Добротные постройки сияли чистенькой светлой штукатуркой. На брусчатых тротуарах лежали мумифицированные тела. Кое-где попадались трупы лошадей, такие же ссохшиеся. Ветер колыхал в распахнутом окне громадную, как парус, тюлевую занавеску. Вещи были в полном порядке, тление их не тронуло, и растения вроде бы не собирались чахнуть, а продукты в одночасье испортились – возле распахнутых дверей лавок ощущался запах гниющей еды.
Впрочем, Суно и без него не рискнул бы запасаться здесь продовольствием.
Кеванда одолевало чувство вины: за поведение солдат Светлейшего войска, за то, что сам он вовремя не догадался, в чем дело, за то, что не удержал беднягу Клойсима, когда тот отправился играть в загадки с крухутаком, – и демоны знают за что еще. Время от времени он пытался поговорить на эту тему с остальными, но Орвехт каждый раз его обрывал.
На них напали на окраине Принихума, возле скотного двора. Из-за ограды тянуло запахами навоза и скисшего молока, но не слышно было ни мычания коров, ни жужжания мух. Суно сделал знак остановиться. Шаркающие шаги, медлительный перестук копыт. Здесь выжил кто-то еще?.. Или дело совсем плохо?
Оказалось, совсем плохо. Это были маги-кормильцы, окутанные, словно грязноватыми кисейными мантиями, колышущейся «мошкарой», – не трупы, как остальное население несчастного городка, но вряд ли по-настоящему живые. За ними тащилось несколько мумифицированных коров – шатко переступающие костяки в обвислых шкурах, с мертвыми белыми глазами. Хвосты болтались, как веревки.
Алендийцы почти одновременно ударили по нежити заклятиями, в воздухе мелькнули бледные язычки пламени. Орвехт целил в кормильцев, но то, что хозяйничало в Принихуме, берегло их как зеницу ока: «мошкара» приняла удар на себя и обратилась в пепел. Образовавшуюся пустоту мигом заполнила новая туча клубящегося праха, трем старым магам с мутными стеклянными глазами ничего не сделалось.
Добраться до людей, защищенных чарами и амулетами, этот прах не смог, а дохлые коровы были слишком медлительны, чтобы представлять серьезную угрозу. Удалось сбежать от них. Кеванд опять завел речь о том, что мы-де сами во всем виноваты. Суно предупредил, что еще одно слово – и будешь выбираться отсюда самостоятельно, после этого парень заткнулся. И ведь способный маг, хорошие оценки получал, полный курс окончил… Но ему никогда раньше не доводилось влипать в такие переделки, а кураторы из Академии на умственные завихрения Кеванда смотрели сквозь пальцы: все равно ему работать в коллективе – коллеги, если что, присмотрят и одернут.
Уже на выходе из Принихума на них набросились взбесившиеся деревья. Вернее, древесный народец, то ли подчинившийся нежити, то ли вконец ошалевший от происходящего вокруг. Исхлестанные ветками, до крови исцарапанные, в порванной одежде, они кое-как вырвались, потеряв по дороге Кеванда. Тот был слишком погружен в размышления о всеобщей вине, и когда понадобилось по-звериному, на пределе, драться за свою жизнь, это его подвело.
Суно был уверен, что дело именно в этом, потому что даже Хеледика, не способная колдовать и физической силой уступавшая любому из спутников по меньшей мере вдвое, выбралась из треклятой аллеи орешника вместе с остальными, а Кеванда длинные цепкие ветви, обагренные кровью, оплели и превратили в истерзанный кусок мяса. Он сдался. «А вдруг мой враг имеет право так со мной поступить? И в самом деле ведь имеет, если задуматься…» – соображения такого рода его погубили, и Суно решил, что непременно напишет об этом официальную докладную бумагу руководству Академии. При условии, что выберется из Мезры живым.
К тому времени, как они увидели впереди рощицу с часовней Радетеля – красная черепичная крыша торчала шатром над нежно-зелеными кронами деревьев, обещая спасение, – стало ясно, что ситуация совсем скверная. В небе соткалась пугающая тускло-коричневая пелена, и простиралась она от горизонта до горизонта, без единого просвета.
Если в последние два-три года все, что окружало Зинту в Апне: дома, повозки, соседи, мостовые, городская лечебница, их с Улгером квартирка – напоминало сплошное желе, в котором она по горло увязла, да так, что скоро совсем потеряет способность двигаться, то здесь дела обстояли иначе. Она скользила по хитросплетениям обширной пестрой Паяны, словно в непрерывном танце, почти не чувствуя собственного веса.
Ага, конечно, куда как замечательно! Молонский доброжитель не должен рваться из маленького городка в столицу, не должен наслаждаться ощущением свободы, не должен с восторгом глазеть на все интересное. Надо приносить пользу обществу на том месте, которое досталось тебе по стечению обстоятельств либо по решению мудрых вышестоящих доброжителей, а что-то самовольно в своей жизни менять – неправильно, ничуть не лучше, чем предаваться поеданию шоколада. Зинта об этом знала, но все равно радовалась, что это она первая нашла Эдмара и в результате попала в Паяну. Наверное, она сильно испорченная, зато ей теперь хорошо.
Безнадежно испорченной она все-таки не была, поскольку Тавше не лишила ее своей милости. Зинта зарегистрировалась в доброй службе быстрой помощи и с утра до вечера или же с вечера до утра бродила по улицам, по первому зову бросаясь лечить тех, кто в этом нуждался. Чтобы не заблудиться, купила карту Паяны, которую носила в футляре на поясе. Одни пациенты честно платили ей за труды, другие, да простит их Милосердная, из бережливости отделывались грошами, третьим нечем было заплатить, и таких Зинта лечила бесплатно во славу Тавше.
Служба направила ее в бедняцкий район, и ежедневный прибыток был невелик, а сегодня и вовсе не повезло. «Зов боли» привел ее к двухэтажному дому за высокой оградой, который выглядел побогаче соседних построек, да только ничего там Зинте не светило, к несчастью и для нее, и для страждущего.
Один из тех редких случаев, когда лекарь под дланью Тавше не в силах помочь. Маг с перекошенным от боли ртом еще и обругал прибежавшую на зов лекарку. Хорошо, что не проклял. Он выглядел злобной и склочной личностью, ничего удивительного, что выискались зложители, захотевшие его отравить. Впрочем, Зинта тут же себя одернула: стыдно для доброжительницы такое думать.
Разглядывая по дороге домой железные завитушки на балконах, флюгера на крутых черепичных крышах, по большей части изображающие собак – считалось, что это угодно четверке великих псов, витрины лавок, наряды встречных дам, она вскоре избавилась от досады. Подумаешь, обругали. Вокруг столько чудесного – глаза разбегаются, а она будет переживать из-за чьей-то брани и уплывшего шанса заработать несколько серебряных монет?
Эдмар уже вернулся из библиотеки и, с ногами забравшись в кресло, обитое вытертым цветастым штофом, читал истрепанный учебник истории. На объемистом подлокотнике-валике стояла кружка с молоком. Он пристрастился к молоку, Зинта это одобряла: помогает залечивать кожу после ожога, вдобавок это лучше, чем хлестать всякую дрянь, до которой бывают охочи парни его возраста. Косая темная челка падала на глаза. Он уже спрашивал, нельзя ли хотя бы челку выкрасить, чтоб были вишневые, синие или фиолетовые пряди, красиво же будет… Про себя ужаснувшись, Зинта категорически сказала нет – «если не желаешь, чтобы тебе на улице нос расквасили и крашеные патлы откромсали, доброжителям это не понравится».
Кроме как испакостить собственные волосы, у него было еще два заветных желания: во-первых, вернуться в свой мир, во-вторых, до тех пор, пока не найден способ побега, нанять домработницу. Похоже, мальчишка всерьез настроился заработать на прислугу. Однажды поинтересовался, сможет ли Зинта его вылечить, если он подхватит какую-нибудь заразу: мол, это важно – «рабочий вопрос». Неужели и впрямь решился пойти в подмастерья к мусорщикам или золотарям? По крайней мере, услышав утвердительный ответ, он непонятно ухмыльнулся. После некоторого раздумья Зинта расшифровала выражение его лица как ироничную и чуточку горькую гримасу гордого существа, решившегося переступить через свою гордость ради достойной цели. Ну-ну, посмотрим, чем это закончится.
Она тоже налила себе молока и вздохнула, пристраиваясь на стуле у окна:
– Жалко, на пирожные денег не хватило.
– Погоди, еще поедим пирожных. И шоколада. Во что бы то ни стало выясню, где его тут продают из-под полы.
– Нигде не продают, еще чего не хватало!
– Существует же контрабанда, и должны быть отлаженные каналы сбыта…
– С этим злом борется добрый управитель портовой таможни. Я слышала, это суровый и ответственный доброжитель, мимо него ни один гнупи не прошмыгнет, ни один чворк не проползет, и все боятся его прогневать.
– Так, может, он и ведает подпольной торговлей?
– Постыдись возводить хулу на почтенных доброжителей!
– Да я не возвожу, просто высказываю предположения… – Эдмар обезоруживающе улыбнулся – этот паршивец умел обезоруживающе улыбаться – и перевел разговор на другую тему: – А что там были за пирожные?
– С корицей и кремом из взбитых сливок, я всего два раза такие ела. Если б я смогла вылечить того доброго мага, сегодня состоялся бы третий раз, и ты бы тоже попробовал эту вкуснятину.
– Ты – и не смогла кого-то вылечить?
– Ну да. Какие-то зложители его отравили, а он ведь маг, поэтому обыкновенное противоядие не поможет. Бывают яды, при соединении с которыми магическая сила пострадавшего порождает нерушимую привязку, от таких отравлений человека, лишенного магии, вылечить намного легче, чем волшебника.
Зинта говорила, глядя в окно на ползущий по улице Ранних Луковиц громоздкий экипаж с резными украшениями на крыше, и обернулась, когда Эдмар закашлялся.
Он поперхнулся молоком. На его новой пестровато-бежевой рубашке – хорошая рубашка, многие доброжители такие носят, а ему, извольте видеть, расцветка не понравилась! – белели капли и темнели мокрые пятна. Длинные глаза, обычно усмешливо сощуренные, потрясенно распахнулись, словно то, что он сейчас услышал от Зинты, поколебало все его прежние представления о мире.
Она сперва решила, что у него ум за разум зашел, надо было растолковать попроще.
– Так вот в чем дело… – хрипло произнес Эдмар, после чего снова закашлялся. – Помнишь, я тебе рассказывал про Марсию? Они оба маги – и Мар, и ее отец.
– Если б ты об этом сразу сказал, я бы тоже сразу все выложила. Постой… Неужели у вас о таких вещах не знают?
– Представь себе, нет. В нашем мире маги – большая редкость.
– Чтобы вылечить девочку, нужно приготовить противоядие из магических ингредиентов. Не знаю из каких, это надо спрашивать у добрых магов. И не только, еще необходимо сплести заклинание, высвобождающее из телесного капкана пойманное и мнимо оживленное отравляющее вещество – это должно быть сделано в процессе приготовления зелья. Ты знаешь, что там была за отрава?
– Формулу этого чертова яда я выучил наизусть. Объяснишь мне, как это сделать?
– Не смогу. Я сейчас изложила то, что мне известно, остальное относится к компетенции магов, а не лекарей. Но почему ты сразу все не рассказал?
Эдмар как-то болезненно сощурился, потом процедил:
– Этот сноб меня безмерно раздражает. Даже говорить о нем лишний раз не хотелось.
– Какой сноб? – Зинта растерялась от такого поворота.
– Ее отец. Он офицер Космопола – всемирной полиции, если по-вашему. Служит в подразделении, которое занимается магическими преступлениями. Магов хоть и мало, все равно бывает, что они создают проблемы. На работе его ценят, как золотой запас планеты средних размеров.
– Так он, значит, добрый полицейский?
– В самую точку, – усмехнулся Эдмар. – Он действительно добрый. До отвратного. На боевых операциях своих подчиненных бережет, а сам рискует. Раньше он был рыжий, как Мар, но теперь волосы у него белые, после одной истории. Их группа тогда заложников спасала, и он полез в самое пекло, хотя не обязан был. Начальство приказало ему уходить, потому что для Космопола он безумно ценный кадр, а он проигнорировал и остался. Там началась натуральная мясорубка, всех вытащить не удалось, и он поседел, когда заложники стали гибнуть у него на глазах. Потом прорвался к деятелю, который все это организовал, и в буквальном смысле размазал его по стенке. Так влепил магическим ударом, что террорист превратился в оригинальный мясной коврик не толще пары сантиметров, хоть в музее под стеклом вешай. Он с тех пор так и ходит седой, хотя запросто мог бы восстановить прежний цвет, а лицо совсем молодое, как у двадцатипятилетнего, несмотря на то что ему уже за сорок. Наверное, это потому, что он маг, хотя у нас в принципе люди живут дольше, чем здесь, и стареют позже. Мама дружит с их семейством, и с ней он всегда приветливый, улыбается, с двойняшками то же самое… Это мои младшие, брат и сестра. А со мной он – сама ледяная сдержанность. За все время нашего знакомства ни разу не расщедрился на улыбку. Словно от него убудет, если он мне улыбнется.
Глаза мага-возвратника совсем ушли в прищур, губы кривились в презрительной ухмылке.
– Может быть, ты в чем-то провинился? – осторожно предположила Зинта. – Не было такого, чтобы ты мучил какое-то животное, а он увидел и рассердился?
– Животных я никогда не мучил. Других детей – да, бывало… Но я ни разу не обижал Мар. Когда мне было семь лет, я его однажды сильно напугал, только он еще до этого относился ко мне, как замороженный.
– Каким-нибудь волшебным фокусом? – понимающе хмыкнула лекарка.
– Если бы. Я всего-навсего добрался до маминой косметики, разрисовал себе мордаху и вышел к гостям при полном макияже. Мар, ей тогда было три года, начала смеяться и хлопать в ладоши, моя бабка-графиня вся на ор изошла, остальные взрослые заулыбались. А этот переменился в лице, словно ему паука в тарелку с салатом бросили. Всего на несколько секунд, но я заметил… Меня, естественно, прогнали умываться, и пока я плескался в ванной, перед глазами так и стояла его бледная застывшая физиономия. Зинта, он однозначно испугался! Взрослый мужчина, капитан Космопола с опытом боевых действий, маг умопомрачительной силы – и такая реакция на безобидную выходку семилетнего ребенка. Если б хоть намекнул, в чем дело… Но он даже Марсии ничего не объясняет, я пытался у нее выспрашивать.
– Думаю, он все же не так плохо к тебе относился, если разрешил своей дочери с тобой дружить.
– Это ни о чем не говорит, – фыркнул Эдмар. – Мар хорошо защищена, у нее телохранитель-призрак. Он и при жизни был крутым мужиком, а после смерти стал еще опасней. Его коронный прием – порвать в хлам нервные волокна и капилляры в мозгу у тех уродов, которые попробуют на нее покуситься.
– Как я слышала, заклясть призрак умершего человека на охрану – сложное колдовство.
– Его никто не заклинал, он сам так захотел. Он был телохранителем Мар и погиб, когда ей было шесть лет, – спасал ее от одной чокнутой террористки. Марсия сказала, что он попросил у своего бога разрешения оставаться рядом с ней, пока он ей нужен, и ему разрешили. Он все время около нее, но видеть его и разговаривать с ним могут только Мар и ее отец, они оба сканеры… То есть, по-вашему, видящие. Только насчет бога не знаю – насочинял он или правда. А в прошлом он, говорят, чуть ли не в какой-то банде состоял, но об этом тоже ничего точно не знаю.
– Если отец Марсии видящий, тогда мало ли, что он там еще увидел или почуял, когда на тебя смотрел.
– Не имеет значения, – процедил Эдмар сквозь зубы. – Я этого человека не выношу.
«А по-моему, ты им восхищаешься, – мысленно возразила Зинта. – Небось в ученики к нему просился, а он не взял».
– Я с детства мечтал, как отомщу ему за все хорошее… Он принципиальный, как и полагается доброму полицейскому, – в голосе парня проскользнул сарказм, смешанный с надрывной горечью, – но за лекарство для своей дочери он душу продаст. Наши врачеватели предупредили: если противоядие так и не найдется, она проживет лет до тридцати, не больше. Ей об этом не говорили, но она же видящая и без них, наверное, знает. Зинта, я иногда представляю себе, как принесу это лекарство и швырну ему в лицо. Или швырять не буду, а просто положу перед ним и уйду без единого слова, это сильнее его унизит. Ему придется выскочить следом за мной на улицу, чтобы сказать «спасибо».
– Так ты хочешь найти лекарство, чтобы вылечить девочку или чтобы утереть нос ее отцу, который смотрел на тебя неласково?
– И то и другое.
В комнате стало темновато, за окном синели сумерки и слышался скрип – это добрый фонарщик возился с фонарем напротив их дома. Зинте подумалось, что Эдмар впервые так разоткровенничался. Наверное, ему здесь по-страшному одиноко.
Допив молоко, парень усмехнулся, белки его глаз и зубы синевато белели в полумраке.
– Одна радость – бабка уже за решеткой и навредить маме теперь не сможет, хоть меня и нет рядом.
– Мама у тебя тоже знатного рода?
– Нет, в том-то и дело, из-за этого бабка на нее и взъелась. Мама в молодости работала у какого-то мафиози или в этом роде, и тот завещал ей свое состояние. Наверное, она с ним спала. Нисколько не осуждаю. С бабкой я бы сам разобрался – так, чтобы за это не сесть, но сейчас она по-любому в тюрьме и на этот раз малым сроком не отделается.
– Хорошо, если ее разоблачили.
– Тут сомневаться нечего, отец Марсии наверняка захочет выяснить, куда я делся. А это для него легче легкого, он же видящий. Он общался со мной, как замороженный, но никогда меня не игнорировал, наоборот, такое впечатление, что постоянно мониторил… то есть наблюдал за мной. Как за преступником, которому дали условный срок. И самое подлое то, что так было с тех пор, как я себя помню.
Он замолчал. Пора было зажигать масляную лампу, но Зинта сидела напротив Эдмара, задумчиво стиснув кружку с молоком на донышке, и размышляла, сказать о своей догадке или лучше не надо.