на встречу с ним. Он сидел на скамейке, я подошла сзади и… Я удивилась, как легко мне это удалось. Я убила его, не испытывая ни страха, ни жалости. Не подумайте, что я сделала это из мести. Вовсе нет. Самое страшное не прожитые двадцать лет без нее, не мои слезы и моя боль… самое страшное — я не люблю свою дочь. Своего собственного ребенка. Я пыталась, но не смогла… — Она закрыла глаза и вздохнула, а я позвала Сашку и поднялась, собираясь уходить. — Что мне делать? — Нина схватила меня за руку. — Скажите, что? Идти в милицию и во всем признаться? Я думала об этом, по-вашему, я должна…
Я аккуратно высвободила свою руку.
— Решайте сами. Не мне вас судить. Не мне.