– Не можем, – отрезала Зинта. – У нас на это денег не хватит.
– Разве тебе мало платят?
– Сколько положено, столько и платят. В Молоне нет недостатка в лекарях, особенно в столице, а расценки на нашу помощь установлены Палатой Попечителей. Да я и не стала бы брать лишнее. Голодать не будем, но на прислугу не наскребем.
– Я тоже найду себе заработок. Раз я маг…
– Опять забыл о том, что до тех пор, пока тебя не приняли в Добрую Магическую Коллегию, ты не имеешь права на самостоятельную практику? Тебя за это сурово накажут, и думать забудь. Что ты еще умеешь?
– Управлять аэрокаром. Ломать компьютерные программы и все в этом роде. Драться без оружия и на ножах, несколько лет занимался, наставники меня хвалили. О, может, вот это? На первое время пойду в охранники…
– Не годится, – вздохнула Зинта. – У добрых охранников своя гильдия, и ученика-мага туда не возьмут, не по правилам. А то, что ты обучен драться, очень хорошо. Паяна – большой город, тут есть не только доброжители, иногда и зложители попадаются, хотя их, конечно, не очень много. Есть плохие места, где молодым женщинам и парням вроде тебя лучше не появляться. Добрые власти борются с пороками, но никак не могут истребить их до конца.
– Что это за места?
– Окрестности порта. Жженое предместье – там живут те, кого за скверное поведение выселили из Паяны. Барахольные кварталы – там всякие заведения для иностранцев, наши доброжители туда не пойдут, а заграничный народ платит за тамошние развлечения, и государственной казне с этого прибыток. Я-то могу ходить где угодно, меня не тронут, чтобы не прогневать Тавше, а тебе стоит поберечься.
– Посмотрим… – задумчиво щурясь из-под челки, протянул Эдмар и сразу же сменил тему: – Я еще рисовать умею. Это сойдет?
– Тоже нет. У добрых художников своя гильдия, и чтобы тебе разрешили зарабатывать рисованием, нужно туда вступить, после того как пройдешь обучение и сдашь экзамены. Иначе тебя осудят и заставят заплатить штраф.
– Как у вас тут все по-доброму устроено… – сумрачно процедил Эдмар.
По счастью, он был не из тех, для кого уныние – родная стихия. Зинта видела, что он находится в подавленном состоянии, но вместо жалоб он изощрялся в иронических комментариях. Больше всего доставалось медному баку в ванной. Зинта не возражала: пусть ехидничает сколько влезет, лишь бы не пробовал греть воду с помощью магии. Эдмар, видимо, и сам понимал, что может с этим напортачить, и воздерживался от рискованных опытов.
– Ты никогда раньше не жил в таких условиях?
– Не поверишь, но жил, целых две недели. Неделя – это на день меньше, чем ваша восьмица. У нас есть Земля-Парк – планета с городами-музеями для путешественников, там все устроено по старинке. Моя тетя Софья там работает. В ближайшие каникулы я опять туда собирался… Там это было развлечение, которое может закончиться в любой момент, как я пожелаю, а здесь – полный крантец. Ничего, на прислугу я все-таки заработаю, вот увидишь. Только сначала руку приведу в порядок.
С магией самоисцеления дела у него обстояли неплохо: оставшиеся после ожога рубцы начали понемногу разглаживаться, уступая место здоровой коже.
– Как ты собрался зарабатывать, если ни в охранники, ни в художники тебя не возьмут, а в мусорщики сам не пойдешь?
– Есть еще одно ремесло, которым я владею, – он загадочно подмигнул из-под челки, но вдаваться в дальнейшие объяснения не стал.
– Надеюсь, ты не воровать собираешься? – насторожилась Зинта. – Только этого не хватало!
– Не воровать, не бойся. Вполне себе приличное ремесло, востребованное определенной частью доброго населения. А мама еще говорила, что я дурака валяю…
Ничего больше Зинта от него не добилась. Ей и без прислуги было хорошо. В отличие от Эдмара, тоскующего по своему прежнему миру, она радовалась переменам, все вокруг казалось ей волшебно притягательным: и широкие многолюдные улицы с домами в несколько этажей, и крытые разноцветной черепицей башни в центре Паяны – красота неописуемая, и новая квартира с блеклыми кремово-зелеными узорами на обоях, с подержанной, но чистенькой мебелью, с таким замечательным медным баком для нагрева воды!
Их осталось четверо: Суно, Чевальд, Джефройм и Хеледика. Девчонка была до сих пор жива только потому, что хвостиком следовала за Орвехтом и беспрекословно выполняла все его команды – понимала с полуслова, а порой и жеста хватало. Они укрылись в старой часовне Кадаха Радетеля в рощице меж двух пастбищ и смахивали то ли на дезертиров из разгромленной армии, то ли на беженцев, еле сумевших спастись от пожара или наводнения. Оборванные, грязные, в запекшихся ссадинах.
Часовня пока выдерживала напор нежити, и амулеты у посланцев Ложи были мощные, иначе вряд ли удалось бы уйти из города. На магию ни у кого не осталось сил, а кормильца, чтобы зачерпнуть из Накопителя, с ними не было. Вдобавок не приходилось сомневаться, что обложившая их со всех сторон нежить уже подмяла под себя здешний Накопитель и сама оттуда тянет.
Небо заволокло мутным водянисто-коричневым туманом, солнце маячило сквозь это марево умирающим светляком, и хотя оно висело высоко, внизу царили сумерки. Впрочем, вовсе это не туман, а призрачные костяные своды. Гигантский череп китони, накрывший Принихум вместе с окрестностями… Гм, в худшем случае – всю Мезру.
Моментами Орвехту хотелось ругаться до белого каления: что же вы, жабьи дети, натворили?! Но тщетным сквернословием делу не поможешь, да и жабьих детей, виновных в этом светопреставлении, рядом не было. Они уже заплатили последнюю цену за свою дурость. Суно подозревал, что на много шабов вокруг не сыскать ни одного живого человека. Уцелели только трое магов из Аленды и песчаная ведьма.
Катавасия началась вскоре после похорон Клойсима. Если точнее, во время поминальной трапезы, устроенной в «Счастливом кухаре». Хозяина заведения, по обычаю севшего за стол вместе с опечаленными постояльцами, дернула нелегкая принести свой любимый кубок.
Хозяин оказался из ветеранов Светлейшего войска, и была у него заветная вещица, память о победе над Китоном: оправленная в трофейное серебро трофейная же костяная чаша.
Едва увидев на столе эту, с позволения сказать, посудину, Суно почуял, что дело плохо, полная отхожая яма, как говорят деревенские жители, и начал спешно плести блокирующее заклятие, не обращая внимания на озадаченные взгляды молодых коллег. Он им потом все объяснит, главное было – успеть, счет шел на мгновения…
Он не успел.
Из хозяйского кубка, наполненного поминальным белым вином «Роса скорби», как будто выпорхнуло облачко мошкары. Или костной муки, или коричневато-белесой пыли, но больше оно походило на мошкару, потому что заунывно зудело. Еле слышный безнадежно тоскливый звук ощущался где-то на грани восприятия, и при желании можно было все списать на «померещилось» или «голову напекло».
Хозяин оторопело уставился на эту дрянь, а в следующий момент «мошкара» облепила его ползучим покровом, и он сразу начал съеживаться и усыхать, словно время для него неимоверно ускорилось. Сперва он кричал отчаянно и басовито, потом ныл старческим фальцетом и, наконец, умолк, превратившись в скрюченную мумию, которая выглядела точь-в-точь как труп Джамо Фрелдона, убитого в Аленде.
«Мошкара», которая на глазах множилась, набросилась на остальных людей. Орвехт закончил с заклятием, но было поздно: миновал тот момент, когда еще можно было загнать эту напасть обратно в кубок, сделанный из черепа китони и оправленный в потемневшее серебро, добытое в западных отрогах Унского хребта.
Какофония воплей, стонов и всхлипов рвала барабанные перепонки. Остро пахло гниющей плотью, теперь это было отнюдь не наваждение.
Дознаватели, соединив усилия, установили круговую защиту.
– Коллеги, нужна подпитка! – крикнул Суно местным магам, тоже приглашенным на поминки.
Двое пожилых кормильцев даже не посмотрели в его сторону. С ними творилось что-то неладное, как будто они ничего вокруг не видели и не слышали. И они, вне всяких сомнений, вовсю тянули из Накопителя, вот только куда же все это уходило… Вскоре Суно понял – куда, и это едва не стоило ему позорной утраты самообладания. Принихумские кормильцы питали драгоценной силой нежить, которая, словно наведавшийся в гости кладбищенский туман, уже оккупировала весь зал «Счастливого кухаря».
Их отечные морщинистые лица застыли, глаза остекленели – ни разума, ни воли там и с чайную ложку не наберется. «Мошкара» обволакивала их, но не трогала: зачем же губить кормушку? Она продолжала разбухать, как на дрожжах, на полу валялись ссохшиеся трупы и опрокинутые стулья, скатерти на сдвинутых столах были заляпаны вином, пивом, соусом, а снедь на блюдах и в кастрюльках выглядела прокисшей. Такой запечаталась в памяти у Суно эта картинка, перед тем как они тесно сбитой группой вывалились из трактира наружу.
Мешочек с костяным обломком Орвехт вытащил из кармана и отшвырнул от себя подальше, сопроводив это действие отсекающим заклятием. То же самое он велел сделать Чевальду, у которого хранился нож. Пусть исследования показали, что магии в этом предмете после убийства Фрелдона не осталось, лучше поберечься.
Вначале Суно собирался кровь из носу совершить экзорцизм, лишь бы сил хватило, но скоро стало ясно, что в этом нет никакого смысла: что толку возиться со «Счастливым кухарем», если то же самое творится по всей улице? И на соседних улицах, и дальше… Бедствие охватило весь городок.
Группа столичных магов держала оборону. От прибившейся к ним девчонки пользы в этом деле не было, зато она и не мешала. Глаза испуганно распахнуты, губы побелели, но ни визга, ни лишней суеты. Вот молодчина, таких спасать не трудно, мельком подумалось Орвехту.
Первым они потеряли Тимонехта. Тот бросился к женщине, которая выскочила в палисадник с ребенком на руках и, срывая голос, звала на помощь. Перемахнув через невысокую ограду, парень заклинанием заставил отпрянуть вытекавшую из окна «мошкару» – при дневном свете эта жуть казалась дымно-коричневатой, словно сам воздух пошел грязными пятнами, – подхватил горожанку, у которой ноги от ужаса подгибались, и потащил к калитке, но тут из окон и дверей дома целыми тучами хлынула клубящаяся дрянь.
Всех троих словно облепил рой растревоженных пчел или всколыхнувшаяся масса пыли, а потом на дорожке с аккуратным бордюром из желтых и розовых кирпичей осталась куча одежды и обтянутые высохшей кожей скелеты – два побольше, один поменьше. Брошенные магами заклятия особого действия не возымели: пылевой студень, пахнущий гнилыми костями, в ответ на это едва содрогнулся – и никакой другой реакции.
– Не пытайтесь кого-то здесь выручить, – устало посоветовал Орвехт. – Ничего не получится, и сами пропадете, как Тимонехт, добрых ему посмертных путей.
– Почему? – искоса глянув на старшего мага, спросил Джефройм, изящный и неравнодушный к моде, но при этом вдумчивый юноша из аристократического семейства.
– Потому что жители Мезры сами навлекли на себя беду, это их проклятье. Нежить атакует нас не слишком рьяно лишь потому, что мы здесь чужие, так что у нас есть шанс выбраться. Но вытащить отсюда никого из местных не сможем, если попытаемся – погибнем сами. Вы уже видели, как это происходит.
– А как же она? – Чевальд кивком указал на Хеледику.
– Она тоже здесь чужая, за полгода не стала в Принихуме своей, иначе я бы ломаной полушки не дал за ее жизнь.
– Но в чем дело-то? – поинтересовался угловатый долговязый Кеванд, всегда ходивший с таким выражением лица, словно то ли зуб у него разнылся, то ли неразрешимые вечные вопросы одолевают.
– В дурости человеческой. Как обычно.
Умерших надлежит предавать погребению – в согласии с их пожеланиями, или по обычаю, или, за неимением выбора, любым пристойным способом. Либо, если ты ничего не в силах сделать, просто пройди мимо, попросив прощения у духа и пожелав ему добрых посмертных путей. Глумление над мертвецами чревато неприятностями: вдруг дух все еще находится поблизости и ему твои действия не понравятся? Это все равно что мучить собаку: возможно, она незлая, забитая и попросту убежит, а возможно, так тебя цапнет, что до конца жизни будешь маяться. Или не сразу цапнет, а подстережет через месяц-другой, когда ты уже и думать об этом забудешь. Духи умерших не хуже злопамятных псов способны ждать своего часа.
Солдаты Светлейшего войска, разгромившего армию Китона, не омрачали свой триумф такими соображениями. С чего у них пошла мода на черепа китони, можно только строить догадки, хотя хорошо бы выяснить доподлинно, это Орвехт взял на заметку. Эта мода была не то чтобы повальной, но, как можно судить по вскрывшимся последствиям, достаточно массовой. Одни отрезали головы убитых врагов и вываривали в походных котлах черепа – на добрую память о своей крутизне и победоносно завершившейся военно-просветительской миссии. Другие не порицали их и не сдавали начальству, которое наверняка тем же самым занималось. Из черепов китони делали кубки, чаши, плевательницы… Еще шкатулки женам и невестам, те сами выпрашивали такие подарки. Из других костей мастерили поделки помельче, вроде ножа, которым был убит Джамо Фрелдон.
И ведь Светлейшая Ложа об этом не знала. Прошляпили.
Оскорбленные духи китони последовали за своими останками. Этого можно было избежать, если бы над трофейными костями провели необходимые магические ритуалы. Но обряд, отсылающий духа прочь, стоит недешево, и вдобавок владелец трофея должен оплатить разрешение, которое выдадут не всякому: как говорится в народе, что дозволено генералу, то не дозволено капралу.
В столице и окрестных землях Светлейшая Ложа регулярно проводила проверки на предмет незаконного хранения вещей такого рода. В провинциях эти проверки тоже должны были проводиться в установленные законом сроки… Но поскольку в Мезре пресловутые трофеи имелись едва ли не в каждом пятом-шестом доме, местные маги предпочитали не ссориться с обществом, а брать взятки и отправлять в Аленду сфальсифицированные отчеты.
– Доигрались, – угрюмо и сухо заключил Суно. – Приезжие, быть может, сумеют унести отсюда ноги, а местное население обречено. Мезра превратится в обширное кладбище, и вновь селиться здесь можно будет не раньше чем через несколько лет – в лучшем случае.
– Вы думаете, вся Мезра? – произнес побледневший Кеванд.
– Скорее всего. В здешних поселениях одни и те же специфические нравы, Принихум – типичный мезрийский город. Поэтому, коллеги, я бы не надеялся на то, что, если мы отойдем от него на несколько шабов, над нами вновь засияет солнышко и вся нежить останется позади.
Солнце над ними и сейчас сияло, но потерянно и тускло. Орвехт и его спутники укрылись в заброшенном сарае, очертив снаружи защитный круг. Торчавшие возле порога травинки отбрасывали слабые тени, как в облачную погоду или при частичном затмении. Все стихло, и в накрытом недоброй тенью Принихуме царила мертвая тишина, словно никого там не осталось – ни людей, ни животных, ни птиц.
– Война ведь давно была, – Чевальд говорил шепотом, как будто опасаясь потревожить эту тишину. – Почему только теперь?
– Очевидно, потому, что некоторое время назад нарушилось мировое равновесие, – с легкой досадой отозвался Суно. – Колебания уже затухают, но вот же не обошлось без катастрофы…
– А что за нарушение? – Несмотря на аховую ситуацию, в глазах молодого мага мелькнул проблеск любопытства.
– Неизвестно, – Орвехт устало махнул рукой – мол, какая разница. – Гипотез несколько, мнения разделились, как обычно.
– Может быть… – встрепенулся Кеванд.
– Нет, не может, – окоротил его старший коллега, отлично знавший, какими странными идеями этот молодой человек увлекается. – Мировое равновесие не имеет ничего общего с бредовыми умствованиями о том, что все, мол, зиждется на балансе добра и зла, и если в одном конце города кто-то пригрел бездомную сиротку, в другом конце непременно нужно обобрать прохожего, да желательно еще и навалять ему, иначе мир покатится в тартарары. Это все беллетристика… Гм, в высшей степени приятная и полезная для тех, кто кормится, обирая прохожих. Истинное магическое равновесие – это просто-напросто соотношение всевозможных сил, больших и малых, имеющих имена и безымянных. Если нечто, скажем так, увесистое в магическом плане вторгнется в наш мир извне, или, напротив, безвозвратно уйдет за его пределы, или по какой-то причине рывком сменит свое местоположение, произойдет магическое возмущение, сотрясение слоев реальности. Бросьте камень в пруд – по его поверхности побегут круги, вода выплеснется на берег, но постепенно волнение сойдет на нет. Здесь то же самое, и все вы, кроме Хеледики, об этом знаете из базового курса онтологии, – Суно искривил пересохший рот в усмешке. – Я надеюсь, что знаете… Некоторое время назад где-то в Сонхи произошло что-то в этом роде, и пробуждение здешней трофейной нежити, которая до сей поры пребывала в дремотном состоянии, – одно из последствий возникшего возмущения.
Эта небольшая лекция, прочитанная академическим тоном, помогла успокоить нервы и самому Орвехту, и его слушателям. Ясно было, что в сарае не отсидишься, из Принихума надо выбираться.
Они двинулись к западной оконечности вымершего городка, и сначала вокруг было тихо, никакого шевеления на залитых печальным коричневатым светом улицах, но потом началось преследование. Из окон домов медленно, словно бы неохотно выползали облака зародившейся из костного праха неживой «мошкары», плыли попутным курсом, как будто раздумывая, атаковать или нет.
Добротные постройки сияли чистенькой светлой штукатуркой. На брусчатых тротуарах лежали мумифицированные тела. Кое-где попадались трупы лошадей, такие же ссохшиеся. Ветер колыхал в распахнутом окне громадную, как парус, тюлевую занавеску. Вещи были в полном порядке, тление их не тронуло, и растения вроде бы не собирались чахнуть, а продукты в одночасье испортились – возле распахнутых дверей лавок ощущался запах гниющей еды.