– На верхушке скалы, высоко-высоко. Ее создали боги так давно, что даже реки тогда текли по другим руслам, и страны были не те, что сейчас, и еще жили на свете тролли, которые потом все превратились в камни. Говорят, кто-то из богов или даже сам Страж Мира – ну, в общем, кто-то очень важный – однажды заболел из-за того, что люди его убили, и все-все забыл. Из-за этого стало плохо, и наш мир начал увядать, как дерево в засуху. Тогда были печальные времена, но тот, который болел, все-таки выздоровел, когда ему пришлось сразиться с врагом, и все сделалось как раньше. А боги после этого между собой долго советовались и в конце концов решили: чтобы снова такого же не повторилось, пусть у нас будет Арка Воспоминаний. Кто под ней пройдет, тот разом вспомнит, кто он на самом деле, и вернет свою прежнюю силу – но это если он был в прошлом богом или великим древним магом. Скала крутая, как палец торчит, туда не всякий долезет, и спуститься оттуда без веревок ни в какую нельзя, шею сломаешь. А все равно иногда лазают, если куджарх в спячке, но еще не было такого, чтобы это кому-то впрок пошло.
Суно усмехнулся, мадрийская легенда его развеселила: вон как хорошо прижилась байка, запущенная в оборот Светлейшей Ложей почти три тысячелетия тому назад! В Сонхи и впрямь есть местечко с такими характеристиками, но это вовсе не Арка Воспоминаний – живописная одинокая возвышенность над серовато-желтым песчаным морем, не наделенная в действительности никакими чудесными свойствами. Ложа постаралась на совесть все запутать, чтобы никаких концов не найти… А то не хватало нам еще великих древних магов, вернувших свою прежнюю силу и память!
Орвехт и сам не знал наверняка, что это за место. Вот если он заслужит повышения, его посвятят в тайну, а до тех пор можно только строить догадки.
– Давай-ка спи.
– А вы как же? Дежурить будем по очереди?
– Сам подежурю, у меня стариковская бессонница как нельзя кстати разыгралась. А ты хотя бы подремать постарайся.
Скажите про него что-нибудь в этом роде в присутствии рыжей модистки Элинсы с бульвара Настурций, или несравненной Римонии Силь из Королевского Танцевального театра, или очаровательной баронессы Нарбелии данг Рахиндерум, или той ясноглазой лекарки с молонской дороги, и Суно доходчиво объяснил бы наглецу, что кое-чего позволять себе, уж поверьте, не следует. Женщин он любил не меньше, чем свой магический дар, новые знания и шоколад, но упасите его боги от этого четырнадцатилетнего чуда из пустыни Олосохар! Не хватало, чтобы девчонка в него втрескалась под влиянием романтических обстоятельств, поэтому пусть Суно Орвехт будет для нее «стариком», а то хлопот не оберешься.
Они отправились по шпалам на северо-запад, едва рассвело, если эти водянистые размывы в гнетущем коричневом небе можно считать за рассвет. Суно торопился. Перекрыть движение по железной дороге, несмотря на все вытекающие убытки, могут в любой момент, Ложа не станет играть с огнем.
Под подошвами ботинок хрустели мелкие камешки. Только это – да еще звуки дыхания посреди мертвой тишины на много шабов вокруг. Шагали быстро, у Хеледики хватало выносливости, чтобы поспевать за магом в заданном темпе. Она и по жаре будет так же шагать, не отставая, и жажду терпеть приучена. Девчонка, выросшая в Ларвезе, на ее месте давно бы сломалась.
Впереди замаячила деревня, темные домики на фоне разлитой сепии. Тратить время, обходя ее по широкому кругу, Орвехту не хотелось. Одни демоны знают, что там еще встретится на задворках и в огородах… За ночь он поднакопил сил, чтобы выставить магические щиты, поэтому – напрямик.
Деревня с полустанком оказалась такой же вымершей, как те поселения, что остались позади. Заметив движение на улочке, пересекавшей железнодорожное полотно, Суно мгновенно подобрался: тут нечему двигаться.
Посреди дороги крутился пылевой волчок. Одноэтажные дома с палисадниками, лужа разлитого молока, возле нее что-то лежит – вероятно, мумия, и рядом кружится, взметая мусор, еле слышно шуршащий вихрь. До смерча, пусть даже небольшого, он недотягивал, не та высота. Имеют ли к этому отношение хонкусы – пакостливый, но не слишком опасный пылевой народец, маг навскидку определить не смог. Если и так, это уже не хонкусы, а умертвия.
Под ногами заскрипел дощатый настил, устроенный для перехода через рельсы. Воздушный волчок, словно что-то почуяв, неуверенно поплыл к людям.
– Ты – песок, – шепнул Суно, взяв Хеледику за руку.
Девчонка поняла, отбросила все мысли и эмоции: она – всего лишь пересыпающийся песок, ее здесь нет… Песчаных ведьм обучают таким приемам. Орвехт уподобил свой разум холодному клубу дыма, плывущему над рельсами, и даже чувству облегчения не позволил просочиться сквозь эту маску, когда «волчок», чем бы он ни был, потерял к ним интерес и остался на месте.
Благополучно миновав деревню, они шли, не отдыхая, около трех с половиной часов, пока не показался поросший кустарником косогор.
– Последний рывок. Давай-ка поторопимся.
Суно скорее ощутил, чем услышал далекий, пока еще за пределом, шум поезда. А немногим позже, когда этот шум стал вполне явственным, уловил намек на шевеление посреди тусклого иззелена-коричневого простора: там сновало что-то еле заметное, но проворное, словно тараканы в потемках чулана.
Судя по характеру движений – прыгуны.
– Бегом! – скомандовал маг.
Они со всех ног помчались к возвышенности. Поезд приближался. Умертвия, которые в недавнем прошлом были сойгрунами, издалека почуяли живых людей и направились в их сторону.
Этих «песком» и «дымом» не обманешь. Твари скакали, словно кузнечики, но расстояние было изрядным. Суно понимал одно: на драку с ними его сейчас не хватит.
– Давай поживее! – бросил он Хеледике, скользя подошвами по сухому суглинку и хватаясь за толстые, трубчатые, покрытые колючим пушком стебли бурьяна, за ветви жимолости, посаженной здесь во избежание осыпей на рельсы.
Девчонка, хрипло дыша, карабкалась следом за ним.
Поезд несся сквозь мертвенный сумрак, словно угорь, рассекающий мутную воду. Драконья морда на кабине выкрашена в красный цвет.
– Готовься, – приказал маг запыхавшейся Хеледике.
Сойгруны тоже сокращали дистанцию, их длинные тощие руки при прыжках безжизненно мотались, будто плети, но нижние конечности кузнечиков-переростков сноровисто выполняли привычные движения. Производимых ими звуков не было слышно из-за грохота товарного состава.
В того, что вырвался вперед, Суно метнул кое-как слепленное заклятие. Оглушенный сойгрун покатился по траве: на то, чтобы его упокоить, силы не хватило. И вот-вот подоспеют остальные.
Под кручей, в просвете меж кустов жимолости, замелькали ребристые железные крыши. Хеледика глядела на них с ужасом: прыгнуть отсюда – туда? Можно расшибиться в лепешку.
– Выдохни! – рявкнул Орвехт, схватив ее за ворот. – И задержи дыхание!
Сгребши другой рукой за куртку в районе поясницы, он швырнул девчонку вниз, постаравшись заклятием смягчить удар и заодно «приклеить» ее к поверхности. Следом сиганул сам.
В глазах потемнело. Вслепую нашарив саднящими ладонями холодные пыльные выступы, Суно вцепился в них мертвой хваткой и только после этого судорожно втянул воздух.
С запозданием его накрыла боль, из носа капала кровь. Все это не имело значения.
Когда он приподнял голову, в лицо ударил ветер – затхлый, отдающий тленом, ненастоящий, но после воцарившегося в Мезре удушливого оцепенения даже это было в радость.
Песчаная ведьма распласталась, не подавая признаков жизни. Суно ментально потянулся к ней: жива, но находится в скверном состоянии. Тоже не имеет значения, выберемся – подлечат.
Ложбина осталась позади, поезд мчался мимо пастбищ с россыпями желтых одуванчиков. Слева среди травы валялось множество брошенных мешков… Или не мешков? Он понял, что это мумифицированные коровьи туши. Справа параллельно железной дороге вскачь неслись сойгруны. Один попытался запрыгнуть на платформу, где бугрился укрытый парусиной груз, но отлетел, словно сбитое щелчком насекомое: магическая защита пропускала беспрепятственно только людей.
Суно с облегчением усмехнулся, и трещины на спекшихся губах рвануло болью. Самое трудное позади, на ближайшие сутки главная задача – не свалиться с крыши вагона, всего-навсего.
3. Сделка с крухутаком
– Опять свою пакостливую суку под окнами выгуливаешь? Я сверху вижу, я все вижу! Щас на тебя из горшка плесну!
– Ах ты, самолюбивая жаба, давай, плесни, я тогда к тебе на третий этаж поднимусь и твоей же клюкой тебя отхожу!
– Сам ты самолюбец, и собака твоя негодящая самолюбка! Двор – коллективное достояние, вот так-то, а вы его загадили, теперь людям из дому не выйти, чтобы не вляпаться в ваши индивидуалистические кучи!
– Ты – не люди, ты хуже чворка! Спать не ложишься, лишь бы днем и ночью из окна подглядывать!
Рассерженному густому баритону и слегка дребезжащему, но пронзительному и негодующему женскому голосу вторил собачий лай.
– Ты меня не оскорбляй, зложитель бесстыжий! Я с тобой все равно буду бороться, потому что правда на моей стороне!
– Еще слово скажешь, и я к тебе поднимусь, ведьма старая!
– Иди сюда, плесну на голову!
Хлопнула оконная рама, и в диалог вмешался третий голос:
– Да что же вы, доброжители, ни свет ни заря подняли шум, как последние поедатели шоколада? Спать людям не даете! Если вы не перестанете, я добрую полицию позову!
Это возымело действие: добрая полиция, если ее с утра пораньше выдернуть из теплой караулки, накостыляет и тем, и другим. Перепалка затихла. Зинте все равно пора было вставать, она откинула стеганое одеяло в накрахмаленном пододеяльнике и спустила босые ноги на сурийский ковер с прихотливым хитросплетением вишнево-индигово-желтых узоров.
В спальне было натоплено, на комоде – слишком большом для Зинты, половина ящиков в нем пустовала – мерцал магический светильник в виде длинномордого ящера, державшего в зубах луну. Кто бы ей сказал два года назад, что она будет так жить! Временами ее одолевала ностальгия по скромной квартирке на улице Ранних Луковиц: там было тесно и бедно, зато соседи никогда не закатывали такого тарарама. Ну, и в придачу все остальное… Она теперь кто: доброжительница – или отбившаяся от коллектива зложительница? Наверное, все-таки не зложительница, раз Тавше Милосердная до сих пор от нее не отвернулась, но разве можно назвать ее доброжительницей?
С кухни доносилось звяканье посуды и клокотание кипящей воды, тянуло свежей выпечкой, луком и ароматным ларвезийским мылом.
– Доброе утро, хозяюшка Зинта! – улыбнулась, выглянув в коридор, домработница с круглым, как яблоко, морщинистым лицом.
– Доброе утро, тетушка Ринтобия. А с чем пирожки?
– С мясом, с капустой-луком и с яблоком. Покушайте, перед тем как убегать, вам надо хорошо кушать. Молодой хозяин еще не приходил, да хранят его боги. Наверное, заночевал у девочек.
«Хм, очень надеюсь, что у девочек», – про себя фыркнула Зинта.
После плотного завтрака она повесила на плечо сумку с лекарствами, набросила сверху теплый серо-зеленый плащ, легко сбежала по лестнице с изогнутыми, как лебединые шеи, прутьями перил, отперла дверь и нырнула в утреннюю хмарь. Она прежде всего лекарка под дланью Тавше. Беспутно нажитое богатство – не причина, чтобы забывать о своем предназначении.
Зима была на исходе, осевшие сугробы покрылись хрусткой грязноватой глазурью. Пошла уже вторая восьмица, как Пес Северного Ветра не наведывался в Паяну, зато его братцы резвились вовсю, а дыхание близкого океана окутывало город студеной сырой пеленой. Карнизы обрастали сосульками, напоминавшими мощные и многочисленные корни невидимых растений, которые тянутся в небеса, насквозь пронзая облачное сонмище. От сосулек никак не удавалось избавиться: сегодня горожане, мобилизованные на общественные работы, их сбивали, а назавтра они вновь лепились на тех же местах.
Пройдя через подворотню, Зинта с опаской запрокинула голову. Ледяные наплывы и клыки теснились, вырастали друг из друга, скалились в сумасшедших ухмылках, превращая аккуратные дома паянских доброжителей в декорации к колдовской драме, смысла которой человеку не понять. Уходящая зима уже налакалась крови: Зинте не раз приходилось оказывать помощь людям, раненым увесистыми кусками льда, некстати падавшими сверху.
Над крышами поднимался целый лес извилистых дымков. В серых утренних сумерках желтели окна – судя по яркости освещения, у многих тут были волшебные лампы, считавшиеся предметами роскоши. В этом квартале жил обеспеченный народ, среди солидных строений с дорогими наемными квартирами попадались особняки в два-три этажа. Самый богатый из них, с лепными песьими мордами на фасаде и помпезным крыльцом, принадлежал доброму управителю таможни, старому греховоднику. Также ему принадлежало несколько доходных домов в окрестностях, в том числе тот, где поселились Зинта с Эдмаром. Надо сказать, им это ни гроша не стоило – не потому, что они были зложителями-неплательщиками, а потому, что добрый домовладелец с них денег не брал. Когда Зинта об этом думала, ей хотелось ругаться и плеваться, но она держала свое мнение при себе. Толку-то вслух… Из таких, как Эдмар, дурь надо выбивать еще в детстве, если это вообще возможно сделать, а теперь уже поздно.
Прожив в Паяне без малого два года, Зинта изучила столицу, как свою родную Апну. Могла и дорогу подсказать приезжему человеку, и срезать путь по закоулкам, в которых иной заблудится. К своему району в северной части города, где жили рабочие мануфактур, спившиеся моряки и до дыр проторговавшиеся лавочники, она отправилась напрямик через Паленые Гнезда.
В службе быстрой помощи ей уже предлагали сменить участок на более прибыльный. Зинта отказалась. Во-первых, она догадывалась, откуда у этого предложения ноги растут и кто за нее словечко замолвил, а во-вторых, раз уж сложилось так, что она теперь ни в чем не нуждается, сама Тавше велела ей лечить тех, кому нечем заплатить. Что бы Эдмар об этом ни думал… Она тоже много чего разного думает насчет его делишек!
Палеными Гнездами называли заброшенные старые кварталы за Гусиным мостом. Там обитал волшебный народец, который все равно из города не выведешь, а если развалюхи снести и квартирантов разогнать, те расползутся по всей Паяне, и тогда неприятностей не оберешься. Уж лучше пусть все эти существа, в большинстве довольно опасные, особенно если их разозлить, остаются там, где издавна гнездились. Обычная практика, по принципу меньшего зла. В Апне тоже было такое место – Жабье Подворье.
Люди в Паленые Гнезда не совались, разве что маги, и то не в одиночку, но Зинту, защищенную дланью богини, волшебные твари не смели обидеть.
При входе на неширокий старый мост чугунные гуси на тумбах вытягивали шеи к пасмурному небу, как будто не понимая, что им нипочем не взлететь. На другом берегу громоздились облезлые покосившиеся дома, сплошь обросшие языками наледи и гирляндами толстых сосулек. Вместо окон провалы, на стенах живописные трещины, кое-где стены обвалились, и давным-давно брошенная мебель стоит внутри, словно накрытая белыми чехлами. На липком снегу, покрывавшем дощатый настил моста, не было человеческих следов, кроме тех, что вчера оставила Зинта.
Она старалась не ходить здесь два раза подряд одними и теми же тропками. Ей не станут причинять вред, но швырнуть снежком в лицо, или сбросить на голову дохлую ворону, или устроить на дороге припорошенную сколзанку-западню – на это пакостливые твари вполне способны. Они так шутят. В этот раз Зинта пошла через задворки Песьего Чертога.
Паленые Гнезда помнили те давние времена, когда молонцы были не доброжителями, а просто жителями городов и деревень, пребывающими в потемках этического невежества. Чтецы-просветители говорили, что запутанность планировки этих кварталов хорошо иллюстрирует ту путаницу, которая царила в обществе, где не было надежных нравственных ориентиров, а люди, не знающие, что такое равенство, делились на привилегированные и угнетаемые сословия. Двести тридцать с хвостиком лет тому назад в Молоне свершилась Добрая Революция, после этого все стали друг другу доброжителями, и в столице много чего перестроили, но на этом островке старины все напоминало об отринутом прошлом.
Песий Чертог был раньше дворцом какого-то безвестно сгинувшего аристократа, свое нынешнее название он получил после революции. То ли из-за того, что заброшенное строение облюбовали стаи бездомных собак, которых позже по распоряжению рачительной Городской Палаты переловили и пустили на мыло, то ли потому, что в обнажившихся балках и развороченных проемах в ненастные дни вовсю свищут ветры-псы.
Налетевший с моря ветер и сейчас завывал, и казалось, что кто-то зовет: «Помоги-и-и… Помоги-и-и…»
Зинта пересекла задний двор Чертога и через заметенный снегом зал с кучами мусора возле стен – наверное, когда-то здесь устраивали балы – направилась к сияющему хмурым светом дверному проему. Сверху посыпалась снежная труха, перед лицом закружилось грязновато-серое перо с шевелящимся пухом. Потом ей прямо на нос шлепнулась теплая капля. Зинта шарахнулась в сторону и машинально утерлась. По вязаной перчатке размазалась кровь.
– Помоги-и…
Поглядев наверх, она в первый момент не поняла, что это за громадная птица с растопыренными серовато-черными крыльями свисает вниз головой с потолочной балки.
Крухутак со спутанными ногами. Голая кожа посинела от холода, покрылась пупырышками, на груди и на спине кровоточащие царапины. Ниже пояса ему тоже досталось: там он сплошь зарос перьями, но они местами выглядели взъерошенными и слипшимися. Будь он человеком, лекарка издали уловила бы «зов боли», но дар, которым наделила ее богиня, на волшебный народец не распространялся.