А потом талисман спас его от гнева грозного и самолюбивого государя императора Николая Павловича.
Случилось все так. Барон Петр Клодт всеми правдами и неправдами отыскал лучший выезд в столице империи – ну не мог же он, известный знаток и любитель лошадей, ездить на каких-нибудь, пусть даже очень хороших, но не самых лучших рысаках! Нет, кони его выезда непременно должны быть подобны огню, всепоглощающему степному вихрю, с первого взгляда поражать всех красотой и дивной статью. Именно таких коней он искал. Наконец нашел, и не торгуясь, перекупил – породистых, прекрасных и быстрых, как вольный ветер. И специально заказал лучшему столичному мастеру лучшую коляску, сиявшую лаком, с мягкими, пружинящими сиденьями.
Однажды под вечер экипаж прославленного скульптора проезжал по Дворцовому мосту. И тут кучер Петра Карловича, на беду ничего не подозревающего барона, зорким взглядом заметил впереди коляску самого императора Николая I, запряженную прекрасными лошадьми. Кучер академика живописи тоже был заядлым лошадником, и в нем невольно взыграло ретивое.
– А что, барин? Может, покажем тем, кто впереди нас плетется, каково пыль глотать? – обернувшись с козел к барону, спросил лихой кучер. Глаза его лукаво блестели, но Петр Карлович ничего подозрительного не заметил и никакого подвоха не почувствовал.
– Давай, – зная страсть своего кучера к быстрой езде и его умение удивительно ловко управляться с лошадьми, спокойно разрешил барон.
У него даже в мыслях не было, кого решил обогнать его лихой возница. О, если бы барон тогда знал или хотя бы подозревал, с кем решил посоревноваться в резвости выездов его азартный кучер!
Нарочно дав возможность красивой коляске императора Николая I оторваться на достаточно большое расстояние, кучер барона привстал на козлах, дико гикнул, громко щелкнул вожжами, и великолепные кони-звери скульптора словно полетели, пластаясь над дощатым настилом моста и дробно стуча копытами, – ну совсем как те дикие степные жеребцы, что летели с развевающимися гривами по россыпи мелких изумрудов на старинном золоте амулета, возможно, когда-то зачарованного или заклятого непонятными волшебными словами, хранившимися в памяти древнего персидского или индийского мага, имя которого давно забылось, когда-то повелевавшего некими темными потусторонними силами. Как знать? Теперь это уже не имело значения: конница выбивала свою магическую музыку.
– Н-но! Наддайте, родимые! – то и дело подгонял скакунов кучер академика живописи.
Ветер уже вовсю свистел в ушах, коляска неслась по мосту с бешеной скоростью, и блестящий царский экипаж, несмотря на все усилия его умелого возницы, тоже погнавшего коней, приближался с каждой минутой.
Вот коляски уже поравнялись, и через мгновение резвые кони скульптора вырвались вперед, легко обойдя царский выезд.
– Это что же? – недоуменно даже привстал с обитого мягкой кожей сиденья строгий император и сердито погрозил пальцем барону, явно узнав обгонявшего его седока.
Чего греха таить, академик после этого не на шутку струхнул. Крутой нрав государя Николая Павловича всем был отлично известен: у него за любую провинность можно не только должности лишиться, но и угодить в Сибирь. Обогнать царскую коляску! Да еще где? Совсем рядом с Зимним!
Приехав домой, барон приказал немедленно пригласить кучера в кабинет.
– Что же ты, братец, со мной делаешь? – вкрадчиво спросил его академик. – Учти, на каторгу можем вместе отправиться, любезный мой, невзирая на должности, чины и звания.
– Неужто туда и живописи академиков отправляют? – недоумевал кучер.
– А ты как думал? Ордена дают за подобные художества? С сегодняшнего дня я тебе строго-настрого запрещаю всякие гонки по улицам. Ездить можешь только шагом! В крайнем случае легкой рысцой. И не дай тебе бог даже приблизиться к царскому дворцу: чтобы всегда далеко стороной его объезжал, каналья! За три версты! Не меньше!
Кучер истово клялся и божился, что барин может на него положиться. Тем не менее, как позднее рассказывал сын Петра Карловича, доводивший до трясучки азарт у возницы быстро взял верх над страхом и осторожностью, совсем лишив его разума и чувства самосохранения.
Дело оказалось еще и в том, что царский кучер тоже уродился мужиком далеко не промах и, увидев в лихом вознице барона Клодта достойного соперника, не стерпев позорного поражения в стихийно начавшихся гонках на Дворцовом мосту, тайком, через верных знакомых, передал кучеру академика:
– Пусть теперь крепче вожжи держит! Вызываю его на честное состязание. Либо побьемся вдребезги, либо докажем всей столице, кто из нас лучший! И у кого кони резвее!
Заварилась крутая каша: была задета честь самых отчаянных возничих, управлявших лучшими в Санкт-Петербурге, а то и во всей империи, выездами. Теперь кучера-мужики тайком от своих великих господ твердо решили раз и навсегда выяснить, чьи лошади лучше и чье умение управлять ими выше. Ни сам грозный государь император Николай I, ни академик живописи барон Петр Клодт ни сном ни духом не знали об этом намечающемся необычном азартном соревновании и оставались в полном неведении. И даже не подозревали, какая смертельная опасность грозит жизням двух возничих, если действительно начнутся эти невообразимые, бешеные скачки, в которых каждый из возничих ставит на карту и свою честь, и жизнь.
Зато по императорской столице тишком, от дома к дому, от «прешпекта» к «прешпекту» поползли разные слухи. Многие богатые купцы втайне бились об хороший заклад, а дворяне держали пари: кто же в гонках лучших в столице экипажей одержит победу? Все, кроме спокойно спавших седоков, с нетерпением ждали: когда же?
Несколько дней после происшествия на Дворцовом мосту внешне все было тихо, отчего академик живописи несколько успокоился. Но, как на зло, вскоре на Морской улице его кучер издали заметил царский экипаж и тотчас пустился вдогонку. Императорский кучер решил не уступать. И вот она началась, столь долго ожидаемая всеми сумасшедшая гонка!
Барон Клодт, пребывающий в нешуточном испуге, что есть силы лупил тростью по спине кучера, чтобы тот немедленно остановился. Да куда там! Азарт гонки затмил разум мужику, и он, ни на что не обращая внимания, гнал что есть мочи. Пролетая мимо царской коляски, которая вскоре осталась позади, академик с ужасом увидел, как государь погрозил ему увесистым кулаком, туго затянутым в белую лайковую перчатку…
По возвращении домой Петр Карлович немедленно сказался серьезно больным и некоторое время вообще не показывал носа из дому – жуткий страх одолел академика. Шутка ли, император показал кулак!
Но тут подоспел государственный заказ: требование изготовить конные скульптуры для Аничкова моста. Новая работа всегда увлекала скульптора, и вскоре он, совершенно забыв обо всем, увлеченно лепил и лепил любимых лошадей.
Наконец скульптура уже закончена и аккуратно переведена из глины в твердую форму. К неописуемому ужасу вновь вынужденного вернуться к суровой действительности академика, в его мастерскую приехал царский генерал-адъютант и, позвякивая шпорами, сообщил:
– Его императорское величество желает лично увидеть скульптурные группы. Вы готовы к демонстрации работы перед Его Величеством?
– Конечно, конечно, – только и мог в ответ растерянно пробормотать барон.
Приезда императора академик ждал с замиранием сердца: а ну как сейчас Его Величество посмотрит, презрительно скривится и припомнит устроенные кучером барона сумасшедшие гонки на Морской… Нет, лучше об этом не думать! Гнать прочь от себя такие мысли!
Император прибыл в мастерскую с большой и пышной свитой. Звенели шпоры, сияли ордена… Холодно кивнув прославленному скульптору, царь долго молча и придирчиво рассматривал со всех сторон модели впоследствии ставших знаменитыми коней. Потом знаком приказал автору подойти ближе.
Барон Клодт тайком взялся за свой медальон-талисман с перламутровыми конями, во весь опор скачущими по изумрудной траве, и взмолился:
– Спаси, Господи, меня грешного! Пресвятая Богородица, будь моей заступницей!
– Со своих лепил? – Холодные, как стальные клинки, светлые глаза монарха не мигая впились в лицо Петра Карловича.
– Да, Ваше Величество. Есть такой грех.
– Ладно. – Жесткий взгляд грозного императора сразу смягчился, и по его губам скользнула улыбка. – Ради этих великолепных коней я тебе тех прощаю. И благодарю. Получишь достойную награду, заслужил.
– Вынесли, родимые! Помог Господь! – Барон нежно погладил талисман.
Говорят, свой загадочный талисман великий скульптор барон Петр Карлович Клодт фон Юргенсбург унес с собой в могилу…
Великий лжец
Попробуйте угадать: кто этот интересный, молодцеватый мужчина в седом напудренном парике с буклями и украшенной широкими золотыми галунами треугольной шляпе, изображенный на портрете?
Попробуйте угадать: кто этот интересный, молодцеватый мужчина в седом напудренном парике с буклями и украшенной широкими золотыми галунами треугольной шляпе, изображенный на портрете?
У него гордая прямая осанка и смелый, чуть ироничный взгляд слегка прищуренных глаз, а в уголках красиво очерченных губ притаилась лукавая усмешка. Судя по костюму и шляпе, этот красавец щеголь жил в середине XVII столетия – века куртуазных манер, бесконечных захватывающих дух альковных приключений, галантных кавалеров, любвеобильных императриц и императоров, азартных карточных игр, свирепых пиратов, ежедневных дуэлей и всесильных фаворитов и фавориток.
Так кто же этот элегантный красивый незнакомец? Храбрый офицер, ловкий придворный или родовитый помещик, проводивший жизнь в бесконечных пирушках и на азартной охоте?
Пусть вам не покажется удивительным такое странное совпадение, но мужчина приятной наружности со старого портрета был и храбрым офицером, и ловким придворным, и родовитым помещиком. С ним постоянно происходили непостижимые уму вещи – госпожа Судьба щедро посылала ему самые необычайные приключения. Однако сам он таковыми их никогда не считал, а все случившееся с ним полагал весьма заурядным, обычным делом.
Впрочем, наверное, уже довольно говорить загадками: настала пора назвать его славное, всемирно известное имя.
Барон Мюнхгаузен – великий лжец или жертва великой лжи?
Итак, позвольте представить вам господина барона Карла Фридриха Иеронима фон Мюнхгаузена. Да, оказывается, тот самый знаменитый барон совсем не таков на вид, как описывал его в своих рассказах Эрих Распе и привыкли рисовать в книгах художники – желчным, тощим стариком с большим, вислым носом.
– Ну как же! – воскликнет читатель и невольно улыбнется. – Кто же не слышал о его удивительных приключениях? Барон одним выстрелом убивал полдюжины уток, запросто летал на пушечных ядрах, во весь опор скакал на половине лошади и привязывал ее поводья к кресту занесенной снегом церкви. Наверное, мир не знал более знаменитого фантазера и хвастуна. Однако на портрете он совершенно не похож на такого. Неужели?
Совершенно верно, барон Мюнхгаузен – не вымышленный литературный персонаж, а вполне реальная историческая личность! Он действительно долго жил в России и служил офицером в славной, победоносной Русской армии. Что же касается его сомнительной всемирной славы фантазера, безудержного хвастуна и отъявленного лжеца, то поверьте: не стоит торопиться доверять расхожей молве. Лучше давайте сами разберемся во всем по порядку.
Барон Карл Фридрих Иероним фон Мюнхгаузен родился 11 мая 1720 года в тихом, маленьком немецком городке Боденвердер, неподалеку от Ганновера. Его отец, барон Георг Отто, и мать, баронесса Сибилла, владели просторным двухэтажным каменным домом и небольшим поместьем. К несчастью, детство мальчика омрачила ранняя смерть отца. Барон Георг скончался, когда сыну едва исполнилось четыре года. Похоронив мужа, баронесса решительно взяла бразды правления хозяйством в свои руки. Будучи женщиной практичной и неглупой, она сумела дать сыну хорошее воспитание и образование, мечтая устроить его судьбу.
Как известно, Германия XVIII в. была раздроблена на множество мелких княжеств и королевств, ревниво соперничавших друг с другом в тщетных попытках копировать роскошь французских Людовиков и помпезность папского Рима. Баронский титул давал юному Карлу Фридриху Иерониму некоторые шансы на успех, и матери, умело воспользовавшейся родственными связями семьи, удалось сделать верный ход.
– Теперь ты паж при дворе герцога Брауншвейгского, – торжественно сообщила Сибилла двенадцатилетнему сыну. – Дальнейшее зависит от тебя самого, сын мой!
При герцогском дворе юный барон начал быстро постигать нелегкую придворную науку. Он учился без слов безошибочно улавливать желания герцога, легко и правильно ориентироваться среди часто сменявшихся и жестоко враждовавших между собой фаворитов и фавориток, тщательно скрывать свои и выведывать чужие мысли, избегать козней прожженных интриганов и крепко держать язык за зубами, при этом сохраняя прекрасные отношения решительно со всеми. Мальчик был достаточно знатного происхождения, хорош собой, грамотен, умен, поэтому госпожа Сибилла надеялась, что ее обожаемый сын сумеет сделать неплохую карьеру и со временем займет весомое положение при герцогском дворе. Однако действительность вскоре превзошла самые смелые ожидания госпожи баронессы и ее юного сына-пажа.
В России тогда правила императрица Анна Иоанновна – дочь старшего брата Петра Великого, рослая и грузная, перешагнувшая сорокалетний рубеж, вдовая и бездетная бывшая герцогиня Курляндская, приглашенная дворянским тайным советом на русский престол из провинциальной Митавы. По некоторым сведениям, она решила выдать свою племянницу Анну Леопольдовну за брауншвейгского принца Антона Ульриха.
– Вот и будет у нас законный наследник российского престола, – радостно потирая большие руки, приговаривала Анна Иоанновна. – Хватит тут бесов тешить!
И вот юный паж барон Мюнхгаузен оказался включен в свиту жениха и с неописуемым восторгом последовал за ним в такой далекий от родного Ганновера, загадочный Санкт-Петербург.
Тогда для подавляющего большинства немцев Россия действительно представлялась страной далекой, загадочной и совершенно дикой. Зато сказочно богатой, совсем как волшебная, мистическая Индия или полулегендарный край мандаринов и тончайших шелков Китай. Поговаривали, в Санкт-Петербурге чуть ли не под ногами повсюду валялись золотые слитки и драгоценные камни, русские императоры держали огромный роскошный двор, где все вельможи одевались в соболя, ели на серебре и разъезжали в золоченых каретах, запряженных шестериком. Там, в России, могла открыться умопомрачительная перспектива!
В пути юный барон не переставал удивляться увиденному из окна возка: огромные, потрясающие воображение, практически безлюдные пространства, бесконечные ленты уводивших в неведомое грязных дорог, кишевшие дичью непроходимые леса, свободно текущие, широкие, полноводные реки – все производило неизгладимое и потрясающее впечатление на юношу, выросшего в тесных границах немецких княжеств.
А какой снег валил с неба в России! Он почти до самых крыш заметал убогие деревеньки с низкими деревянными колоколенками церквушек. Ледяной, пронизывающий ветер быстро выстуживал даже тепло одетого человека вплоть до внутренностей, наметал огромные сугробы, а мороз намертво сковывал толстым льдом реки и озера. На таком холоде онемевшими губами невозможно было извлечь ни звука из звонкого рожка!
Но вот наконец-то и поразительный, фантастически роскошный Санкт-Петербург! Принц Антон Ульрих пребывал в большом фаворе у императрицы, и молодой Мюнхгаузен чувствовал себя на вершине райского блаженства: устраивались бесконечные балы, обильные угощения, вокруг блестящие рослые русские гвардейцы и удивительно красивые женщины, увешанные бесценными украшениями. Барон увидел сказочные дворцы, парады, роскошные праздники, яркие фейерверки. От всего этого голова шла кругом.
Однако, крепко помня усвоенную им придворную науку, юный барон Иероним лишь мило всем улыбался, кланялся и старался держать язык за зубами. Он терпеливо ждал, искренне надеясь на новые милости переменчивой фортуны. И судьба вновь проявила благосклонность к нему. Высочайшим указом восемнадцатилетний барон был произведен в корнеты русского кирасирского полка «Брауншвейг». Всадники ездили на рослых лошадях, носили на голове красивую каску-шлем, рубились тяжелыми длинными палашами, а их плечи, грудь и спину прикрывала кираса. В такие кавалерийские полки отбирали только высоких и крепких молодых людей. Значит, молодой барон отличался статью и отменным здоровьем.
– Ура! Виват! – нестройно кричали обыватели, и оглушительно салютовали пушки: у Анны Леопольдовны и Антона Ульриха родился наследник.
Мальчика нарекли Иоанном Антоновичем, и он вошел в русскую историю как царь Иван VI. Казалось, все развивалось как нельзя лучше, но тут капризная судьба скорчила кислую мину: Мюнхгаузену пришлось оставить блестящий и упоительный Санкт-Петербург и отправиться в провинциальную Ригу, где был расквартирован его полк. Вскоре он получил чин лейтенанта и наверняка активно участвовал в случившейся в ту пору войне со шведами, хотя никаких прямых архивных свидетельств об этом не сохранилось.
Тем временем давно покинувшему родной Брауншвейг принцу Антону Ульриху стало не до бывшего пажа: в 1740 году скончалась императрица Анна Иоанновна. Перед смертью она своей монаршей волей отказала российский трон младенцу Иоанну Антоновичу, а не его матери, как все того ожидали. Регентом при новом малолетнем императоре стал ее любимец Бирон. Но он продержался считаные недели.