Кого же еще могла пригласить королева к своему задумчивому сыну? Могла и хотела пригласить она волшебников. Король не очень-то верил в их заклинания, но против желания жены своей не пошел, а потому уже на следующий день наследный принц беседовал с собравшимися во дворце волшебниками из самых разных – ближних и дальних – краев. И как бы различны волшебники ни были по способностям своим и по тем методикам, которые они применяли, а в итоге их общее собрание мало чем отличалось по результату от недавнего консилиума лекарей. Почти все волшебники сошлись на том, что магия, чародейство и колдовство бессильны перед задумчивостью принца, перед склонностью его к одиночеству.
Почти все волшебники решили так и разъехались, разошлись, разлетелись по своим замкам, избам и лачугам. Почти, но не все – один волшебник остался и попросил короля и королеву уделить ему несколько минут внимания. Конечно, добрые и мудрые правители не отказали в аудиенции этому магу, который был известен и в стране, и далеко за ее пределами как раз склонностью к нетрадиционным подходам в чародействе. Вот и сейчас этот маг удивил короля и королеву тем, что не дал никакого практического совета относительно принца, а просто велел королю пойти на противоположный от дворца берег озера, так похожего на стальное зеркало, там найти землянку, в которой уже почти сто лет, а то и больше живет старец, известный своею мудростью.
– Если и медицина, и магия бессильны, то простая мудрость человеческая придет на помощь, – заключил, прощаясь, волшебник. Король же после такого наставления решил самолично посетить этого старца, про которого, к стыду своему, ничего не знал. Прихватил король с собой и своего сына – задумчивого принца. И хотя принц не проявил особого энтузиазма, а все же пошел с отцом. Вместе они обошли озеро, так похожее на стальное зеркало, и вышли к землянке. Король тихонько постучал своим посохом в дверь. И через миг из землянки показалась седая борода, обрамляющая светлое лицо, на коем нельзя было не заметить какие-то небывалые по яркости глаза. Эти глаза принадлежали тому самому старцу, ради которого и явились отец с сыном на берег озера.
– Знаю, что привело вас, – сказал старик очень приятным голосом, напоминающим шелест осенней листвы в лесу, – знаю и то, что поможет юному принцу стать в будущем хорошим королем, добрым и мудрым правителем страны нашей. Сказав так, старец обернулся к землянке своей и вытащил из глубины ее серебряную кольчугу.
– Вот, юноша, – продолжил старец, – надень сейчас эту кольчугу и ступай, ничего не боясь, прямо в это вот озеро. Иди до самого дна. И не бойся захлебнуться водой. Кольчуга эта обладает чудесным свойством: тот, на кого она надета, умеет под водою дышать.
Принц хоть и был задумчив, а привык слушаться старших. Потому, ничего не спрашивая, надел серебряную кольчугу, поклонился старцу и отцу своему, королю, и после этого смело зашагал в озерные воды. Вскоре вода накрыла его полностью. А король и старец остались смиренно ждать на берегу. Ждать пришлось совсем недолго. Очень скоро озеро, так напоминающее стальное зеркало, заволновалось – к берегу побежали волны, нервно стали биться они о серые камни. И вот еще так недавно мирная гладь вдруг разорвалась, а из нее показался принц в серебряной кольчуге и верхом на крылатом белом коне. Принц улыбался стоявшим на берегу отцу и старцу, а конь нес принца ввысь, нес туда, где над всем миром возвышалась высокая гора, укрытая в любое время года снежной шапкой.
Долго ли коротко ли, а очутился задумчивый принц на самой вершине этой горы. Слез принц с крылатого коня и осмотрелся: красота прежде невиданная открывалась с этой заснеженной вершины, так бы мог вечность целую стоять юный принц здесь и смотреть на сбегающие с холмов леса, на луга в разноцветном сиянии лепестков, на реки, тонкими ниточками разрезающие это разноцветье. Однако понимал принц, что не для любования красотами земли на такую высоту доставил его этот крылатый конь, чудесным образом обретенный на дне озера. Но ради чего?
Только принц задался этим вопросом, как подле себя увидел сундук из чистого золота. Невольно принц залюбовался этим сундуком – так ярко блестело золото это посреди снега в солнечных лучах. Принц приблизился к этой красоте, поднес руку к крышке сундука, и тот по одному этому движению открылся перед принцем, явив юноше свиток пожелтевшего пергамента. Принц взял свиток, сорвал темно-коричневую печать, развернул пергамент и принялся читать. Закончив чтение, он свернул пергамент и положил его на то место, откуда только что взял. После этого закрыл крышку сундука, подозвал к себе гнедого крылатого коня, запрыгнул в седло.
И вместе конь и всадник понеслись, не касаясь земной поверхности, прочь с горы. Когда же крылатый конь доставил принца на берег озера, то юноша, едва успев выскочить из седла, сразу же снял с себя серебряную кольчугу и вернул ее со словами благодарности старцу. Конь же крылатый, как только принц слез с него, сразу же исчез в водах озера. Старец многозначительно улыбнулся и, ничего больше не сказав, ушел в свою землянку. А отец с сыном направились от берега озера во дворец. Всю дорогу король и принц молчали.
Король боялся разочароваться в результатах прошедшего дня – слишком много всего произошло нынче и было бы обидно, если бы принц так и остался задумчивым любителем одиночества. Принц же молчал отнюдь не потому, что остался прежним; как раз наоборот, принц молчал, потому что, прочитав свиток на вершине горы, изменился внутренне, изменился раз и навсегда. И теперь принц просто пытался осмыслить то новое мироощущение, которое он обрел благодаря пергаменту с вершины горы, пытался сжиться с этим мироощущением, понять в этом ракурсе себя и других.
Я не знаю и не могу знать, что было написано в свитке, который в тот день прочитал принц. Знаю только, что с того самого дня принц очень изменился. Он остался счастливым человеком, но теперь был счастлив совсем не так, как раньше. Теперь счастье принца было не в задумчивом одиночестве, что годилось для обыкновенного человека, а в том, что годилось для королевского представления о счастье; счастье для принца отныне и навсегда было в любви; вернее, в обретенном осознании того, что смысл жизни и есть любовь – любовь к ближнему, любовь к Родине, любовь к себе.
Оранжевая птица
Когда май явил себя во всей красе, юный Генрих решил отправиться в лес. Генрих очень любил прекрасные цветы, что расписными коврами украшают лесные опушки в последний месяц весны. Причудливое сочетание красного, оранжевого, синего, сиреневого, желтого, фиолетового – где и когда еще встретишь такое? И еще пуще, чем просто увидеть эти цветы, чем полюбоваться ими, мечтал Генрих о том, как соберет он букет из всех этих полевых весенних цветов и подарит его своей любимой сестре Генриетте. Генрих и Генриетта были сиротами, родители их умерли, когда брат с сестрой были совсем маленькими. И воспитанием Генриха и Генриетты с усердием и старанием занималась бабушка их Галадриэль. Вот уже прошли годы, вот подросли Генрих и Генриетта. И теперь уже они стали ухаживать за бабушкой.
Жили они все в небольшом уютном домике возле тихой речки. И жили, надо сказать, счастливо. Ведь что такое счастье? А счастье это прежде всего покой и свобода. И покой был у Генриха, Генриетты и их бабушки Галадриэль, и свобода была. Генрих рыбачил на тихой реке, охотился в лесу; Галадриэль и Генриетта ухаживали за садом и вышивали гладью такие красивые гобелены, что их приезжали покупать даже для украшения самого королевского дворца. И любили друг друга Генрих, Генриетта и Галадриэль. И в любви был для них смысл жизни. Генрих очень хотел порадовать сестру прекрасными цветами с опушки леса. Генрих знал, что часть цветов Генриетта поставит в вазу, а вазу принесет в бабушкину комнату на окно. Тогда цветам порадуется не только Генриетта, но и старая Галадриэль. А из другой части цветов с опушки леса добрая Генриетта сплетет очаровательный венок, которым украсит свои чудесные волосы.
И будет тогда Генрих любоваться своей сестрой, и будет от этого счастлива. Когда Генрих только еще приблизился к весеннему лесу, то даже не успел еще поразиться красотою цветущего ковра, как еще раньше удивило его волшебное и чарующее пение птицы. Что за птица это была? Генрих не видел, а только слышал, как ласково звучит щебетание ее. Генрих был юн и потому любопытен – он решил во что бы то ни стало посмотреть, как выглядит эта птица, что поет столь прекрасным голосом. Конечно, хоть и юн был Генрих, но знал, что далеко не всегда бывает так, как представляется – пение может быть прекрасным, а сама птичка при этом маленькой и невзрачной. Однако это знание не остановило Генриха. Он даже решил повременить с собиранием букета – так хотелось увидеть ему эту птицу. И птица, надо сказать, и не думала завершать свою песню: прекрасные звуки по мере того, как Генрих приближался, делались еще прекраснее, словно пробуждая от зимнего сна этот чудесный лес. Генриху уже даже казалось, что и цветы на опушке вторили пению невидимой птицы.
Нотки разливались по разноцветным лепесткам и зеленым стебелькам. И все многоцветье ликовало в унисон прекрасной песне. И все же где сама птица? Генрих понимал, что обладательница чудесного голоса где-то рядом. Но где? Лес пока что не давал ответа на этот вопрос. Генрих же, недолго думая, отодвинул завесу из крепко-накрепко сцепившихся ветвей какого-то кустарника и там, за этим кустарником увидал ту, что исполняла песню, так поразившую юного Генриха. Птица мирно сидела под деревом и смотрела на юношу глазками-бусинками. «Будет не честно, – подумал Генрих, – если это волшебное пение не услышат Генриетта и Галадриэль». Птица же была такого ярко-оранжевого окраса, что создавалось впечатление чуждости ее всему остальному лесу. Нет, конечно, и лес в мае был расцвечен самыми разнообразными красками, но столь яркого цвета, каким отличалось оперение птицы, в лесу не было. А надо сказать, что оранжевое чем-то издавна привлекло и Генриха и сестру его Генриетту. Однажды Генрих даже спросил у бабушки:
– Скажи мне, мудрая моя бабушка Галадриэль, почему мне так нравится оранжевый цвет? И Генриетте он тоже нравится.
Тут вмешалась Генриетта:
– Знаешь, бабушка, когда я вижу что-то оранжевое, то у меня из самой глубины души начинает выплывать какое-то странное воспоминание. Но так до конца оно и не выплывает, так что не могу я сказать, что же это такое.
И отвечала старая и мудрая Галадриэль, знавшая ответы на все вопросы:
– Оранжевый цвет, милые внучата мои, был любимым цветом вашей мамы и моей дочери, прекрасной Гортензии. И самый любимый наряд Гортензии был именно оранжевым. Вы не помните ваших родителей, однако наша память так устроена, что может сохранять на своих задворках что-то такое, что мы сами себе объяснить не в состоянии. Так и с оранжевым цветом – в вашей памяти появляется будто отблеск наряда прекрасной Гортензии, и вы, будучи ее детьми, не можете оставаться равнодушными ко всему оранжевому, что только встречается в мире.
Так тогда объяснила старая Галадриэль то, отчего внукам ее так нравится оранжевый цвет. И нынче только, увидав птицу в лесу, Генрих вспомнил рассказ своей бабушки. И тогда решил просить птицу вместе с ним пойти в домик на берегу реки, чтобы подружиться с Генриеттой.
– Прекрасная оранжевая птица, что поет столь чудесно! – обратился Генрих к птице. – Не будешь ли ты согласна побывать в моем домике и познакомиться с моей сестрой Генриеттой и бабушкой Галадриэль? Я слышал твое пение, видел тебя, а они не слышали и не видели. Мне же так хочется разделить эту радость с самыми близкими мне людьми – с бабушкой и сестрой.
Оранжевая птица выслушала речь юноши, ничего не ответила, но зато, взмахнув крыльями, вмиг взлетела и оказалась тотчас на плече удивленного Генриха. Юноша был не по годам сметлив и потому уразумел, что оранжевая птица дала тем самым понять свое желание побывать в домике Генриха. Осторожно ступая, чтобы птица не испугалась и не улетела, Генрих пошел прочь от леса в сторону дома у тихой реки. Понятное дело, не стал он в этот раз собирать цветы для букета и венка, справедливо рассудив, что сделать это можно и завтра и даже послезавтра, а вот птицу столь прекрасную в другие дни встретить будет, пожалуй что, даже и сложновато. Не спеша Генрих шел к дому, а оранжевая птица все это время весьма смирно сидела на плече у юноши, с любопытством поглядывая по сторонам. Так добрались Генрих и птица до вершины холма, откуда был уже виден и домик, и тихая река. И как ни привычен был этот пейзаж юноше, а каждый раз не мог он не восхититься красотой того места, в котором ему посчастливилось жить.
Нынче же радость увеличивалась еще и потому, что Генрих предвкушал то удовольствие, которое испытают бабушка и сестра при виде оранжевой птицы. В какие-то моменты по дороге домой Генриху даже казалось, что вовсе не птицу несет он на своем плече, а маму его и Генриетты, дочь Галадриэль прекрасную Гортензию. Однако это конечно же не было правдой – Гортензия была Гортенизей, а оранжевая птица была всего лишь оранжевой птицей. Но все равно что-то родное ощущал Генрих в прекрасной птице, что сидела на его плече и озиралась по сторонам. Потому, вероятно, и приняли так радостно оранжевую птицу в домике на берегу тихой реки – приняли Галадриэль и Генриетта – тоже, возможно, рассмотрели в птице что-то родное, близкое.
А может быть, просто птица очаровала бабушку и внучку своим чудесным оперением столь непривычного и необычного цвета. Когда же оранжевая птица стала петь, то тут и Галадриэль, и Генриетта, и даже Генрих прослезились от счастья – столь чарующей была песня птицы из леса. Прошел май, вслед за ним, как в Природе и положено, пожаловал июнь, а за июнем – июль. Все эти месяцы оранжевая птица жила в домике у тихой реки и радовала слух хозяев своими прекрасными песнями, а взгляд радовала своим великолепным окрасом. Лето в тот год стояло теплое, мягкое. Радовало солнышком, но дождик-добряк не был редкостью в то лето. Июль же, как ему и положено, праздновал макушку лета красавицами-грозами, что непременно случались в послеобеденный час каждый день в течение двух недель. После грозы дышалось легко, свободно. Хотелось жить и радоваться этой жизни. В то лето в домике у тихой реки все были еще счастливее, чем обыкновенно: и Генрих, и Генриетта, и старая Галадриэль, и даже сама оранжевая птица – все были счастливы так, как никогда прежде счастливы не бывали. И дело спорилось, и так прекрасно было после трудового дня послушать пение оранжевой птицы, а той и самой было радостно выступать перед столь благодарными слушателями, каковыми были хозяева домика у тихой реки.
Но вот пришел и вслед за тем в положенный ему срок ушел август. Постучался в калитку грустный сентябрь – постучался листом, пожелтевшим за одну ночь, и печальным, совсем не летним дождиком, проливающим слезки свои на окошки домика возле тихой реки. В один из таких сентябрьских печальных дней, пробуждающих воспоминания – светлые, но грустные; в один из таких дней красно-желтых листьев оранжевая птица покинула гостеприимный домик у тихой реки. Не простилась, не спела песню прощальную, а выпорхнула в раскрытое окно и скрылась где-то, где заканчивается холм и начинается лес. Погоревал Генрих, но, как говорится в таких случаях, делать нечего – жили раньше без оранжевой птицы, проживем и теперь. Погоревала бабушка Галадриэль, даже всплакнула вместе с дождиком сентябрьским, но и она понимала, что вечно птица не могла бы оставаться в их домике, а потому стала Галадриэль, как, впрочем, ее возрасту и свойственно, снова жить воспоминаниями.
И только Генриетта таки не смогла в ту осень свыкнуться с мыслью о том, что оранжевой птицы нет больше рядом, что никто не встречает утро чудесной песней и не провожает день песней еще более чудесной. Долго горевала Генриетта, и стала она день ото дня чахнуть прямо на глазах. Расстроилась тогда старая бабушка Галадриэль, опечалился и брат Генриетты Генрих. В чем причина хвори юной Генриетты? Неужели девушка так переживает то, что оранжевая птица улетела? Галадриэль рассудила, что так оно и есть.
О своих мыслях поведала бабушка внуку, а тот, недолго думая, собрался в путь – решил Генрих во что бы то ни стало разыскать птицу, вернуть ее в домик на берегу тихой реки, вернуть для того, чтобы выздоровела бедная Генриетта. Ясным сентябрьским днем забрался Генрих на вершину холма и стал смотреть вдаль. Куда ему идти? В какую сторону держать путь в поисках оранжевой птицы? Только задумался над этим юноша, как увидел прямо в нескольких шагах от себя вход в пещеру. Никогда прежде, сколько ни бывал Генрих на вершине холма, а входа этого не видел. Потому и посчитал добрый юноша, что там, за этим входом и кроется разгадка тайны оранжевой птицы, которая счастливо жила все лето вместе с Генрихом, Генриеттой и Галадриэль, но как только пришла к домику возле тихой реки осень, тотчас же улетела куда-то, вызвав хворь у юной и прекрасной Генриетты. Генрих направился к пещере и вскоре уже шел по довольно-таки темному коридору, который – Генрих не мог не почувствовать это – уводил куда-то вниз, очень глубоко под землю. Однако Генрих не собирался отступать, он все шел и шел, пока, наконец, не оказался возле непонятно как и чем освещаемого подземного озера. Всюду летали, отражаясь в прозрачной воде, какие-то огоньки; некоторые из них с любопытством подлетали к Генриху, но, испугавшись, отлетали подальше; некоторые облетали юношу; а иные падали в подземное озеро и таяли там, исчезали в бездне… И тут среди этих летающих огоньков Генрих отчетливо рассмотрел силуэт той самой птицы, что встретил он в мае еще в лесу и что прожила все лето в их домике у тихой реки. Да, сомнений не было – это была та самая и никакая другая птица. И пусть цвет ее отличался от ярко-оранжевого и был скорее сиреневым, все равно силуэт нельзя было не узнать. И Генрих пошел прямо к ней, к прекрасной птице. Птица же не улетала, она, как казалось, ждала Генриха. Когда же юноша приблизился почти вплотную и хотел уже было протянуть руку, чтобы взять птицу, та вдруг промолвила человеческим голосом: